— Что именно? — уточнила Салли. — Когда бар загорелся. — Боюсь, что нет, — ответила Ангва. — Я еще никогда не видела, как мужчины дерутся из-за женщины, — продолжала Шелли. — Супер, правда? — сказала Салли. Они проводили Беллочку до дома. Девушка пребывала в глубокой задумчивости. — Она всего лишь улыбнулась какому-то типу, — заметила Шелли. — Да, — отозвалась Ангва, пытаясь сосредоточиться на ходьбе. — Впрочем, мне будет жаль Шнобби, если Беллочка усвоит эту мысль. «Спасите меня от болтливых пря… пля… пьяниц», — подумала Ангва. Вслух она произнесла: — Да, но как же мисс Тянитолкай? Она несколько лет швыряла в Шнобби не самой дешевой рыбой. — «За безобразных женщин отплатив», — процитировала Салли. — Туфли, мужчины, гробы… никогда не хватай первое, что увидишь. — А, туфли, — сказала Шелли. — Кстати, о туфлях. Вы уже видели новые бронзовые босоножки от Яна Камнемолота? — Мы не покупаем обувь у кузнецов, дорогуша, — напомнила Салли. — Э… сейчас, кажется, меня вырвет… — И поделом, не надо было пить столько… вина, — язвительно заметила Ангва. — Ха-ха, — отозвалась из сумрака вампирша. — С вином — и с многозначительными паузами — у меня нет проблем. Пить мне не надо было все эти липкие штуковины. Названия для них придумывают люди, у которых чувство юмора как у… э… простите… ох, боги… — Ты в порядке? — спросила Шелли. — Оказывается, я проглотила маленький бумажный зонтик. — Бедная! — И бенгальскую свечу… — Это ты, сержант Ангва? — раздался голос во мраке. Приоткрылся фонарь, осветив лицо констебля Посети. Когда он приблизился, Ангва заметила толстую пачку брошюр у него под мышкой. — Привет, Горшок, — сказала она. — Что стряслось?.. — …и лимонную кожуру… — слабо донеслось из темноты. — Мистер Ваймс послал меня разыскивать вас в притонах порока и пристанищах беззакония, — произнес Посети. — А брошюры зачем? Кстати говоря, мог бы добавить к последней фразе слова «ничего личного». — Раз уж мне велели обойти пристанища греха, сержант, я подумал, что могу совершить благое дело во имя Ома, — объяснил Посети, чье неутомимое проповедническое рвение воистину не знало препятствий.[17] Порой, когда проносился слух, что по улице идет констебль Посети, завсегдатаи кабаков полным составом ложились на пол и гасили свет. Было слышно, как в темноте кого-то рвет. — «Горе тем, кто подвержен вину!» — провозгласил констебль Посети. Поймав взгляд Ангвы, он добавил: — Ничего личного. — Мы выжили, — простонала Салли. — Что хочет Ваймс? — спросила Ангва. — Снова Кумская долина. Ты нужна в Ярде. — Но у нас выходной! — возопила Салли. — Прошу прощения, — бодро отозвался Посети. — Видимо, уже нет. — Вот что такое моя жизнь… — горько произнесла Шелли. — Ладно, давайте двигать, — сказала Ангва, пытаясь скрыть облегчение. — Когда я сказала «моя жизнь», то, разумеется, не имела в виду, что это вся жизнь, — проворчала Шелли, шагая следом за подругами в привычный мир, в котором, слава всем богам, не было развлечений. Овнецы никогда и ничего не выбрасывали. Их чердаки вселяли тревогу — и не только потому, что там витал слабый запах давно скончавшегося голубя. Овнецы подписывали старые вещи. Ваймс уже побывал на большом чердаке особняка на Скун-авеню и притащил оттуда лошадку-качалку, кроватку и целую коробку игрушек для ребенка постарше — мягких, горячо любимых, пропахших нафталином. Овнецы не выбрасывали ничего, что еще могло пригодиться. Все было аккуратно подписано и сложено на чердаке. Смахивая паутину одной рукой и держа другой фонарь, Сибилла первой пробиралась между коробок («Сапоги мужские, разные», «Смешные куклы, перчаточные и на нитках», «Игрушечный театр, реквизит».) Может быть, именно поэтому Овнецы были так богаты. Они приобретали вещи, которые служили долго, так что теперь Сибилле и Сэму, в принципе, редко приходилось что-либо покупать. Разумеется, кроме еды, но Ваймс не удивился бы, обнаружив коробки с надписями «Сердцевинки яблок, разные» и «Остатки, нужно доесть».[18] — Ага, вот, — сказала Сибилла, откладывая связку тренировочных рапир и клюшек для лакросса и извлекая длинный толстый сверток. — Я, разумеется, не раскрашивала ее, — объяснила она, когда картину потащили к лестнице. — На это ушла бы целая вечность. Чтобы перенести тяжелый сверток в столовую, пришлось потратить некоторое количество сил и изрядно попотеть, но, в конце концов, картину водрузили на стол и развернули потрескивающую бумагу. Пока сэр Рейнольд раскатывал десятифутовые листы и восторгался, Ваймс достал уменьшенную копию, которую сделала Сибилла. Рисунок был именно такого размера, чтобы уместиться на столе; с одного края Ваймс прижал его треснутой кружкой, а с другого — солонкой. Записи Методии Плута было жутко читать. И нелегко, потому что они наполовину обгорели. И, помимо того, почерк у него напоминал траекторию паука на трамплине во время землетрясения. Этот человек, несомненно, был безумен как Мартовский заяц — он писал заметки, которые хотел сохранить в тайне от воображаемого цыпленка, а иногда бросал писать на полуслове, если ему казалось, что цыпленок за ним следит. Он, вероятно, являл собой весьма жалкое зрелище, пока не брался за кисть — работая, Плут успокаивался и будто озарялся странным светом. Вся его жизнь заключалась в огромном продолговатом куске холста. Методия Плут: родился, написал знаменитую картину, решил, что он цыпленок, умер. Поскольку у него совершенно точно поехала крыша, кто мог понять то, что он понаписал? Одна относительно лаконичная, хоть и зловещая, заметка официально считалась последней, поскольку ее нашли под его скорчившимся трупом. Она гласила: «Писк! Писк! Он приближается! Он приближается!» Плут задохнулся, потому что у него был полный рот перьев. А на холсте еще не успела высохнуть краска… Взгляд Ваймса привлекла запись под номером 39: «Я решил, что это путеводный знак, но он кричит ночью». Знак чего? Или, например, номер 143: «Темнота, в темноте, как звезда в оковах». Ваймс и это занес в блокнот. Он много чего записал. Но самой большой проблемой — или самым большим достоинством, как сказал бы какой-нибудь любитель тайн и загадок — было то, что все эти слова могли означать что угодно. «Создай собственную теорию». Плут умирал от голода и смертельно боялся цыпленка, который существовал только в его воображении. «Все равно что гадать по облакам…» Ваймс отодвинул заметки и уставился на аккуратный карандашный рисунок. Даже в уменьшенном виде картина ошеломляла величиной. Можно было пересчитать поры на носах у гномов. Сибилла педантично скопировала, в том числе, самые далекие фигуры, в полдюйма высотой. Воины размахивали топорами и дубинами, целились копьями, одни атаковали, другие отбивались, третьи завязывали поединки. На всем пространстве картины гномы и тролли были заняты свирепым истреблением друг друга, они рубили и кололи… Ваймс задумался: чего недостает? — Сэр Рейнольд, не могли бы вы мне помочь? — негромко позвал он, прежде чем случайная мысль успела ускользнуть. — Что, командор? — Куратор заспешил к нему. — Признайте, леди Сибилла сделала просто великолепный… — Да, да, очень красиво, — перебил Ваймс. — Но объясните мне… откуда Плут все это знал? — Есть мно-ого гномьих песен о Кумской битве и кое-какие тролльи предания. Ну и не-екоторые люди тоже были свидетелями… — Значит, Плут все это прочитал? — Да. За исключением того, что художник нарисовал не ту часть долины, картина довольно таки точна. Ваймс не сводил взгляда с битвы на бумаге. — А кто-нибудь знает, отчего Плут нарисовал не то место? — спросил он. — Есть разные теории. Возможно, его ввел в за-аблуждение тот факт, что после бу-ури большинство трупов оказались именно там. Также ту-уда снесло много деревьев, из которых гномы сложили погребальные костры. Но лично я полагаю, что художник просто выбрал более красивый пейзаж. Такие живописные горы… Ваймс сел, глядя на рисунок и пытаясь разгадать его секрет. Мистер Блеск сказал, что через пару недель все его раскроют. Но как? — Сэр Рейнольд, что должно было случиться с картиной через пару недель? — Мы-ы собирались выставить ее в новом зале, — ответил куратор. — И что в этом такого особенного? — Я же говорил вам, командор, — с легким упреком произнес сэр Рейнольд. — Это круглый зал. Плут всегда мечтал, чтобы его картину смотрели по кругу, как оно и выглядело на самом деле. Чтобы зритель оказался внутри происходящего. «Я и так уже закопался глубже некуда», — подумал Ваймс. — Думаю, куб рассказал гномам кое-что о Кумской битве, — сказал он отстраненно, как будто уже находился в Кумской долине. — Он дал понять, что его нашли в каком-то очень важном месте. Даже если Плут так не считал. Гномам была нужна карта, и Плут ее нарисовал, сам не сознавая того. Фред! — Да, сэр?