– Еще какие-то примеры приведете? – Легко. Проходит собрание в начале учебного года. Это когда после первых двух недель занятий становится ясно, что именно в школе требуется изменить, подправить. Например, новые парты могут оказаться неудобными или в классе появились новые ученики с какими-то особенностями в поведении, или потолок протекает. Все темы обсуждали, все нормально выражали свое мнение. – Нормально – это как? – попросил уточнить Гуров. – Спокойно, вежливо. Но Шлицман каждый раз начинал скандалить. Всегда находил повод. Ему казалось, что дети деградируют, что программы обучения совершенно не проработаны, а учителям на это плевать. – Вы хотите сказать, что он ошибался, а в школе преподавание было на высшем уровне? – Я физкультуру преподаю, и у меня все отлично, – ответил физрук. – Насчет других предметов ничего сказать не могу. Или смогу, но поверхностно. Но тут дело даже не в чем-то конкретном. То есть, поймите, он цеплял абсолютно всех. Критиковал, не называя имен, конечно, но проталкивал мысль о том, что везде все плохо, что у каждого учителя есть любимчики. Намекал на то, что дети тех родителей, которые успешны, всегда напишут диктант на отлично, понимаете? Но бог с ним, к этому мы постепенно привыкли. Просто Шлицман… Есть такие люди, они как сварливые соседи в коммуналке, которым ничего не нравится, поэтому они портят жизнь любому, кто окажется за стенкой. Обожают стукануть в полицию, если ты после ужина на пять минут погромче включил песни Цоя, а сами «Голос Америки» когда-то по ночам слушали. Вот что с людьми происходит, объясните мне? Я как-то задумался: а что не так со Шлицманом? Не укладывалось в голове его поведение с тем, как его обожают дети и их предки, ведь как педагог он всегда был на высоте. Но с коллегами он превращался в другого человека. Ольге… ну, той самой, которая в полицию позвонила… ей как-то удалось влезть к нему в душу, она смогла, а никто другой не смог, хоть и пытался, насколько мне известно. Она первой узнала, что у него тяжело больна жена. Долго болела, лет пять или семь. Он это скрывал, никому не говорил. Ольга тоже нам по секрету сообщила, попросила ее не выдавать и быть к нему терпимее. Но любая тайна в какой-то момент непременно превращается в то, о чем становится известно всем, согласны? Кто-то Шлицману стал сочувствовать, кто-то ни слова не сказал. Но, позвольте, у каждого из нас могут быть проблемы, однако мы не тащим их на работу. Или тащим? Не знаю, мне как-то везло с этим вопросом, никто меня не грузил. Я и сам стараюсь свою личную жизнь держать подальше от школьного порога. В общем, он всех достал, а мы терпели. – Какая-то неубедительная причина не любить человека, – не согласился Гуров. – Обычно к тем, кто на нервной почве чувствует себя плохо, относятся бережно, а вы говорите, что он всех только раздражал. – Да не всех, – возразил физрук. – Меня и, может, еще пару человек. Остальные как раз таки были с пониманием. Ну характер у меня такой! Не могу я слышать, когда кто-то вечно ноет! – А Шлицман все-таки ныл? – А как еще назвать его вечные претензии? Алкашня. За последний год только в редких случаях бутылками в учительской не гремел. На месте директора я бы ему давно пинок под тощий зад отвесил, чтобы не позорил школу. Но я не директор, поэтому свои мысли держал при себе. Если бы он не пил, то прожил бы дольше. – Шлицман скончался не потому, что был алкоголиком. Его убили, – сказал Гуров. Физрук смотрел на Гурова так, словно тот предлагал ему ограбить банк – недоверчиво, с опаской. – Да ладно, – хрипло произнес он. – Как это убили? – Ну вот так, – пожал плечами Гуров. – Его же Ольга нашла. Сказала, что ему плохо стало, потому, наверное, и умер. – Ольга Игоревна всего лишь обнаружила тело, а я говорю о результатах вскрытия, – пояснил Гуров. – Но она почему-то решила, что его убили. Почему, как думаете? – Ничего себе, – растерялся физрук. – Убили! Шлицмана. Уби… Да кому он нужен? А кто его грохнул? Гуров не ответил. – Ну не-е-е, – вконец ошалел физрук. – Хотите сказать, что кто-то из наших? Кто-то, кто был на выпускном? – Я как раз пытаюсь восстановить картину событий целиком и полностью, – ответил Лев Иванович. – Сможете повторить свои показания, которые давали прошлой ночью? – Когда? Сейчас? – Сейчас, – качнул головой Гуров. – Да я же недавно все вам рассказал, – повторил физрук. – И протокол подписывал. – Помню. Но попрошу сделать это еще разок. Только теперь постарайтесь вспомнить более подробно. Может, вам что-то показалось странным, зацепило внимание. Попробуем? Показания учителя физкультуры, которые он дал ночью, Гуров помнил наизусть. Тот не смог назвать точное время, когда выходил из зала, но прекрасно помнил все, что происходило вокруг. Однако ничто, по его мнению, не удивило его и не привлекло внимания. Алиби физрука мог подтвердить и сам Гуров, который запомнил, когда Шлицман в последний раз покинул актовый зал – физрук в это время сидел рядом и преспокойно попивал вино из бокала Арефьевой. – Какими были отношения у Шлицмана с другими учителями? – спросил Гуров. Физрук ненадолго задумался. – Ровными или никакими. Приятелей не имел, а это всегда видно. Кажется, он ни с кем… Ну вот только Ольга, пожалуй, с ним общалась чаще других, но я об этом уже, кажется, говорил. – Ольга Игоревна Арефьева? – Она, – посмотрел в окно физрук. – Вечно талдычила, что он бедный и несчастный, никто его не понимает и не ценит. – И вас это раздражало. Физрук вскинул лохматую голову. – Да. Меня это бесило. Но я его и пальцем не тронул. Слушайте, я все рассказал. Мне больше добавить нечего. – Так уж и нечего? – Мамой клянусь. Гурову стало понятно, что бóльшего он от физрука не добьется. Тот постоянно возвращался к теме собственной неприязни к Шлицману и ответы на вопросы звучали в одной тональности: не знаю, не видел, все рассказал. – Что ж, спасибо, – поблагодарил сыщик. – Вы ну просто очень помогли. – Да чем же я помог? – удивился физрук. В этот момент, словно так и было задумано, в дверях показались грузчики. Физрук спрыгнул с подоконника, едва не уронив на пол телефон. – Поговорите с Ольгой, – напоследок посоветовал Гурову физрук. – Она может что-то знать. Кстати, сегодня должна быть в школе, но теперь не знаю, придет ли. Позвонить ей? – Не нужно, у меня есть номер ее телефона. До свидания. Оставив команду отважных силачей воевать с упрямым стеллажом, Гуров вышел в коридор и остановился, раздумывая. Вспомнил, что от Стаса Крячко не было ни слуху ни духу, а ведь обещал сразу сообщить, если что-то заметит на видео с выпускного. Гуров решил позвонить ему сам. Стас ответил сразу, тихо и сонно. – Неужто на видео все так скучно? – спросил Лев Иванович. – Да как тебе сказать, – промямлил Крячко. – Говори как есть. Просмотрел? – Просматриваю второй раз. Оператору хочется руки оторвать. И ноги. – Он хотя бы честно признался, что не умеет снимать, – напомнил Гуров. – Дадим ему за это орден, – хмыкнул Стас. – А если по теме, то мы можем долго вычислять, кто вышел из кадра и через какое время вошел обратно, но так и не узнаем, отлучался ли он из актового зала или все это время стоял в метре от оператора. – Получается, что видео пока что бесполезно, – понял Гуров. – И камер слежения в школе нет. И все, кто был на вечере, не могут точно вспомнить все, что видели. – Опрошу их еще разок, как положено, – сказал Стас. – Пройдусь по каждому, пусть вспоминают. Только бы не разъехались в отпуска. – Все получится, мой юный друг, – наставительным тоном изрек Лев Иванович. – А тебе что-то удалось узнать? Гуров медленно пошел по коридору в сторону лестницы. – Учитель физкультуры. Пока нашел только его. Он говорит, что Шлицман был мрачным типом, которому сходило с рук даже пьянство. – Блатной? – предположил Стас. – Не знаю. Если его кто-то прикрывал, то теперь уже не узнаешь, но руководство школы смотрело на его поведение сквозь пальцы. Арефьева общалась с ним чаще всего. Может, она что-то прояснит. На звонок Ольга Игоревна ответила не сразу. Другого Гуров и не ждал: на хрупкую ранимую женщину на последние сутки навалилось столько, сколько не по силам выдержать каждому. Поэтому ответа пришлось ждать долго. Наконец учительница взяла трубку. Долго шуршала чем-то, после чего хрипло произнесла: «Слушаю». – Здравствуйте, Ольга Игоревна, – Гуров старался говорить как можно более мягко и дружелюбно. – Извините, если разбудил. – Я не спала. Ее было едва слышно, хотя отвечала она именно в трубку, это было слышно по ее дыханию. – Это Гуров… – Я вас узнала. Зачем вы позвонили? – Хотелось бы поговорить с вами. – Я не могу сейчас разговаривать, – ответила Арефьева. – А когда сможете? – Это срочно? – Не хотелось бы откладывать. Учительница помолчала.