— Предвзятость подтверждения, — вспомнила я. — Типичный пример предвзятости подтверждения: теперь мы ищем лишь то, что подтверждает нашу гипотезу. Ты сам сказал это Бирте в машине: «Не делай поспешных выводов!» А на самом деле мы совершенно не знаем, что случилось. Я отыскала ключ от камеры, где сидел Руе и, оставив Августа в кабинете, спустилась вниз. Увидев меня на пороге, Руе явно удивился. Я не стала закрывать дверь и села на скамью рядом с ним. Он улыбнулся мне. Наверное, я напоминаю ему дочь, его погибшую дочь. Должно быть, ему очень тяжело. — Я не верю, что вы что-то сделали с Ибен, — сказала я. — А они верят, — показала на видеокамеру. — Вам тяжело о ней говорить? Об Аните? Руе уставился в пол. — Я думаю, вам придется рассказать. Нужно объяснить нам, что все это значит, иначе никто никогда так и не выяснит, что же с ней произошло. Руе по-прежнему смотрел в пол безжизненным взглядом — таким же, как и он сам. Затем повернулся ко мне и кивнул. Руе Кристиансунн Понедельник, 5 июня 2017 года Я проклял чертов будильник, который снова разбудил меня в этой мерзкой квартире в самом обычном городе, чертовски похожем на Олесунн, только меньше. Я стиснул зубы и, сев на кровати, выпрямил спину и попытался понять, всё ли на месте. На полу лежали разбросанные копии документов по делу Дэвида. Переезд ничего не изменил. Я был все так же привязан к этому несчастному городу, откуда сбежал. Надо было уезжать подальше, раз уж решился. Или оставить позади всех тех, кого хотел забыть. Аниту. Аврору. Дэвида. Эгиля. Кусочки моей жизни, которые больше не стыковались, потому что всегда находилось что-то, причиняющее мне боль. Я наклонился, собрал бумаги и положил их в пластиковую коробку на тумбочке. Никто не знал, что я снял копии и забрал документы с собой. Если я раскрою это дело, то разберусь и во всем остальном, я в этом не сомневался. Пошел на кухню, включил кофеварку, взял хлеб, масло и сыр, положил их на тарелку с отбитым краем. Подошел к входной двери и поднял с коврика ежедневный выпуск газеты «Время зовет». Я заказывал эту газету с первого дня. Решил, что буду жить эту жизнь на полную катушку, что этот город станет моим. Невероятно, как я был наивен… Я налил себе кофе и открыл газету. Июнь. Опубликованы новые письма по поводу жалоб на закрытие больницы. Это дело казалось бесконечным, кристиансуннцы ни о чем другом вообще не говорили. Я их понимал — меня тоже раздражали бесконечные слияния больниц и полицейских участков по всей стране. Но мне уже надоело об этом читать. Я сделал себе бутерброд, листая газету дальше и читая заголовки. Наконец мой взгляд зацепился за заголовок «Фирма «Наше здоровье» выиграла тендер». И снимок. Небольшая группа людей, в основном женщины, стоят вокруг торта, покрытого мастикой. «ВериХелс» — это фирма, занимающаяся домашним персоналом. Они выиграли большой муниципальный тендер. Но меня заинтересовал не текст. Фотография. А точнее, улыбающаяся женщина в правом углу. Коротко стриженные светлые волосы с длинными прядками, лопаточка для торта в руке. Волосы стали короче и светлее, сама она повзрослела и похудела, но сходство было очевидным. Я нашел в телефоне фотографию рисунка из оставшегося блокнота Аниты. Удивительно. Неужели это та самая женщина? В статье говорилось, что ее зовут Мариам Линд, она владелица этой компании. Я набрал имя в поисковике и выяснил, что она замужем за членом городской администрации Туром Линдом. Аккаунта на «Фейсбуке» у нее не было, но ее муж выложил фотографию с ней и улыбающейся маленькой девочкой — Ибен. Она не смотрела в камеру, ее взгляд устремился куда-то направо и вдаль. Когда я увидел ее, по моей спине пробежали мурашки. Что-то в ее лице показалось мне очень знакомым, но я не мог точно понять, что именно. Поискал ее имя в интернете, но нашел только объявление от середины января по случаю одиннадцатилетия дочери. Я отыскал в списке контактов номер Эгиля. Он долго не отвечал, и когда телефон переключился на автоответчик, по моей коже снова пробежали мурашки, будто я вернулся в тот день. Быстро сбросил звонок, но решил набрать снова. — Алло? На другом конце ответил мужской голос, но это был не Эгиль. — Можно поговорить с Эгилем? Несколько секунд тишины. — Эгиль в тюрьме, — ответил мужчина. Мариам Олесунн Четверг, 24 августа 2017 года Я просыпаюсь из-за того, что не могу дышать. Судорожно вдыхаю. Комната слабо освещается пробивающимися из-за занавесок лучами солнца. Мне не хватает воздуха. Я пытаюсь двигаться, но мои руки крепко сжаты. Меня сжимает мускулистое тело в коричневых, черных и желтых пятнах. Я ловлю ртом воздух, вытягиваю голову, изо всех сил пытаюсь вырваться из плотных объятий змеи. Поворачиваю голову и натыкаюсь на зияющий рот Неро. Он уже такой большой, что легко может проглотить мою голову целиком. Перед глазами прыгают черные точки. Я трясу головой. Трясу, трясу, слезы разлетаются во все стороны… И тут он меня отпускает. Воздух, врывающийся в мои легкие, кажется наждачной бумагой. Я сворачиваюсь в клубок и кашляю. В груди все горит. Неро сворачивается возле меня. Из сомкнутого рта выглядывает язычок. Затем питон поворачивает голову и медленно сползает с кровати. Как в замедленной съемке, он демонстрирует мне всю свою красоту, каждое пятнышко, — а затем хвост исчезает за краем кровати. Сердце сильно бьется в груди. Он впервые напал на меня. Меня все еще потряхивает, когда я вхожу на кухню и вижу Ингвара с самокруткой. Запах табака давно перестал что-то для меня значить. И все же сидеть вот так за кухонным столом у открытого окна и курить — это приятно… — Последние новости, — сообщает Ингвар. — Полицейского отпустили. — Дашь закурить? — прошу я. Он протягивает мне пачку. Взяв ее обеими руками, я вытаскиваю хрупкую бумагу и начинаю сворачивать самокрутку. А я уже и забыла, как это делается… Табак ведет себя не так, как мне нужно, ложится неровно — много в центре, мало по краям. Они отпустили полицейского, но я еще с ним не закончила. Нужно выяснить, зачем он меня искал. Зачем пытался поговорить с Кэрол. Может быть, и к моей матери он приходил… А к кому еще? Я зажимаю губами плохо свернутую самокрутку и прикуриваю. От тлеющей бумаги и табака в легких свербит. Я кашляю, а Ингвар смеется. — Помнишь, Лив, наш первый вечер, когда мы только съехались? Мы сидели всю ночь, только мы втроем, курили и болтали о всякой ерунде. Помню, я тогда подумал, что круче тебя девчонки не встречал. — Да, помню. Вы такие молодцы — разрешили мне жить с вами, хотя ничего обо мне не знали… И мне даже не пришлось оплачивать аренду в первый месяц. — Ну, тебе же нечем было платить. — Но самое важное для меня, — говорю, — что я была здесь в безопасности, именно поэтому и смогла здесь жить. Здесь я могла говорить о прошлом, да и вообще была той, кем хотела. И вы понимали, что мы ворошим змеиное гнездо. Ингвар сделал последнюю затяжку и затушил окурок в пепельнице. — Змеиное гнездо… Кстати, а куда делся Неро? — Я выпустила его в лесу, — говорю я. — У меня не было выбора. Врать необязательно. Ингвар был бы рад снова увидеть Неро. И все же ложь складывается сама собой, как по заказу. Я не хочу делить его ни с кем. Кэрол знает, что он все еще жив, но это совсем другое. Ингвару знать необязательно. Мало ли как он использует это знание… — Значит, ты его убила, — отвечает Ингвар. — Я думал, он был тебе дорог… Я порываюсь ответить, но сдерживаюсь. Над нашими головами слышен стук шагов хозяйки. И как я раньше об этом не подумала! Тушу недокуренную сигарету и говорю: — Я поднимусь наверх. Мне нужно с ней поговорить. * * * В коридоре меня настигает неожиданное предчувствие, что сейчас я увижу свои серые кроссовки, которые носила, когда жила здесь. Но этого не происходит, и я расстраиваюсь. Хотя мои туфли уже не такие начищенные и красивые, какими они были два дня назад, это пока еще туфли Мариам Линд. Я поднимаюсь по лестнице на первый этаж и звоню в дверь. Я видела ее всего несколько раз, и она не особо мной заинтересовалась. Ей нужно время, чтобы дойти до двери. Я слышу ее шаги в квартире и негромкое поскрипывание отодвигаемого глазка. Затем она открывает дверь, оставляя накинутой цепочку. У домовладелицы горб и седые волосы, уложенные в прилизанную прическу, не до конца закрывающую родимое пятно на затылке. Щурясь, она разглядывает меня сквозь толстые очки. — Кто это? — Это Лив, — говорю я. — Лив, которая жила у вас в подвале несколько лет назад. — Прости. Я плохо вижу, знаешь ли… — Это было давно. — Ты что-то хотела? По-моему, вы уже заплатили за этот месяц. На ее лбу появляется особая морщинка, свидетельствующая о том, что у нее нет времени на арендаторов — главное, чтобы они вовремя вносили оплату. — Я пришла не за этим. Я хотела бы узнать, не приходил ли к вам несколько месяцев назад мужчина средних лет. Широкоплечий. Возможно, представился полицейским. Ее лицо светлеет. — Был здесь мужчина. В конце весны. Из полиции, очень вежливый. Задавал мне разные вопросы, но я не на все ответила. Да, точно, он спрашивал о тебе, но я ведь ничего не знаю. Ты с ним разговаривала? Я киваю. — Он был в моей квартире внизу? — Да, конечно. Я не имею обыкновения запирать дверь на замок, когда приходит полиция. Он хотел посмотреть только одну комнату, и у него был ключ. И хорошо — у меня-то его нет… Он разговаривал с тем парнем, который сейчас в тюрьме. — С Эгилем? — Я не запоминаю их имен. По крайней мере, сейчас он в тюрьме, и, очевидно, за дело. У полицейского был ключ, так что я разрешила ему осмотреть комнату. — Вот этот мужчина? — Я показываю ей фотографию Руе Ульсвика на телефоне Ингвара. Она наклоняется так близко, что едва не касается очками экрана. А потом кивает: — Да, это он. Очень приятный молодой человек.