Я нужен ей. Похоже, с другими людьми она не уживается, и поэтому тянется ко мне, а не к ним. Если кто-то и способен дать мне то, чего мне не хватает, то это она. Она — моя единственная надежда. Поэтому я не уползал от нее — и поэтому по ночам стал тихо нашептывать просьбы. Часть II Лив Олесунн Вторник, 8 июня 2004 года Кролик сидел на кровати. Толстое, беспомощное создание тратило все силы на то, чтобы понять, безопасно ли помещение. Длинные уши подрагивали, стараясь уловить звуки. Нос ходил ходуном. В блестящих черных глазах читалось обвинение. Я наклонилась вперед и погладила его по голове. От прикосновения кролик съежился и задышал быстрее. Сзади возник Неро. Он стремительно переполз через мою ногу, почуяв добычу. У кролика, толстого и грузного, не было шансов перед шустрой змеей. Неро с легкостью обвился вокруг животного, вцепился ему в загривок и прижал к кровати. А потом начал медленно заглатывать добычу. Когда я кончила, меня накрыло наслаждение вперемешку с тошнотой. Тошнота выплескивалась из кишечника и наполняла рот кисловатым привкусом. Я с головой накрылась одеялом, чтобы не видеть происходящего, облегчить тошноту, усиливающуюся с каждой новой жертвой, которую я приносила Неро, и приглушить благодарное шипение питона. Но ничего не помогало. Из-за окна доносился равномерный гул машин, а из ресторана на первом этаже в мою квартиру просачивался запах еды. Я поставила ноги на пол. Свободного пространства в этой тесной квартирке было совсем мало — все место занимали кровать и кухонный уголок, состоящий из разделочного стола с плитой и микроволновки. Одежда моя валялась на полу, возле двери громоздилась стопка книг. Эта квартира обошлась мне чересчур дорого, но жилье пришлось искать срочно, денег на залог за три месяца не хватало, так что лучше я все равно не нашла бы. На следующее утро после всего, что случилось, я собрала самые необходимые свои вещи и перебралась сюда. Теперь же оставаться здесь стало невыносимо, а пойти, кроме академии, было некуда. Сейчас, в субботу, мне решительно некуда деваться. С того самого вечера, как Ингвар меня предал, я не разговаривала ни с ним, ни с Эгилем. Других людей в моей жизни не имелось. Неро еще не заглотил добычу до конца. На игру все это уже не смахивало. Если питон не получал то, чего хотел, то шипел всю ночь, не давая мне уснуть. Я выматывалась, и в конце концов усталость брала свое — я превращалась в безвольную марионетку и спешила в зоомагазин, чтобы накормить ненасытное животное. Вырос он уже до невероятных размеров. В интернете я прочла, что взрослым тигровым питонам и добыча требуется крупная — ягнята или поросята. Но где же я возьму ему ягненка? Нет, оставаться тут невозможно; надо выбраться из этой коробки, прочь, и неважно, есть у меня куда идти, или нет. Я надела джинсы и худи. Пойду пройдусь, хоть куда-нибудь. Ветер на улице срывал с головы капюшон худи. Спустившись к набережной, я посмотрела на черную воду, покачивающиеся на ней лодки, и вытащила мобильник. С десяток пропущенных звонков. Большинство от Ингвара и Эгиля, несколько — с незнакомого номера, а остальные — от той, кто называет себя моей матерью. Той, что способна попросить у меня прощения и одновременно с понимающим видом выслушивать объяснения собственного сына. Той, что своими звонками пробуждает в голове у меня все старые воспоминания. Меня от них всех воротит. Я решила было разжать пальцы и выбросить телефон в темную воду, однако передумала и убрала его обратно в карман. Ветер снова сорвал с меня капюшон и растрепал волосы. Я натянула капюшон обратно и повернулась к ветру спиной. Дойдя до конца причала, посмотрела на перекресток, за которым начинался район Креммергорден. Можно зайти в торговый центр или библиотеку, но там везде люди. А по улице я уже и так слишком долго хожу. Олесунн не из тех городов, где принято много бродить по улицам. Если тебя вдруг угораздило шататься по городу, на тебя начнут обращать внимание, и ты станешь частью городского пейзажа. И тем не менее ничего другого мне не оставалось — иначе пришлось бы сидеть в комнате, наедине со своим собственным мраком. Поэтому я пошла дальше, направо. Подумала, что хорошо бы дойти до автовокзала, выбрать какой-нибудь автобус и уехать подальше. Начать все сначала где-то еще. Странно, но такой выход меня не привлекал. Я будто не верила, что такое вообще возможно. Это тело с его склонностью к самоедству все равно останется со мной, куда бы я ни поехала. Вместо этого я прошла по мосту Хеллебруа, свернула на улицу Апотекергата и двинулась дальше, мимо старых домов и двух отелей, пока наконец снова не добрела до воды. По подземному переходу вышла на улицу, где стояли исторические деревянные дома, пережившие городской пожар. Дошагала до старого пирса и оставила его позади. Мне хотелось идти, пока дыхание не кончится. И тут я увидела плакат на стене. «Школа искусств Олесунна — выставка выпускных работ». Открытие через два дня. Я замерла, глядя на фотографию на плакате. Темноволосая девушка со взглядом, в котором таился мрак. Она крепко меня зацепила. Ронья Кристиансунн Вторник, 22 августа 2017 года — Ну хватит изводить себя, Ронья. Ты же не на свидание идешь, — засмеялась Бирта. Она включила поворотник и свернула с шоссе направо. Бирта вообще часто надо мной смеется. При этом она смешно хрюкает носом. Я подняла козырек с зеркальцем. Щеки пылали. Я заколола последний выбившийся локон. — Я и не извожу. Просто бесит, когда волосы все время выбиваются. Бирта опять хрюкнула. — Да тебе идет. Ты и сама знаешь. У нее самой рыжие пряди просто падают на веснушчатое лицо, а ей хоть бы хны. Спина у Бирты, как всегда, прямая, локти отставлены в стороны, словно она хочет казаться крупнее, однако, думаю, это она не нарочно. Для нее это привычный, давно отработанный жест, неосознанное стремление самоутвердиться. — Дам-ка я тебе заданьице, Ронья, — сказала Бирта. — Ты во время допросов сидишь тихо. Тактика это хорошая и правильная — один обычно болтает, а второй молча слушает и ведет протокол. Но тебе надо потренироваться. Поэтому сегодня ты испытаешь свои силы. Тренировкок у меня уже было предостаточно. В Полицейской академии мы немало практиковались и перепробовали все возможные тактики допросов. Во время таких групповых тренировок мы задействовали актерские навыки и много смеялись. Допрос был для нас игрой. Настоящий допрос — дело другое; в нем нет правильных ответов, преподавателей и оценок, а на кон поставлена человеческая жизнь. Нет, я проводила и настоящие допросы. И тем не менее нередко выбираю позицию наблюдателя. Это происходит само собой. — Знаю, — сказала я, — просто у тебя так хорошо получается… Ты всегда заранее знаешь, о чем надо спросить. Я слышу твой вопрос, и только тогда до меня доходит, что его и правда надо было задать. Вдруг мы из-за меня упустим что-нибудь важное? Бирта взглянула в зеркало и свернула на парковку возле районной психиатрической лечебницы. — Ронья, ты же читала учебники и знаешь, как правильно вести допрос. Вопросы должны быть ненаводящими. И надо постараться, чтобы допрашиваемый побольше говорил. Не перебивай его. С этим придется повозиться, но он попросил, чтобы мы разговаривали с ним в присутствии медработника, поэтому, если надо будет, нам помогут. Думаю, ты отлично справишься. Бирта нашла свободное место и, легко заехав на него, повернула ключ зажигания. — Давай сделаем так. Ты говоришь. Я молчу. Если мне покажется, что тебя занесло не туда — а это вряд ли, — я вмешаюсь. Ладно? Как же мне нравится Бирта! Она, в отличие от некоторых мужчин, не использует такие выражения, как «умница-девочка» — как будто быть умницей плохо. И, в отличие от многих других, она ни словом не обмолвилась о том, что видела, как в пятницу мы с Августом танцевали. Об этом я заговорила с Биртой сама — в тот момент мне как раз не хватало кого-то, с кем можно об этом поговорить. И точно знать, что наш разговор не перескажут потом в столовой. Бирта клевая. В свободное время она играет в театре. Она и меня звала, вот только актриса из меня скверная. Бирта потрясающая. Когда я видела ее на сцене, мне казалось, будто передо мной вообще другой человек. Она умеет заставлять других смеяться и плакать. В регистратуре я представилась и сказала, что нам надо поговорить с Робертом Киркебю. — Мы договорились о встрече, — добавила я, чувствуя, что Бирта смотрит мне в затылок. Через несколько минут к нам вышла коротко стриженная седоволосая женщина. Она крепко пожала нам руки и представилась медсестрой, которую Киркебю попросил присутствовать на беседе. Медсестра провела нас в переговорную, где стояли длинный стол со стульями. Светлая лампа на потолке заливала белую комнату прохладным светом. Медсестра осталась стоять, а мы с Биртой сели. — Роберт попросил меня заранее сообщить вам о его диагнозе, — сказала она. — Он страдает параноидным психозом. У него бывают навязчивые идеи, связанные с заговором против него, и Роберт иногда невнятно выражает свои мысли, потому что путает реальность и фантазии. В последнее время он читает много статей о новой больнице в Йельтете и о том, как это скажется на больнице в Кристиансунне. У Роберта сложились определенные представления об этом деле, и даже когда разговариваешь с ним о чем-то еще, он переводит разговор на больницы. Важно помнить, что он не лжет. Он не видит вокруг каких-нибудь несуществующих людей, однако беседовать с ним бывает сложно. Порой он кажется агрессивным, но, насколько мы знаем, до физической агрессии ни разу не доходило. Сердце у меня заколотилось. Я вспомнила экзамен в Полицейской академии, на котором мне пришлось допрашивать агрессивного мужика, всячески обзывавшего меня и грозившего убить. Я силилась вспомнить, каково это было, стараясь подготовиться. — В тот день, когда исчезла Ибен, Роберт находился в Нурландет, — продолжала медсестра. — Он живет в том районе, а к нам на прием был записан на более позднее время. Он считается достаточно здоровым, чтобы жить дома, а у нас лечится в дневном стационаре. Мы знаем, что когда он не у нас, то часто гуляет по центру города. Те, кто страдает от параноидных расстройств, не любят, когда с ними спорят. Об этом нам когда-то рассказывал один из преподавателей. Это был самый лучший преподаватель. Он обладал колоссальным опытом, а рассказывал с такой увлеченностью, что казалось, будто в аудиторию переехали все полицейские участки Норвегии. — Ему известно, что допрос будет записываться? — спросила я. Медсестра кивнула. — Мы объяснили, что это необходимо для того, чтобы использовать его показания в ходе расследования. Он боится, что и сам станет подозреваемым, однако мы успокоили его, сказав, что его допрашивают как свидетеля. — Медсестра запустила пальцы в седые волосы. — Спасибо, — поблагодарила я. Когда медсестра ушла за Робертом Киркебю, я посмотрела на Бирту. Глаза ее смеялись, но мое волнение от нее не укрылось. — Все пройдет отлично, Ронья. Ты же молодец. Она подняла руку и растопырила пальцы, приглашая меня дать ей «пять». Мне стало неловко, однако отказываться я не стала. В эту секунду дверь открылась, и в переговорную вошел молодой мужчина, мой ровесник. Длинноволосый брюнет, похоже, испуганный, потому что голову он вжал в плечи, а глаза опустил. Медсестра села рядом с ним. — Это Ронья Сульшинн и Бирта Ли, — сказала она. — Как я уже говорила, они зададут вам несколько вопросов. Вы не против? Роберт Киркебю быстро посмотрел на меня и на Бирту, а потом снова уставился в столешницу и кивнул. Затем прошептал что-то, но никто из нас его слов не разобрал. — Что вы сказали, Роберт? — переспросила медсестра. Тот продолжал шептать. Несколько слов я уловила — мне почудилось, будто он сказал «Том Круз», а может, и нет. Судя по всему, Роберт очень переживал и боялся. Он вряд ли опасен, однако настроение у него, похоже, скачет. Я кашлянула. — Здравствуйте, Роберт. Меня зовут Ронья. Я хотела бы еще раз напомнить, что мы ведем запись нашего разговора. Мы допрашиваем вас как свидетеля по делу об исчезновении Ибен Линд. Вы могли бы рассказать нам все, что уже рассказывали по телефону? С неожиданной проницательностью он взглянул на меня. — Чего вы добьетесь? Чего добьетесь? Дочь Тура Линда — дело серьезное. Откуда вы знаете, что можно и чего нельзя? Это все мэрия придумала, они давно нож точат на кристиансуннскую больницу, да и на весь город тоже, и теперь пока «Скорая» доедет, мы все уже в могилах сгнием, это все мэрия виновата… — Голос его звучал громко и пронзительно. Роберт, казалось, готов был разрыдаться, а взгляд его наполнился яростью и болью. Я глубоко вздохнула, стараясь унять дрожь в голосе. — Вы могли бы рассказать о дочери Тура Линда? Вы ее видели? — Маленькая девочка, светловолосая. Во всех газетах было, по телевизору, все показывают снимки пропавшей девочки, но никому и дела нет до мужчины, с которым она разговаривала, его фотографий никто не показывает, нет ни одной. — Дыхание его сбивалось, голова совсем вжалась в узкие плечи. — Во всех газетах — маленькая девочка со светлыми волосами, а того крупного мужчины нигде нет, про него никто не пишет, журналисты дальше своего носа не видят, и до мэрии никому дела нет, а ведь те хотят взорвать стены вокруг нас. Они просто-напросто нам в лицо плюют, а вы отказываетесь это видеть, отворачиваетесь… А как же все те, кто погиб, как с ними быть? Том Круз — вот кому они платят, все денежки Тому Крузу утекают, он висит на скале, а вокруг нас разрушают дома, от больницы мы избавимся, зато Том Круз нам непременно нужен! — Он плюнул прямо на стол и ударил обоими кулаками, угодив в плевок. Диктофон подпрыгнул. — Вы упомянули какого-то мужчину, — сказала я, — с которым разговаривала Ибен Линд. Вы видели, как они разговаривали? Он стремительно повернул голову и уставился на меня. — Я же сказал! Вы не слушаете. Этот мужчина говорил с ней, а после она исчезла. И всем плевать. Газетчики печатают фотографии милой девочки, а никому и дела нет. Вот и с больницей… — Где вы видели этого мужчину? — Вообще-то свидетеля перебивать нежелательно, но, чтобы положить конец его конспирологическим выкладкам, мне пришлось влезть. Это сработало, и он умолк. Потом продолжил: