— Отлично. А теперь выкладывай, как ты посмел так испортить мне жизнь. Он уставился на свои руки. Прежде, когда мы жили рядом, черты лица у него были мягче. А теперь еще и волоски седые появились… — Я так понимаю, ты сейчас про Руе Ульсвика. — Эгиль на миг умолк, выжидая, но я молчала, и он снова заговорил: — Знаю, я сделал глупость, но у меня не было выбора. Он слишком много узнал, к тому же мы были друзьями. Я не мог больше от него ничего скрывать. К тому же он никому ни о чем не рассказал. Ведь иначе ты сидела бы здесь вместе со мной, — затараторил он, очевидно, опасаясь моего гнева. — Лив, честно, я не хотел врать. Черт, я слишком много врал в своей жизни, а он считал меня своим другом, хотя я просто говнюк… это многое значило для меня. Анита ведь нарисовала твой портрет, у него была фотография этого рисунка… И еще, Лив, у него ключ от твоей комнаты. — Эгиль, ты о чем вообще? — Анита Крогсвеен. Он ее отец. Я сказал, что не верю в то, что ты как-то в этом замешана. Ну, в ее смерти. Хотя, честно говоря, не так уж я в этом и уверен… Ты многое от нас скрывала. Я вдохнула, закрыла глаза. Вспомнила светлые волосы Ибен — когда та была еще малышкой и не любила щетки, я расчесывала их пальцами. Волосы такие же светлые и тонкие, как у Аниты, такие же красивые, как у Авроры. Я постоянно думаю об Ибен в прошедшем времени. Она — мое прошлое? — Говоришь, у него был ключ? — переспросила я. Он кивнул. — Должно быть, его украла Анита. Руе нашел ключ в ее комнате в доме матери. Анита… Я снова закрыла глаза и увидела, как она входит в ванную, поправляет косметику, говорит, что у меня интересные глаза. Значит, потом она пошла проверить, правда ли, что у меня живет змея… Она все знала. Слезы текли по щекам и падали на брюки со стрелками. — Вот черт! Я думала, что мне нужно прятать от нее Неро. И я все время прятала его, а она позволяла мне думать, будто ничего не знает. — И ты рассказал ему, от какой двери этот ключ, — проговорила я. — Ты пустил его в мою комнату. — Ну, технически это моя комната. Твои вещи стояли там двенадцать лет, я решил, что ты уже не вернешься и не потребуешь их назад. — А что, если он убил ее, Эгиль? Об этом ты подумал? Покачивание головой. — Нет, никого он не убивал. Я поднесла позолоченный ключ к его лицу и отпустила цепочку. Ключ медленно закачался. — Знаешь, где я его нашла? В шкатулке в комнате моей дочери. Эгиль смотрел на ключ. — Как он туда попал? Ты правда думаешь, что… — Я уверена, Эгиль. — И почему ты здесь? Разве тебе не нужно ехать искать дочь? Я опустила голову. — Нужно. Просто я… Я была уверена, что это Патрик. — Патрик? — Эгиль бросил взгляд на дверь, повернулся ко мне и, подавшись поближе, прошептал: — Патрик мертв. Мы его порешили. — Порешили? Он придвинулся еще ближе. — Мы с Ингваром его порешили. Никто никогда его не найдет. Он все равно что сквозь землю провалился. Или, точнее, от него не осталось ни рожек, ни ножек… — Прижал руку к груди и подмигнул мне. — Я-то все равно угодил в тюрьму, потому что у меня плохо получается быть преступником. Эгиль засмеялся, встал и постучал в дверь, вызывая надзирателя. — Поезжай, — сказал он, пока тот открывал дверь. — Найди ее. Мемуары рептилии Время шло. Тело сделалось длинным и тяжелым, таскать его стало непросто. Я почти не вылезал из кровати, кроме тех случаев, когда мне хотелось понежиться в лучах солнца, проникавших из окна. Два раза приходили незнакомцы. Клиенты. Сначала явились несколько самцов с волосами на лице, в темной гладкой одежде, украшенной острыми шипами. Они шумели, трогали меня и пахли по-чужому. Болтали. Использовали слова, которые я раньше уже слышал: «кожа», «красивый», «дорогой». Один из них провел рукой по моей шкуре. Я только что заснул, был зол и жаждал добычи, теплокровной, кожаной, так что напал на первую подходящую руку. Вцепился в нее мертвой хваткой. Рука была грязной и волосатой. Владелец руки использовал много знакомых мне слов. «Дрянь». «Монстр». Он выпустил ту часть моего тела, которую держал в руках, и я шлепнулся на пол с громким стуком. У меня долго все болело. Я думал, мужчины вернутся, но они ушли, отказавшись от красивой дорогой кожи. Возможно, Холодная женщина назначила несуразно высокую цену. В следующий раз пришел только один. Думаю, это был самец, в просторной белой одежде, закрывавшей голову и тело. Рот его тоже прикрывало что-то белое, а руки были одеты в прозрачное. Он мне кого-то напомнил — из-под одежды просачивался слабый запах квартиры, где я когда-то жил. Впрочем, все люди похожи друг на друга. В руках у мужчины был большой черный мешок, в лучах солнца из окна выглядевший плотным и гладким. Я попробовал воздух, пытаясь уловить привкус, но тот был слишком слабым. Что-то кислое и горьковатое. Мужчина расстелил на полу большой кусок материи, затем раскрыл черный мешок. В воздухе запахло смертью, запекшейся кровью и задубевшей кожей. Сначала мужчина вытащил отрубленную руку. Выложил ее на ковер. Потом достал ногу, аккуратно положил ее чуть ниже. Еще одну руку он разместил рядом с первой, и повторил то же самое с другой ногой. Верхняя и нижняя часть тела были отделены друг от друга в районе пупка. Последней мужчина достал голову. Он держал ее за волосы, так что она слегка покачивалась. Губы разбухли, нескольких зубов не хватало. Кожа под светлыми глазами тоже набухла. Мужчина положил голову возле остальных частей тела. Свернул мешок в огромный комок. А после развернулся и вышел. Я не хотел есть мертвечину. Тело было несвежим — такая еда подходит насекомым или падальщикам, — но Холодная женщина морила меня голодом. Я знал, что, раз мне дали эту еду, больше я уже ничего не получу. Поэтому я начал есть, хотя на вкус мертвечина была горьковатой, а ощущения от того, как жесткая рука скользит по моему горлу и желудку, — неприятными. Я проглотил всё сразу. После этого несколько месяцев не мог даже думать о еде. Я вспомнил о ней, когда уже почти умирал от голода. И когда мне принесли обычную холодную падаль, которая по крайней мере была свежей, я мгновенно проглотил ее. После последнего визита Холодная женщина вымыла комнату. На время уборки она закрыла меня в клетке, а комната пропахла сильным запахом моющих средств. Я наблюдал за ней из-за прутьев решетки, представляя себе тот день, когда нападу на нее. Наша смертельная борьба будет долгой и трудной. Она почувствует, как воздух медленно покидает ее тело, она будет паниковать, будет вонять страхом. Ее длинные седые волосы застрянут у меня в зубах… О Теплой женщине я совсем забыл. В тот день, когда она пришла, мне было все равно. Это вполне могло означать, что я умер, но так уж оно получилось. Я лизнул воздух и почувствовал новые ароматы вперемешку со старыми. От меня ей было не скрыться, запахом духов меня не обмануть. Она легла на пол, как делала когда-то, позволила мне обнять ее, словно предлагая себя мне в жертву. Она была свежей, теплой, а я был голоден. Руе Кристиансунн Пятница, 7 июля 2017 года Я снизил скорость до тридцати километров в час, и машина беззвучно въехала в район Сиктепюнкте. Проехав до конца улицы, я увидел, что света в окнах дома нет. Это был небольшой таунхаус с огороженным садиком перед ним и террасой. Дом не выглядел ни ужасным, ни идиллическим. Самый обычный дом в обычном районе обычного норвежского городка. Разница лишь в том, что это дом дьявола. Я заехал на парковку, заглушил двигатель и остался сидеть в машине, делая вид, что ищу что-то в телефоне, а на самом деле посматривал, не произойдет ли что-нибудь. Я слышал, как рядом играют дети, но никого не видел. Не было и машины, за рулем которой я видел Мариам Линд. Я приезжал сюда ежедневно с начала лета. Просто взглянуть. Иногда в доме горел свет, иногда нет. Иногда у дома стояла машина, иногда нет. Я останавливался на несколько минут, а потом уезжал. Не знаю, зачем я это делал. Наверное, надеялся, что мне представится возможность разрушить их идиллию. Задай кто-нибудь вопрос — и я ответил бы, что просто ошибся, заехал не туда. Встреть я ее или кого-то из ее семьи — и все повернулось бы иначе… Я отложил телефон, оглядел пустые улицы и подумал о том, что рассказывал мне Эгиль об этой женщине. О Лив, которая теперь звалась Мариам. О том, что, по его прикидкам, произошло в той комнате. Я не хотел об этом думать. Не мог. Я закрыл глаза и попытался отогнать от себя эту мысль, но она засела прочно. Хрупкие косточки Авроры, сломанные из-за того, что ее что-то сильно сжало. Если я в чем-то и был согласен с Ингрид, так это в том, что у Бирка не имелось мотива убивать собственного ребенка. А вот змее-душителю мотив не нужен. Нужен лишь дьявол, который сведет жертву и охотника. Открыв глаза, я решил, что пора ехать, но вдруг заметил ребенка, поднимающегося по склону. Маленькая девочка с длинными светлыми волосами, тонкими, как пушок. Волосы топорщились, словно наэлектризованные. На ней была красная, чуть великоватая ей куртка. Когда она подошла поближе, я увидел, как она похожа на мать. Я опустил окно, присвистнул: «Пст!» Девочка остановилась. Взглянула на меня. Я свистнул еще раз и махнул ей, чтобы она подошла поближе. Девочка сделала несколько коротких медленных шагов в мою сторону. Смотрела она недоверчиво, ибо прекрасно знала, чего стоит опасаться маленьким девочкам. Я показал на дом. — Это дом Мариам Линд? Она взглянула на дом. Кивнула. — А ты — ее дочь? Она снова кивнула. — Ты такая же красавица, как и она, — я подмигнул ей. Девочка обернулась, с тревогой взглянула на дорогу. — У меня есть кое-что, что принадлежит ей, — сказал я. — Из тех времен, когда она была молодой. — Высунулся из окна и протянул ей золотую цепочку с ключиком. — Если хочешь, забери. Часть III Руе Кристиансунн Четверг, 24 августа 2017 года Я проверяю пальцем, острый ли нож. Я не знаю, сколько раз уже проводил острием по тонким линиям кожи. Я всегда точно знаю, как сделать так, чтобы не порезаться. В зеркале шкафа вижу свое отражение — с ножом в руках я выгляжу дико. Поднимаю руку и машу ножом в воздухе, будто сражаясь с невидимым врагом. Кто знает, что было бы, окажись я в тот день у Малышки… Может быть, я смог бы все предотвратить. Ради этого я даже глотку кому-нибудь перерезал бы. Направляю кончик ножа на Ибен. На ее обнаженное горло с хрупкими сосудами под тонкой кожей. Осторожно касаюсь ее ножом. Провожу по светло-розовой коже, по горлу, по щеке. Она не отводит от меня взгляда, улыбается застывшей улыбкой. Застенчивая, сдержанная улыбка; лицо, похожее на материнское, мягко сияет. У Мариам взгляд пронизывает холодом, от него того и гляди в ледышку превратишься. Ее дочь не такая. Она мягкая, добрая. Не знаю, зачем я порчу эту фотографию. Возможно, чтобы убедить самого себя в том, что она мертва. Весь город уже уверен в том, что она мертва. Как моя Анита. И моя Аврора.