16 Чуть позднее Симон остановил велосипед перед железными коваными воротами. Он почувствовал, что перегрузил мышцы ног. Они болели, но это была приятная боль. Правильное осознание себя предполагает также осознанное ощущение своего тела, говорил его специалист по телесной терапии. «Mens sana in corpore sana» – «В здоровом теле здоровый дух». После кошмара минувшей ночи Симон сильно сомневался, так ли уж здоров его дух. Но отгонял эту мысль. Несмотря на одеревеневшие ноги, он выволок велосипед на лесную дорогу. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы маунтинбайк у него стащили, ведь он не его, а Майка. Медленно пошел Симон вдоль ряда могил. В каком-то смысле ему показалось абсурдным, что он должен искать могилы своих родителей. Но ведь его не было на похоронах. Тогда он такого просто не выдержал бы. Когда гробы с телами его мамы и папы опускали в землю, он находился в тесном подвальном закутке для терапии. Как безумный он колотил и колотил по мешку с песком, да так, что его шрамы, едва затянувшиеся, снова стали кровоточить. Но Симон сначала этого даже не заметил. Он обратил внимание на них лишь тогда, когда на кожаной поверхности боксерской груши отпечатались кровавые пятна. В тот день он пребывал в таком же отчаянии, как и сегодня, когда Тилия заговорила об интернате. Жизнь, или судьба, – как ее ни назови – разом отняла у него все самое дорогое. А теперь его, Симона, сироту, прогоняли – теперь, когда ему только предстояло научиться стоять на собственных ногах. Он не спеша шагал вдоль рядов могил и читал имена на надгробиях. Новые захоронения находились в западной части кладбища. Какое же надгробие выбрали Тилия и Майк? Он прошел мимо гигантской мраморной скульптуры ангела, расправившего огромные крылья над могилами, словно в знак защиты. На голове ангела сидела ворона, злобно глядевшая на Симона. Судя по всему, в это время дня он был на кладбище единственным живым существом. Собираясь перейти к другому ряду могил, он вдруг заметил на земле нечто, заставившее его остановиться. И прищуриться, чтобы убедиться, что не ошибся. Но нет, это действительно были вытянутые ноги! Кто-то лежал на одном из надгробий в паре десятков метров от него! Внезапно сердце Симона забилось сильнее. Он нервно облизал пересохшие от волнения губы. Оттуда, где он стоял, Симон мог видеть лишь длинные худые ноги, обтянутые черными джинсами и обутые в кроссовки с улыбающимися черепами. Он осторожно продвинулся на несколько шагов вперед. Это была девочка-подросток. Она лежала на спине в тени большой ивы, вытянувшись на надгробии. Девочка не шевелилась, глаза ее были закрыты, руки сложены на груди. Футболка и растрепавшиеся крашеные волосы чернотой не уступали джинсам, потому лицо незнакомки казалось таким же бледным, как белая мраморная плита. Она выглядела как мертвая. Даже муха, ползающая по ее руке, казалось, ей не мешала. Теперь Симон находился всего в нескольких метрах от нее. Его сердце билось так громко, что он едва слышал свои шаги по дорожке. Девочка по-прежнему не шевелилась. Или она его не слышит, или… А если она на самом деле умерла? Симон потряс головой. Нет, это было просто невозможно! Никто бы не оставил труп на надгробной плите. И уж точно не в такой позе. – Эй, привет! Симон приблизился еще на один шаг. – С тобой все в порядке? Девочка резко села. Симон от неожиданности отскочил назад. – Вот черт! – воскликнула она, взглянув на Симона с упреком. – Ты до смерти меня перепугал! – Послушай, я подумал, тут труп. Я решил… Она засмеялась, а Симон почувствовал себя глупо. – Когда-нибудь я точно буду трупом, – сказала она, поднимаясь. – И ты тоже. Смерти никому не избежать. Перед ней мы все равны. Ей абсолютно все равно, кем ты был. Я думаю, это уравновешивает все несправедливости жизни. – Может, и так, – ответил Симон, – но справедливость приходит слишком поздно. Она пожала плечами: – Как обычно, разве нет? А ты что здесь делаешь? – Ищу могилу. Девочка посмотрела на него и улыбнулась: – И как, подобрал подходящее местечко? – Нет, я ищу могилу родителей. Улыбка мигом сползла у нее с лица. – О, прости! Кажется, я снова дала маху. – Она сделала извиняющийся жест. – Мне очень жаль. Похоже, тактичности у меня ни грамма. Симон махнул рукой: – Ладно, забей. А что здесь делаешь ты? – Разве непонятно? – Она погладила мраморную плиту. – Ложусь вот на пробу. Девочка встала. Она оказалась на голову ниже Симона, и, возможно… возможно, она была даже красива – если смыть с нее черную раскраску готов, полностью скрывавшую черты. – Ложишься на пробу? – повторил он. – Тебе смерть кажется прикольной? – Нет, вовсе нет, – ответила она, пристально глядя на него. – Напротив, я ее боюсь до чертиков, если честно. Но, когда начинаешь понимать, каково это – умереть, быть мертвым, – начинаешь больше ценить жизнь. – Так вот в чем дело, – кивнул Симон. – Впрочем, я… – Ой, вот дерьмо! – Она вгляделась во что-то позади Симона. Симон обернулся и заметил мужчину, который шел к ним, пробираясь среди могил. – Сюда идет Франкенштейн! – вздохнула девочка. – Мне лучше исчезнуть. Увидимся! Она убежала, прежде чем Симон успел что-то ответить. Затем он услышал хруст хвои и посмотрел на мужчину. Описание, данное девушкой, подходило ему как нельзя лучше. Грубо сбитый парень со стрижкой ежиком и сумрачным взглядом действительно напоминал чудовище Франкенштейна. На нем была рабочая зеленая куртка с гербом Фаленберга на груди. Ниже Симон прочитал слова: «Кладбищенская команда». – Эй, мальчик? Что ты здесь делаешь? – Ищу могилу своих родителей. – Это было в целом правдой. Франкенштейн остановился около Симона, но смотрел поверх его. Роста он был примерно с Симона. Мальчик обратил внимание на огромные кисти рук. «Он и без лопаты обойдется, такими лапищами запросто можно вырыть могилу», – подумал он. – Ага, – пробурчал Франкенштейн. – А с кем это ты сейчас тут разговаривал? – Ни с кем, – ответил Симон, сам не зная, зачем солгал незнакомцу. Почему-то не хотел, чтобы у девочки были неприятности. – Не могли бы вы мне помочь? Мужчина посмотрел на него и согласно кивнул: – Конечно. Как звали твоих родителей? – Штроде. Ларс и Мария Штроде. Мужчина удивленно поднял брови: – Так, значит, ты младший сын Ларса, племянник Тилии? – Ну да. Вы знали моего отца? – Разумеется, мы долгое время жили по соседству. Я знал твоего отца, когда он еще пешком под стол ходил. К сожалению, потом мы потеряли друг друга из виду, так как я переехал в другое место. Эта авария действительно чудовищна – настоящая катастрофа! Очень сочувствую тебе, мальчик. Кстати, меня зовут Генрих Пратт. Может, твой отец когда-нибудь говорил обо мне? Симон такого не помнил и ответил пожатием плеч. – Пойдем со мной, – сказал Пратт, трогаясь вперед. Он подвел Симона к ухоженной могиле. Светлый камень блестел на солнце. – Это здесь, – сказал Пратт. – Извини, милый, наверное, тебе хочется побыть одному? Симон кивнул. Пратт коротко похлопал его по плечу как бы в утешение. – Всего хорошего тебе, мальчик. Мужчина отступил и быстро скрылся между рядами могил. Симон читал закрашенные золотом имена и даты жизни своих родителей. Ощущение пустоты внутри росло. «Странно, – сказал он сам себе, – почему я сейчас ничего не чувствую?» Он надеялся, что его горе прорвется наружу и он наконец сможет заплакать. Но он не чувствовал… ничего. Он снова прочел надпись на могиле, и теперь ему уже казалось, что он видит перед собой не могилу родителей, а чью-то чужую. Как будто его родители вовсе и не здесь похоронены. Как будто они до сих пор где-то живут. 17 Если дал кому-то обещание, сдержи его во что бы то ни стало. В противном случае лучше ничего не обещать. Этому Симон научился у дедушки и придерживался этого правила, что сегодня давалось ему особенно тяжело. После своей велосипедной вылазки он вернулся хоть и в поту, но вовремя, успел принять душ и переодеться. Потом они с Тилией отправились на вступительную беседу. Ехали они молча. Симон не знал, о чем говорить. Все главное уже было сказано. Тилия тоже мало что говорила, но ее молчание было красноречивее любых слов. Раньше, когда Симон был маленьким, ему было трудно считывать мимику других людей. Радовались люди, печалились или сердились – все лица казались Симону одинаковыми. Даже его собственное. «Это типично для людей, страдающих аутизмом, – объяснил ему врач. – Но над этим можно работать, чтобы восполнить дефицит», – именно это слово употребил доктор. И Симон начал упорно работать. Чтобы не чувствовать себя изолированным, надо уметь найти подход к другим. Для этого необходимо хотя бы научиться правильно их понимать, а не только слушать, что они говорят. Люди часто думают одно, а говорят совершенно другое. То есть нужно научиться понимать другую часть языка, состоящую из мимики и жестов. Симон изучал все, что смог найти, о языке тела и невербальном общении. Смотрел много видео на эту тему и наблюдал за окружающими. Постепенно он научился понимать, что выражают мимика, осанка и жесты людей. Часто это сильно отличалось от того, что они выражали словами. Так он понял, что Тилия тоже пребывает в сомнениях. С одной стороны, она убеждена, что интернат – лучшее решение для него, с другой стороны, ее мучит совесть. Она сознает, что Симон чувствует себя отверженным, но, несмотря на это, понимает необходимость подобного шага. Дорога от остановки до гимназии была недолгой. Школа представляла собой большое, непропорциональное здание из красного кирпича в виде буквы Т, стоящее посреди зеленых насаждений. Когда они подошли к главному входу, Симон заметил футбольное поле по другую сторону здания. Рядом находились теннисный корт и покрытая песком площадка для пляжного волейбола. Во время каникул спортивные сооружения пустовали. Только два газонокосильщика с тихим стрекотом выполняли свою работу. Чем ближе Симон подходил к школе, тем сильнее стучало его сердце. Все вокруг казалось ему призрачным. Он вспомнил фильм, который смотрел однажды вместе с Майком. Там шла речь о старом имении, в котором исчезали люди. Никто не знал, что с ними случилось, и в конце фильма это так и не прояснилось. Группа студентов решила во что бы то ни стало разгадать тайну дома. Но студенты тоже пропадали один за другим, а что с ними произошло, предоставляли дофантазировать зрителям.