Руе Кристиансунн Четверг, 24 августа 2017 года Я встаю, чтобы сменить кассету в диктофоне. Стемнело, на улицах совсем пусто. Крик заставил бы кого-то остановиться, возможно, даже подойти к окну, но сразу же успокоиться, решив, что ему просто показалось. Я жонглировал этой мыслью, слушая ее, следил за ее лицом, пока она рассказывала, что делала с невинными зверюшками. Она винит во всем змею. Говорит, что питон просил ее, вселившись ей в голову, разговаривая с ней, — но я все вижу. Ей это нравилось. И в то, что страдания маленького ребенка — всего лишь несчастный случай, поверить трудно. Что-то уверяет меня: это неправда. И я не должен поддаваться ее деланому выплеску чувств, ее крокодиловым слезам, дохлым проблескам эмпатии. — У меня пересохло горло, — говорит она. — Можно мне попить? Вопрос повис в воздухе. Я не хочу отвечать. Как будто у меня у самого не пересохло горло, как будто мне самому не нужно передохнуть. Но не получается. На записи должно быть все — лишь тогда я остановлюсь. — Хорошо, — я снова включаю диктофон и сажусь на табурет. — Мы дошли до того дня, когда ты осталась присматривать за Авророй. Как начался этот день? — Можно мне стакан воды? Я улыбаюсь ей. Тут же спохватываюсь и становлюсь серьезным. — Вот расскажешь все до конца — и пей сколько влезет. Итак, суббота, шестнадцатое апреля две тысячи пятого года. Она всхлипывает. Похоже, того и гляди расплачется. — Что случилось в тот день, Лив? Куда ушла Анита? Она пожимает плечами. — Она нашла работу. Это должно было занять пару часов. — Анита участвовала вместе с Эгилем в нападении, — говорю я, и она кивает. — Я присматривала за Авророй в моей комнате. Я никогда раньше не сидела с младенцами, поэтому очень нервничала. Она проснулась и начала плакать, от этого я занервничала еще больше. И тут позвонил Ингвар. Мы договорились, что если он позвонит мне или Эгилю и будет молчать, мы должны считать, что у него приступ, и мчаться на помощь. Я рванула туда. Оказалось, что это просто хитрость — он просто пытался со мной помириться. — И что случилось? — Я оставила ее одну, без присмотра, совсем ненадолго. Я даже не знала, что Неро в гостиной. А когда вернулась… Это было ужасно! Слезы катятся у нее по щекам, капают с подбородка. Похоже, случившееся и впрямь причиняет ей боль. Не то чтобы я впервые вижу слезы преступников, но обычно они выдают себя — когда начинают рыдать, понимашь, притворяются они или нет. — И тут пришла Анита? Всхлипывая, она кивает. — Я не хотела, чтобы Анита ее видела, — качает головой. — Я стала закапывать Аврору в саду, но тут пришла Анита. Я сглатываю. — А Анита, как погибла она? Мариам снова качает головой. — Не знаю. Она забрала Аврору и уехала. Больше я ее не видела. Эта история гораздо более правдоподобна, чем та, которую я себе придумал. Ни за что не подумал бы, что из сказанных этой женщиной слов сложатся фрагменты пазла. Анита находилась дома и до пожара была жива, а Аврору задушили, но не съели. В этом имелся смысл, как бы абсурдно это ни звучало. Единственное, в чем я все еще сомневался, — это то, что она говорила про Аниту. Действительно ли это была их последняя встреча? Я не знаю. Мариам — прирожденная лгунья. — Как думаешь, кто убил Аниту? — слышу я свой голос. — Бирк, — говорит она твердо. — Только он. Ты знаешь, что он ее бил? На ее теле были большие черные синяки. Поэтому она хотела от него уйти. Меня трясет. Я впиваюсь ногтями в ладонь, чтобы это остановить. — Предположим, я верю, что ты ничего не сделала Ибен, — говорю я. — Тогда кто? Она качает головой. — Понятия не имею. Я бросаю взгляд на фотографии на стене. Если это не она, то мы вернулись к самому началу. Доверять ей нельзя, но у меня есть по крайней мере одно признательное показание. Нужно связаться с коллегами. Они сделают все, чтобы помочь мне найти Ибен. Я наклоняюсь, чтобы выключить диктофон, она что-то шепчет. — Что ты сказала? — Мне очень жаль… Что-то происходит. В мой бок впивается боль, разливается по всей груди. Я падаю на пол. Мариам освободила одну руку и вонзила в меня нож, я чувствую его пальцами. Кровь заливает пол, выплескивается из меня. Кровь повсюду, на рубашке, на руках, моя кровь… Воздух постепенно сгущается, становится тягучим. Я судорожно пытаюсь вдохнуть, раскрываю рот. А потом умираю. Наконец-то. Мариам Кристиансунн Четверг, 24 августа 2017 года Моя рука вся в крови Руе. Он падает на пол, по ковру растекается темное пятно. Я освобождаюсь, встаю, вытираю кровь с блузки, которая теперь навсегда испорчена. Ну и ладно. Единственное, что сейчас важно, — Ибен. Подхожу к стене, которую Руе украсил фотографиями из моей прошлой жизни. Где-то здесь кроется разгадка. Окровавленной рукой трогаю фотографии. Я про них совсем забыла… Туманные воспоминания о моей бесшабашной юности, когда я еще не умела контролировать свою импульсивность. У меня красные глаза, отстраненная улыбка, я выделываю на камеру всякие жалкие штучки. Играю. Как всегда. Существую ли подлинная я? Замираю возле снимка, который мне что-то напоминает. На нем я, Ингвар, Эгиль и Дэвид, держащий камеру на вытянутой руке. На заднем плане экран телевизора, но лишь его кусочек. И питон. Не помню, чтобы Дэвид был там в тот вечер. Я снимаю фотографию со стены и сравниваю ее с той, что лежит у меня в сумке. Я нашла ее, когда Неро забрался под кровать в моей бывшей комнате. Значит, снимал Дэвид. Значит, он был у нас в тот вечер, когда я лежала под кайфом и наблюдала, как дышит потолок? Именно его лицо я тогда видела. Именно он сказал, что знает, где можно купить змею. Я кладу фотографии в сумку. Сбрасываю туда же диктофон с тумбочки. Нужно найти место, чтобы избавиться от него там, где его не будут искать. Руе на полу издает протяжный стон, и мне хватает сил не реагировать на это. Пока еще не поздно. Я все еще могу отыскать Ибен живой и выбраться из этой истории, не загремев в тюрьму. И тут я замечаю папку с бумагами на тумбочке. Открываю ее. Материалы по делу Дэвида. Фотографии его трупа, пролежавшего в доме несколько недель. Я сажусь на кровать, пролистываю отчеты судмедэкспертов, фотографии с места преступления, образцы ДНК, которые им так и не с чем было сравнить, записи с допросов свидетелей. Не знаю, что именно я ищу, — узнаю, когда найду. И тут картинка складывается. Как же я раньше не поняла? Когда я выхожу из комнаты, Руе стонет. Я бросаюсь в подъезд и выскакиваю на улицу. Если кто-нибудь сейчас посмотрит в окно, то увидит женщину в деловых брюках, блузке, на каблуках — и все это заляпано пятнами крови. Мне нужно спешить. Ехать далеко. * * * На пароме я переодеваюсь в темные брюки и черную водолазку. Вернувшись в машину, выезжаю на шоссе, и дорога ведет меня прямо к дому, мирно дремлющему в закатных лучах. Никогда еще меня настолько не переполняли чувства, никогда еще я не была столь спокойна. — В этот раз ты пойдешь со мной, — говорю я. — Настало время тебя наградить. Открываю багажник и чемодан, в котором лежит Неро. Питон тут же бросается на меня, и мне едва удается увернуться от его зубов. Я с трудом запихиваю его обратно в чемодан и застегиваю молнию. Наверное, Неро возбудился от запаха крови. Он голоден, и им владеют инстинкты. Я поднимаю чемодан и, пригнувшись, длинными перебежками огибаю дом. Отыскиваю открытое окно. В этом доме летом бывает очень жарко. Поднимаю чемодан к окну и расстегиваю молнию. Теперь Неро попадет в подвал. Питон скрывается из виду, а я прикрываю окно, чтобы он не выбрался. Питон осматривается, нюхает воздух, скорее всего, уже догадавшись, что вернулся в дикий зоосад. Я мысленно прошу его помочь мне, разделить со мной мою злость. Взяв дверной молоток, привычно стучусь в дверь. Как обычно, в ответ раздается лай собак и стук когтей, — и, как обычно, Кэрол беззвучно подходит к двери, уговаривая животных. Она, как всегда, приветствует меня лучезарной улыбкой, очень убедительной. Актриса, ставшая злодейкой. Она мечтала сниматься в кино, много лет прожила и проработала в Голливуде, но после родов растолстела, из-за бессонных ночей ее кожа поблекла, силы исчерпались; к тому же ей были нужны деньги, чтобы кормить ребенка. Так что с мечтой о карьере актрисы пришлось распрощаться. Она перестала красить волосы, пользоваться косметикой, позволила телу увянуть. Переехала в Норвегию, вышла замуж. Я знаю ее как Кэролайн Холлоуэй — красивое имя для актрисы. А вот в полицейском отчете стоит ее норвежское имя — Каролина Лорентсен. — Ты вернулась! — восклицает она. Ее улыбка тотчас же блекнет. Мне и говорить ничего не потребовалось — она все поняла по моему взгляду. Мы так давно знаем друг друга, и все же ничего друг о друге не знаем. Я прохожу за ней в прихожую. В ногах крутятся собаки — жаждут внимания, а может, и мяса. Кэрол сворачивает направо, в кухню, подходит к плите и достает из серванта кофейник, как и полагается пожилой даме. Чтобы сварить мне кофе, как в былые времена. Будто со мной все в порядке, как обычно. — Кэрол, — говорю я. — Ты знаешь, что я не хочу кофе. Я хочу вернуть свою дочь. Кэрол смотрит на меня, и в ее темных глазах сверкают молнии. Мемуары рептилии И вот, спустя все эти мучительные годы, мы с Теплой женщиной снова оказались в нашем давнем доме. Я стал старым, и она постарела. Ее бурлящая кровь успокоилась; женщина казалась менее взвинченной и более разумной. Когда она легла рядом со мной в постель, как мы уже делали раньше, из ее глаз опять закапала соленая жидкость, как и прежде. Благодаря многолетнему общению с людьми я сделал вывод, что так они грустят. Это особенная эмоция, отличающаяся от других отрицательных эмоций, которые они испытывают, — страха, злости, отчаяния. Все эти чувства нужны им для общения, для обмена подарками и действиями, для защиты. Невероятно, как много эмоций им нужно. Я растянулся рядом с ней, примериваясь. Обрадовался, что стал намного длиннее; теперь меня хватало на всю ее — от посветлевшей головы до обнаженных ступней. Наконец-то она станет моей добычей. Ночью, пока она спала, я прополз под ее спиной, обвился вокруг ее мягкого живота и заключил в свои объятия. Даже если она проснется, будет уже поздно. Она моя. Мои мышцы намного превосходят по силе ее мышцы. Я лизнул воздух, почувствовал ее запах, сжал ее посильнее и приготовился к грандиозному пиру.