– Я тебя раньше не видел, – говорит он. Мне не терпится выбраться из комнаты. Оказавшись в коридоре, я с облегчением перевожу дух. Дети тоже, и Шарлотта расслабляется у меня на груди. – Главное, делайте, что вам говорят, – произношу я, отводя взгляд от Райдала и Ниро. Мальчик молча кивает, а девочка смотрит на меня внимательным взглядом, неожиданным для ребенка. – Вы спасаете нас? – шепчет она. Не вижу повода лгать. Но слова все равно застревают в горле. Потому что я могу потерпеть неудачу, могу стать причиной их смерти. Могу погибнуть сама. – Да, – произношу я. – Дайте мне на них посмотреть, – требует Ниро. Целитель не тратит времени даром – он светит фонариком в лицо детям, испугав даже меня. – Тихо, – приказываю я, когда Майкл вскрикивает. Я гневно смотрю на Ниро поверх головы девочки, но тот игнорирует меня, разглядывая детей. Его глаза перебегают с одного лица на другое, пока он запечатлевает в памяти их черты. Когда он поворачивается к лежащему на полу тюку, я не успеваю отвести взгляд. Мельком я замечаю их. Два маленьких Красных тельца. Они еще дышат. Накачанные снотворным, слишком крепко забывшиеся, чтобы пробудиться без посторонней помощи. Но они еще дышат. Ниро нужна живая плоть, чтобы сделать свое дело. Страж Хейвен перехватывает мой взгляд и тоже отворачивается, встав спиной к целителю и к Красным. Мы не позволим детям увидеть, что делается ради них. И сами не хотим наблюдать, как это происходит. «Слабость», – шепчет внутренний голос, когда я вздрагиваю при звуке лезвия, покидающего ножны. «Держи глаза открытыми, Айрис Сигнет». – Какое искусство, – говорит сам себе Ниро – его голос полон жестокой радости. В основном он работает беззвучно. В основном. 11. Мэра Я почти не спала, несмотря на усталость. Только к рассвету мы вернулись в Асцендент, и всю дорогу с нами возились целители. Когда мы приехали в город, осталось несколько часов до запланированного Дэвидсоном обращения к правительству. Я пыталась заснуть, но к тому времени адреналин от стычки с рейдерами выветрился, и меня охватило волнение перед предстоящей встречей. Остаток ночи я провела, глядя на щель между занавесками и наблюдая, как разгорается рассвет. И теперь я едва могу усидеть спокойно, когда жду на нижней террасе, теребя край одежды. Это жесткое на ощупь платье темно-фиолетового цвета, расшитое блестками, с золотым поясом и широкими рукавами, собранными у запястий. Ворот низко вырезан, так что виден край клейма; и я заплела волосы, убрав их с лица. Я с гордостью демонстрирую шрамы, которые идут от шеи вниз. Это моя идея, не Гизина. Я хочу показать монфорским политикам, скольким уже пожертвовала. Хочу выглядеть девочкой-молнией, пусть даже этого человека не существует. Я могу черпать у нее силу, как черпала ее в образе Мэриэны. Пускай то и другое – маски, но в то же время они – части чего-то настоящего, хотя и маленькие. Рассвет в горах выглядит странно. Он разливается у меня за спиной, озаряя вершины неровными лучами. Медленно, но верно темнота покидает долину и вместе с утренним туманом стекает по склонам. Асцендент как будто просыпается вместе с солнцем, и до дворца доносится мерный шум городской жизни. Королева Анабель не собирается опаздывать, особенно на такое важное мероприятие. Она выходит из дворцовых дверей; ее внук и охрана – рядом. Джулиан шагает чуть позади, пряча руки в складках длинного золотого одеяния. Он встречает мой взгляд и приветственно кивает. Я отвечаю тем же. Хотя я и не согласна с тем, что он поддержал своего племянника, но мне понятен его выбор. Я знаю, что такое ставить семью выше всего остального. Анабель в цветах Дома Леролана – алый и огненно-оранжевый – больше похожа на Стража, защищающего короля, чем на его бабушку. И она столь же смертоносна, как любой Страж. На ней не платье, а парчовый жакет с туникой в тон и черные брюки, по шву отделанные блестящей бронзой, похожей на пластины брони. Анабель Леролан готова к битве, которая произойдет не в чистом поле. Ее улыбка, адресованная мне, оставляет глаза холодными. – Ваше величество, – говорю я, приветствуя старую королеву легким поклоном. – Тиберий, – добавляю я, взглянув на него. Он усмехается, мрачно потешаясь над моим отказом называть его как-либо иначе. Не уменьшительным именем. Даже не титулом. – Доброе утро, – отвечает он. Тиберий красив, как всегда. И даже более того. Ночная битва еще напоминает о себе, и я буквально чувствую запах гари, который он пытался смыть. «Не стоит воображать, как он мылся», – обрываю я себя. Рассвет идет огненному принцу в алом плаще и черной, как вороново крыло, одежде. Аккуратно причесанные темные волосы украшены короной. Ручаюсь, ее сделали магнетроны. Еще одно творение Эванжелины. Корона тоже ему идет. Никаких драгоценных камней, никаких хитрых узоров. Простая полоса железа, которому придан вид язычков пламени. Я рассматриваю ее, сосредотачиваясь на этой мелочи, которую он так любит. Хотя между нами по-прежнему бурлит напряжение, я не ощущаю вчерашнего гнева. Наш разговор в горах, хоть и короткий, произвел успокаивающий эффект. Жаль, что нам не хватило времени, чтобы прийти к какому-то взаимопониманию. Но какое взаимопонимание может тут быть? Как я ни стараюсь, я не могу погасить надежду, которая по-прежнему горит в моем сердце. Я по-прежнему хочу, чтобы он выбрал меня. И я простила бы Тиберия, если бы он признал свою ошибку. Надежда отказывается умирать, хоть это и глупо. Сильнее всего меня потрясает появление Фарли. Не потому что нога у нее зажила и теперь как новенькая. Этого я ожидала. Она появляется вместе с безупречным Дэвидсоном, и поначалу я ее не узнаю. Больше нет потрепанной формы, темно-красного комбинезона, испачканного от носки и порванного в бою. Это парадный мундир, больше похожий на то, что носили на моей памяти Тиберий и Мэйвен. Но только не Фарли. Я наблюдаю, как она поправляет рукава облегающего пунцового жакета, скроенного в точности по мерке. Ее генеральские регалии – три железных квадратика – прикреплены к воротнику. На груди у Фарли медали и знаки отличия – металл и ленты. Не сомневаюсь, что они самые настоящие. С ними Фарли выглядит впечатляюще. Несомненно, Дэвидсон и Кармадон помогли ей нарядиться к предстоящей встрече, надеясь с помощью Фарли узаконить деятельность Алой гвардии. Прибавьте к этому шрам в углу рта и жесткий стальной блеск синих глаз. Я удивлюсь, если какой-то политик сумеет ответить отказом на ее просьбу. – Генерал Фарли, – говорю я, криво усмехнувшись. – Милый костюмчик. – Смотри, Бэрроу, чтоб я и тебя не заставила так вырядиться, – ворчит та, снова поправляя рукава. – Я в этой штуке еле двигаюсь. Жакет плотно обтягивает плечи и подогнан в точности по фигуре. Но он не дает привычной свободы движений. Движений, которые требуются в бою. Я смотрю на ее ноги в таких же изящных брюках, заправленных в сапоги. – А где пистолет? Фарли хмурится. – Не напоминай. Что неудивительно, Эванжелина Самос появляется последней. Она плавно входит на террасу, и по бокам от нее шагают кузены в одинаковых серых куртках с черной отделкой. На Эванжелине длинное платье; ослепительно-белый цвет на рукавах и подоле переходит в угольно-черный. Когда Эванжелина приближается, я понимаю, что шелк платья не окрашен, а отделан блестящими, переливающимися кусочками металла в идеально подобранной цветовой гамме, от жемчужно-белого до черного. Она движется целеустремленно, за ней волочится шлейф, который шуршит по зеленым и белым каменным плитам. – Вот бы воспроизвести этот эффект в Народной галерее, – шепчет Дэвидсон нам с Фарли. Он наблюдает за Эванжелиной. Та расправляет плечи; в ее движениях сквозит непреклонная решимость. Сам премьер придерживается простого, хотя и блестящего стиля – он одет в темно-зеленый костюм с белыми эмалевыми пуговицами. Седые волосы, гладко зачесанные назад, блестят. – Идемте? – говорит он, указав на ближайшую арку. Переливаясь всеми цветами радуги, мы, в разной степени решимости, следуем за ним по извилистой лестнице. Я бы не стала возражать против долгой прогулки, но Народная галерея – здание, где правительство Монфора собирается для обсуждения важных вопросов, – находится неподалеку. Всего в паре сотен метров ниже по склону, на террасах, вырубленных под дворцом премьера. И опять-таки, нет никаких стен для защиты столь важного учреждения. Только белые каменные арки и просторные галереи окружают строение с куполом, стоящее над Асцендентом. Солнце продолжает подниматься, отражаясь в громадном куполе из зеленого стекла. Оно слишком небезупречно, чтобы быть делом рук Серебряных, но завитки и изгибы делают его еще красивее – они преломляют свет гораздо интереснее, чем это делали бы гладкие, идеально ровные листы. Осины с серебристой корой и золотыми листьями растут через равные промежутки, обрамляя здание, как живые колонны. А вот это – точно работа Серебряных. Под деревьями стоят солдаты в темно-зеленой форме. Гордые и неподвижные. По длинному мраморному переходу мы приближаемся к широко открытым дверям Галереи. Я делаю вдох, пытаясь успокоиться. Мы справимся. Монфор нам не враг. И наша цель ясна. Получить солдат – сколько сможем. Свергнуть безумного короля и его союзников, которые цепляются за власть и губят ради этого Красных и новокровок. Свободная республика Монфор наверняка согласится помочь. Разве она не за равенство? «Ну или мне так сказали». Стиснув зубы, я украдкой беру Фарли за руку и сжимаю ее мозолистые пальцы – всего на секунду. Без колебания она отвечает тем же. Первый зал украшен колоннами и увешан зелеными и белыми полотнищами шелка с серебряными и алыми перехватами. Цвета Монфора – и обоих типов крови. Солнечный свет льется из люков в потолке, наполняя зал необыкновенным сиянием. От него отходят многочисленные помещения – одни виднеются в арки между колоннами, другие заперты, скрыты за дверями из полированного дуба. И, разумеется, кругом люди – они стоят кучками и смотрят на нас, пока мы идем мимо. Мужчины и женщины, Красные и Серебряные, с кожей всех оттенков, от фарфорово-белой до черной как ночь. Я пытаюсь представить, что мое тело – броня, которая защищает меня от чужих взглядов. Тиберий, шагающий впереди, держит голову высоко. Бабушка – справа от него, Эванжелина слева. Она старается не отставать. Дочь Дома Самоса не пойдет позади. Длинный шлейф платья вынуждает нас с Фарли держать дистанцию. Впрочем, я не против. Джулиан идет за нами. Я слышу, как он что-то бормочет под нос, глядя туда-сюда. Удивительно, что не записывает на ходу. Народная галерея оправдывает свое название. Когда мы приближаемся к двери, я слышу низкий гул сотен голосов. Он быстро усиливается и заглушает все, кроме оглушительного биения пульса в ушах. Массивные двери из белой и зеленой эмали распахиваются на хорошо смазанных петлях, словно повинуясь воле премьера Дэвидсона. Он входит под грохот аплодисментов. Овация становится еще громче, когда мы вслед за ним вступаем в амфитеатр Народной галереи. Сотни людей сидят вокруг, и большинство из них, как Дэвидсон, одеты в зеленое и белое. Есть здесь и военные, которых несложно узнать по форме и знакам отличия. Все встают при нашем появлении, продолжая хлопать… в чью честь? Нашу? Или премьера? Не знаю. Некоторые не хлопают, но, тем не менее, встают. Из уважения или по традиции. Ступеньки, ведущие на дно амфитеатра, немногочисленны. Я могла бы сбежать по ним с закрытыми глазами. Но, тем не менее, я внимательно смотрю под ноги и на складки своего сверкающего платья. Дэвидсон спускается по лестнице и устремляется к креслу в центре; по сторонам от него стоят другие политики. Для нас тоже оставили места – каждое кресло обозначено тканью соответствующего цвета. Оранжевое – для Анабель, серебряное – для Эванжелины, фиолетовое – для меня, алое – для Фарли и так далее. Пока Дэвидсон приветствует коллег и жмет руки с открытой обаятельной улыбкой, мы рассаживаемся. Сколько бы меня ни выставляли напоказ, я никогда к этому не привыкну. Совсем другое дело – Эванжелина. Она садится рядом со мной, небрежным движением расправив ниспадающие складки платья, и надменно поднимает бровь. Живая картина. Она рождена для таких минут – даже если Эванжелине страшно, она никогда этого не покажет. – Убей свой страх, девочка-молния, – негромко говорит она, устремив на меня наэлектризованный взгляд. – Ты ведь и раньше это проделывала.