16 – Станислав Васильевич? Проходите, проходите в комнаты, молодой человек, – Яков Тарасович Сакуров сделал приглашающий жест рукой. Крячко вошел в просторную гостиную и словно бы очутился в другой эпохе – в квартире конца тридцатых, начала сороковых годов двадцатого столетия, но с современным шиком. Посреди комнаты стоял круглый стол, застеленный белой скатертью с вышивкой по краям, над столом свисал круглый абажур с бахромой, в углу тумбочка с граммофоном и этажерка с грампластинками, окна занавешены светлыми ситцевыми занавесками… В общем, типичный интерьер в стиле предвоенных времен. Только вот мебель была не раритетная – простенькая и облезлая, а авторская дизайнерская, просто стилизованная под ту эпоху. – Здорово тут у вас, Яков Тарасович, – подивился Крячко. – Только какой же я молодой? Уже на вторую половину столетья переполз. – Для меня вы еще молоды, – махнул рукой Сакуров. – Мой сын Олег, правда, немного младше вас, но и то только потому, что родился поздно, когда мне уже за сорок было. Так уж получилось, – Яков Тарасович развел руками. – Я всю молодость по горам по долам, как козел, пропрыгал, постоянно в экспедициях, постоянно вне дома. Так что семьей обзавелся поздно. Присаживайтесь на диван, – пригласил он Крячко. – Могу чай заварить. Я уже год как вдовец, так что обслуживаю себя сам. Прислугу, как это сейчас модно, не держу. Не люблю чужих людей в доме. Да и воспитание не то. – Спасибо, ничего не нужно. Я ведь просто поговорить… – Ну да, просто поговорить, – недоверчиво сказал Сакуров. – Полковники из уголовного отдела просто поговорить к обычным гражданам вряд ли ходят. Впрочем, если честно, то я даже и не знаю, что еще вам могу нового рассказать. Я вроде как, – Яков Тарасович почесал в задумчивости подбородок, – вроде бы все вашему коллеге еще месяц назад рассказал. Береговой, кажется, его фамилия? – Да, Береговой, – подтвердил Крячко. – Хорошая у вас память. Дай Бог и мне такую память в вашем возрасте. Вам ведь восемьдесят два уже? – Именно столько в январе и стукнуло. Ну да ладно. Спрашивайте, что вас интересует. Крячко достал коробку со злополучным камнем, который жулики выдали за метеорит, и, открыв ее, протянул вещдок Сакурову. – Не знаю, спрашивал вас Иван Станиславович или нет, я еще не со всеми его записями ознакомился, но меня интересует один момент. Вы вот сказали, что этот камушек называется гнейсом. А нельзя ли поподробнее об этой породе? А нужно мне это, – продолжил Крячко, – чтобы знать, откуда у мошенника мог появиться данный экземпляр и кто над ним поработал. Ведь этот камень явно имеет все признаки того, что его обрабатывали каким-то инструментом. Я прав? – Да, над ним поработали, – согласился Сакуров, внимательно рассматривая камень. – Откуда именно этот камень попал к мошенникам, я, конечно, сказать не могу. Но точно знаю, что это ортогнейс, который относится к метаморфическим породам, имеющим смешанный состав. Смотрите, – показал Сакуров на блестящие точки, – на нем имеются вкрапления розового кварца, а также отчетливо видны прожилки гранита. Этот так называемый магматит, скорее всего, найден где-то на Урале. А вот посмотрите сюда, – Сакуров показал Крячко на мелкую блестящую волокнистую структуру зеленоватого цвета. – Это жадеит. Тот самый, который продают для банных печей-каменок. Вообще, знаете ли, очень интересное сочетание минералов в этом куске гнейса. Не сказать, что редкое, но все же… – И как вы думаете, где такой камень могут применять? Для чего? – Где могут применять? – задумчиво проговорил Яков Тарасович. – Редко где – этот камень не особо прочный. Ну, например, в строительстве в качестве облицовочного материала или в мастерских по изготовлению надгробий. Во всяком случае, раньше его использовали для облицовки могил. Сегодня все-таки больше отдают предпочтение дорогим материалам – граниту и мрамору. Хотя, судя по тому, как над ним поработали, то мастера вам следует искать, как мне кажется, в мастерских по изготовлению памятников и надгробий. Тут явно поработали зубилом и молотком, – заявил Сакуров и вернул камень Станиславу. – А вот здесь видно, что камень как бы оплавлен, – Крячко указал Якову Тарасовичу на гладкую поверхность «метеорита». – При какой температуре это можно сделать и где? – Вообще-то это сложно – оплавить камень, пусть даже не такой прочный, как гнейс, – Сакуров задумчиво потер переносицу. – Может, в камнелитейной мастерской? Даже не знаю, где они есть в Москве и есть ли вообще… Не в мартене же и не в коксохимпечи его плавили, – заключил он. – Да вряд ли, – Крячко встал и протянул руку Сакурову. – Что ж, спасибо, Яков Тарасович. Приму вашу информацию к сведению. Будем искать… – Вот говорил же я Олегу – ну зачем тебе жениться на молоденькой? Проку от них, от молоденьких, одни убытки. Да и что может быть общего у взрослого мужика со вчерашней школьницей? – посетовал Сакуров, пожимая руку Крячко. – Сорок лет уже человеку, а ума не нажил. А может, это бес в ребро? – бывший геолог посмотрел на Крячко и приподнял бровь, как бы вопрошая. – А может, это все-таки любовь, и бес в ребро тут ни при чем? – хитро улыбнулся Станислав, отвечая вопросом на вопрос. – В жизни всякое бывает… – Бывает, – вздохнул, соглашаясь, Яков Тарасович. – Моя покойная супруга меня на девятнадцать лет была младше. Но она была девушка серьезная. А нынешняя молодежь… – Сакуров махнул рукой. – Согласен с вами полностью, – ответил Крячко и, распрощавшись, вышел из квартиры Сакурова. Глубоко вдохнув свежего, после только что прошедшего дождя воздуха, Станислав отправился на Петровку забирать дела у Карташова и Берегового. Гуров позвонил ему еще до того, как он доехал до Сакурова, и сказал, что Орлов дал добро на объединение всех дел в одно производство. Карташов словно пришитый все еще сидел за письменным столом и с глубокомысленным видом грыз кончик шариковой ручки, которой еще по старинке писал отчеты. – Михалыч, возрадуйся, – заявил Крячко, отдавая купленные по дороге печеньки обрадовавшемуся его приходу Оперу. – Дело со щенком я у тебя забираю. – Уже радовался, когда полчаса назад начальство позвонило, – устало ответил Карташов. – Но больше всего меня радует, что ты и этого охламона, – он ткнул ручкой в щенка, – тоже с собой заберешь. Теперь сами с ним нянькайтесь. А у меня как гора с плеч… – А отчего это я его должен забирать? – Станислав в растерянности уставился на щенка. – Ну как же, – с ехидством проговорил Карташов. – Как-никак вещественное доказательство. Он к делу пришит, можно сказать. А раз ты дело забираешь, то и это недоразумение природы тоже обязан с собой прихватить. Все логично и по закону. – Хм, – озадаченно произнес Крячко и почесал в затылке. – Я как-то об этом и не подумал. – А что тут думать? – Карташов вышел из-за стола и принялся отвязывать от батареи собаку. – По закону положено вместе с документацией передавать и вещественные доказательства. Вот, я тебе их и передаю, – он с довольной миной сунул поводок в руки растерявшемуся Крячко. – Так что, Станислав Васильевич, бери, носи и не марай, – сказал Карташов и отдал полковнику еще и собранные личные вещи щенка – миски и подстилку. Щенок же, думая, что с ним собираются идти гулять, нетерпеливо крутился под ногами Крячко, вилял хвостом и заглядывал Станиславу в глаза, приглашая того не робеть и смелее вести его к выходу из кабинета и вообще куда подальше из этого душного здания. – Михалыч, а может, к следователю его отвести? – со слабой надеждой избавиться от щенка предложил Крячко. – Вроде бы как все вещдоки у следователя должны находиться. Я отвезу. Кто дело-то ведет? – Макеева Татьяна Сергеевна, – не скрывая злорадства в голосе, ответил Карташов. – У-у-у… – только и проговорил в ответ Крячко и, взяв протянутую ему Карташовым папку с документами по афере, вышел вместе с Опером за дверь. Следователя Макееву знали все оперативники Москвы и Подмосковья. Эта стервозная и амбициозная дама сорока с хвостиком лет была на редкость упряма. И если она что-то не хотела – то не хотела от слова «совсем», и спорить с ней по этому поводу было себе дороже. Тем более что муж у нее был каким-то важным чином в МЧС Москвы, и связи наверху у него, а значит, и у его жены имелись немалые. 17 Когда Крячко бодрым шагом вошел в кабинет, Гуров сидел за его столом хмурый и просматривал все имеющиеся у него на данный момент документы по текущим делам о мошенничестве. Подняв голову и увидев Опера, Гуров привстал и удивленно посмотрел на коллегу. – Ты что, в общество защиты животных записался и взялся дворняг бесприютных опекать? Ты это недоразумение, – полковник кивнул в сторону щенка, – зачем в кабинет притащил? Или это твой подарок супруге ко дню рождения? – съехидничал он. – Это наш с тобой подарок генералу Орлову к его скорому юбилею безупречной службы в доблестных рядах МВД, – отшутился Крячко. – А если честно, то это вещественное доказательство по делу декана МГУ Козырькова Андрея Викторовича. – А, так это тот самый щенок, которого за четверть миллиона декану втюхали? – обрадовался Гуров и вышел из-за стола. – Такой потешный! – Полковник присел на корточки и стал гладить радостного от такого обилия внимания Опера. – Он и на собаку-то не похож! – В Центральном его Опером окрестили. Говорят, смышленый. – Крячко повел щенка к окну и, вынув из пакета старое полотенце, которое служило собаке постилкой, постелил его на пол возле батареи и скомандовал: – Опер, место. Щенок радостно завилял хвостиком и, с обожанием посмотрев на Станислава, уселся на тряпку. – О как! – с гордостью и немного удивленно произнес Крячко. – И правда – умный пес. А я думал, что Карташов просто для поддержания разговора сказал об умственных способностях этой псины. Станислав достал все из того же пакета миски, налил в одну из них из чайника воды, а в другую высыпал остатки печенья. – Извини, друг, но это весь твой ужин, – сказал он, гладя Опера по лохматой голове. – Больше у меня ничего нет. Все остальное завтра раздобудем. – У меня еще вот, – Гуров подошел к своему столу и взял с него бумажный пакет, – бутерброд с колбасой остался. Мария мне сегодня обед сюда приносила, – сказал он, отчего-то смущаясь своего признания. – И бутерброды оставила, чтобы я во всяких там забегаловках не питался чем попало. Один бутерброд я съел, а еще один – остался. – О, так у тебя, брат Опер, сегодня пир горой! – Станислав забрал у Гурова из рук бутерброд и тут же скормил вечно голодному щенку. Оба полковника стояли рядом, любовались, как пес с аппетитом поедает их дары, и чувствовали себя чуть ли не волхвами. Первым опомнился Гуров. – Станислав, хватит тебе умиляться! Ты что, никогда не видел, как ест собака? Давай-ка уже работать. У нас еще дел – вагон. – Да я чего? Я ничего, – засуетился Крячко, направился к своему столу, сел и с интересом посмотрел на разложенные Гуровым бумаги. – Давай посмотрим, что у нас насобиралось за день. Я вот у Берегового и Карташова все свидетельства и прочие документики по их следствиям забрал, – Станислав достал из сумки две папки. – Рассказывай ты первый, а потом и я подключусь. – У меня куча всего. – Гуров взял стул, подошел с ним к столу Крячко, сел и стал протягивать Станиславу разные относящиеся к делу бумаги. – Вот смотри. Я сегодня допросил Большова и его прораба. От самого предпринимателя – толку никакого. А вот его подчиненный – молодец. Он много чего запомнил. По его показаниям был составлен словесный портрет отца Селивания и его матушки, а также их фотороботы. Как зовут матушку, никто, правда, не знает – матушка и матушка. И еще. Этот прораб, Васильков, запомнил номер машины, на которой прибыли эти двое на стройку. Я сделал запрос и узнал, что эта красненькая «Нива» зарегистрирована в Москве и принадлежит некоему гражданину Корякину – инвалиду. Живет он один, и ему лет за шестьдесят пять. Гаража нет, и машина все время стоит во дворе дома, а дом находится в Центральном районе Москвы. А теперь угадай, как называется улица, на которой находится этот дом? – Не говори загадками, Лев Иванович, – нахмурился Крячко, уже смутно подозревая, каким будет ответ. – Выкладывай все, что знаешь. – На улице Ленивка. Я уже даже номер дома уточнил по твоему списку, что ты оставил на столе, и он совпал с данными ГАИ. То есть твоя свидетельница Винокурова, которая общалась со щенячьей аферисткой, живет в том же доме, что и владелец «Нивы» гражданин Корякин. Разумеешь? – Разумею, – кивнул Крячко. – Мне Винокурова пока не звонила, хотя я их сыну свои данные и оставлял. Время уже вечернее, пора бы ей уже позвонить. – Позвонит, – кивнул Гуров. – А нет, так мы ее сюда в понедельник пригласим. И вот что еще интересно. Уже готовы фотороботы подозреваемых, которые слепили наши специалисты со слов прораба Василькова и профессионального нищего, который кормится у храма Иконы Божьей Матери «Утоли моя печали» – Беломорканала. – Это у него фамилия такая запоминающаяся? – изумился Крячко. – Попрошайка-то каким боком вылез? – Нет, фамилия у него Неешхлебов, а Беломорканал, стало быть, кличка. Сиделец он бывший, оттого и при кличке, – пояснил Гуров. – Ему, видишь ли, привалило неожиданное счастье. Добрые самаритяне одарили его аж тремя тысячами долларов, представляешь? И он на радостях поделился с этими самыми самаритянами новостью о своем благодетеле – отце Викентии. Будешь угадывать, какая новость? – Не буду, – махнул рукой Крячко. – Тут и без «угадай» все ясно. И что там с портретиками? – А то, что, по словам Василькова, лжесвященник очень уж ликом похож на мощь и силу русского писательства – Льва Толстого. А вот Неешхлебов описывает подателя милостыни совсем даже без бороды и без усов. Но вот рост и комплекция в обоих случаях совпадают. Рост, значит, средний, примерно сто семьдесят сантиметров, телосложение тоже среднее, подтянутый, без разных там животиков и прочих примет. Согласись, что редко встретишь нынче батюшек, которые следят за своим весом и фигурой. Так и это еще не все! – Гуров поднял указательный палец вверх. – Я ведь сегодня и у нашего уважаемого Евгения Александровича побывал… – Это который ходячая энциклопедия? У Валуева? – догадался Крячко. – Как он там, жив-здоров? – Ничего – держится, – улыбнулся Лев Иванович, вспоминая добродушного и умного следователя. – Еще носит свое тучное тело и на здоровье вроде как бы не жалуется. Валуев ведь и ведет дело по афере с картиной. Я потом заехал в райотдел Богородское, и все материалы по этому делу забрал, и даже просмотреть кое-что успел. В том числе и описание словесного портрета, и фотороботы подозреваемых по этому делу. Там фигурирует некая вдовушка и якобы независимый оценщик… – Разреши-ка, Лев Иванович, я предположу, – остановил Крячко Гурова. – Что касается внешности оценщика, то я боюсь сказать, на кого он в этот раз был похож. Опасаюсь ошибиться. А вот по росту и телосложению наверняка опять совпадает с предыдущими описаниями. Я прав? – Да, ты прав. Ну а похож он… – Гуров повел головой, словно пребывал в недоумении. – Похож он на художника Петрова-Водкина, картину которого… вернее, якобы картину которого они продали гражданину Геркулесову для его заказчика-коллекционера. – С мужчинами в этих делах все более или менее понятно. Но мне все-таки кажется, Лев Иванович, что главную роль во всех этих делах играл не он, а женщина. Во всяком случае, в трех эпизодах из четырех именно она брала на себя роль разводчицы. У меня она разыгрывала официантку и хозяйку собак, а у тебя – вдовушку. Так что сразу видно, кто тут первую скрипку играл, а кто был на подтанцовке.