– Недавно вы сказали еще одну вещь, премьер, – быстро говорю я, вставая. – Незадолго до битвы за Корвиум, еще в Пьемонте. Дэвидсон стремительно поворачивается ко мне, подняв бровь. – «Сантиметры в обмен на мили», – напоминаю я, тщательно выговаривая каждое слово. Под бременем общего внимания я дрожу. Они должны согласиться. Нам нужна их поддержка, если мы хотим положить конец правлению Мэйвена и не дать Тиберию подобрать упавшую корону. – Перемены могут быть быстрыми – или медленными. Но двигаться всегда нужно вперед. Я знаю, некоторые из вас смотрят на короля Тиберия, королеву Анабель и принцессу Эванжелину и думают: ну и какая разница? Если кто-то готов проливать кровь за то, чтобы посадить их на трон, – так почему бы не позволить Мэйвену владеть короной? Радис высокомерно смотрит на меня. – Потому что вы утверждаете, что Мэйвен Калор – чудовище. Своевольный мальчишка, утративший контроль. Я вскидываю голову, отбросив косу за плечо. Как и Фарли, я позволяю своим шрамам говорить. «М» у меня на груди так и горит под сотнями глаз. – Потому что Мэйвен Калор, несомненно, худший вариант, – говорю я, обращаясь ко всем. – Он никогда не позволит стране двигаться вперед – более того, он будет тянуть Норту назад. Ему наплевать на Красных и даже на Серебряных. Он не думает о равенстве. Ни о чем, кроме замкнутого круга мести и желания быть любимым. И, в отличие от Тиберия, в отличие от короля Воло из Разломов, в отличие, быть может, от любого ныне правящего Серебряного монарха, он пойдет на что угодно, чтобы сохранить корону. Радис медленно садится и слегка помахивает белой рукой, прося меня продолжать. Не то чтобы я нуждалась в его разрешении. Тем не менее, во мне бурлит гордость. – Да, – говорю я. – В большинстве случаев вы предпочли бы остаться здесь, под защитой гор, в изоляции от мира. Если у вас хватит сил не обращать внимания на жестокость Норты и ее союзников. Я вижу, как некоторые ерзают в креслах. – Но только не теперь, когда на стороне Норты – Озерные. Вы можете совещаться и спорить, помогать ли нам, но колокол уже прозвонил. Вы уже один раз проголосовали за то, чтобы поддержать нас. Ваши солдаты были там, когда я бежала из Дворца Белого огня. Мы вместе удержали Корвиум. И Мэйвен Калор никогда не забудет о том, что вы сделали. Никогда не забудет, что вы похитили меня у него. «Ты похожа на Томаса, – когда-то сказал Мэйвен. Я до сих пор слышу его голос. – Ты – единственная, к кому я привязан, единственная, кто напоминает мне, что я еще жив. Не пуст. И не одинок». Он был чудовищем, когда держал меня во дворце, сделав пленницей собственного тела. Интересно, в какого зверя он превратился теперь, когда ничего не осталось, кроме осколков у него в голове. Я сжимаю зубы, пытаясь представить следующие действия Мэйвена. Не в ближайшие дни, а в пределах нескольких месяцев. Ну да. – Однажды его армия подойдет к вашему порогу. Солдаты Норты и Озерного края… – они плывут у меня перед глазами – цвета Высоких Домов, Озерные в ярко-синей форме. – Они явятся, полные гнева, заслонившись живым щитом из Красных солдат, которых вам придется убивать. Вы, возможно, победите, но многие погибнут. Не знаю, сколько. И на этом не закончится. Красная женщина с черными волосами поднимает руку, прося внимания. Она смотрит не на меня, а на Фарли. – Вы согласны, генерал? – спрашивает она и указывает на Тиберия. – Этот Серебряный король будет лучше, чем тот, который сидит сейчас на троне? Фарли фыркает, едва ли не закатывает глаза. – Мадам, меня мало интересует Тиберий Калор, – отвечает она. Я невольно вздрагиваю и с шипением выдыхаю. «Ох, Фарли». Но она еще не договорила. – Поэтому вы вполне можете поверить мне, когда я скажу… да. Депутат кивает, удовлетворенная таким ответом. И не только она. Многие собравшиеся в зале, и Красные и Серебряные, перешептываются. – Ну, ваше величество? – добавляет женщина, повернувшись к Тиберию. Он ерзает. Анабель слегка касается его руки. Я повидала достаточно Серебряных женщин, чтобы понять, что сородичи сочли бы королеву Анабель слишком заботливой, слишком сентиментальной, слишком нежной по отношению к внуку. Я сажусь, а он встает и выходит к собранию. Дэвидсон отступает и наконец занимает свое место. Тиберий в одиночку стоит перед депутатами. Он представляет собой величественное зрелище на фоне белого мрамора, гранита и зеленого стекла. Алый плащ кажется живым пламенем, мазком свежей крови. Тиберий поднимает голову. – Я провел почти год в изгнании, преданный родным братом. Но также меня предал и… – он медлит, с трудом выговаривая слова, – …и мой отец. Он воспитывал меня королем – таким же, как все короли до нас. Непреклонным, не желающим меняться, прикованным к прошлому, вынужденным вести бесконечную войну, обреченным жить по традиции. Эванжелина впервые вздрагивает, и ее острые ногти впиваются в подлокотники кресла. Законный король продолжает: – Правда в том, что Норта раскололась надвое задолго до убийства моего отца. Серебряные господа – а внизу Красные. Я знал, что это неправильно, как знаем мы все в глубине души. Но у власти королей есть свои пределы. Я думал, что изменить основы жизни – исцелить недуги общества – невозможно. Я думал, что текущее положение вещей, сколько угодно несправедливое, лучше, чем риск повергнуть королевство в хаос. Его голос полон решимости. – Я ошибался. Многие мне это доказали. Вы в том числе, премьер, – говорит Тиберий, взглянув на Дэвидсона. – И вы все. Ваша страна, какой бы странной она ни казалась нам, доказывает, что можно установить новые правила. Добиться равновесия. Как король Норты я хочу понять то, чего не мог понять раньше. И сделать все возможное, чтобы сократить пропасть между Красными и Серебряными. Исцелить раны. Изменить то, что должно измениться. Я и раньше слышала, как он произносил речи. Например, в Корвиуме. Он сказал примерно то же самое – поклялся изменить мир вместе с нами. Уничтожить разделение между Красными и Серебряными. Тогда слова Тиберия пробудили во мне гордость. Но теперь я знаю, чего стоят его слова и как далеко простираются обещания. Особенно когда на чаше весов лежит корона. Но, в любом случае, я ахаю, когда он вдруг опускается на колено. Плащ расстилается вокруг – кровавое пятно на фоне мрамора. Раздаются перешептывания, когда Тиберий склоняет голову. – Я никого не прошу сражаться за меня. Только вместе со мной, – медленно произносит он. Черноволосая женщина заговаривает первой, склонив голову набок. – Мы уже знаем, что вы не из тех, кто посылает вместо себя других, ваше величество, – говорит она. – Это стало ясно вчера ночью. Моя дочь, капитан Вийя, сражалась вместе с вами на Ястребиной тропе. Тиберий, все еще коленопреклоненный, не говорит ни слова. Он лишь кивает, и на его щеке подрагивает мускул. В другом конце зала Радис подает знак Дэвидсону, слегка взмахнув рукой. И по галерее проносится легкий сквозняк. Он ткач ветра. – Ставьте на голосование, премьер, – говорит Радис. Дэвидсон исподлобья обозревает присутствующих. Интересно, чтó он читает на их лицах. После долгого молчания он выдыхает. – Хорошо. – Голосую за, – тут же решительно говорит Радис. Тиберий, не поднимаясь, быстро моргает. Он удивлен. Я тоже. И мое удивление растет с каждым «да», произносимым десятками губ. Я считаю про себя. Тридцать. Тридцать пять. Сорок. Есть и голоса «против» – поначалу их достаточно, чтобы вселить отчаяние, но несогласных быстро заглушают многочисленные «за», в которых мы так отчаянно нуждаемся. Наконец Дэвидсон с улыбкой встает. Он пересекает зал и слегка касается плеча Тиберия, прося его встать. – У вас будет армия. 12. Эванжелина Пусть даже Монфор красив, я искренне радуюсь, что мы скоро уезжаем. Ведь я еду домой. В Разломы, к Птолемусу и Элейн. От радости я почти не замечаю, что приходится самой укладывать вещи. Даже Красные понимают, что это ловкий ход. Разломы ближе к Монфору, чем пьемонтская база, не говоря уж о том, что они не окружены территорией Бракена. Наше королевство хорошо защищено. Мэйвен не рискнет атаковать наши земли, и у нас будет время, чтобы собрать силы. И все-таки у меня по коже весь вечер бегают мурашки. Я едва выношу улыбку Кэла, когда мы выходим во двор перед дворцом Дэвидсона. Иногда я жалею, что у него нет ни на грамм хитрости или хоть здравого смысла. Тогда он, возможно, понял бы, что произошло сегодня утром в Народной галерее. Но нет, Кэл слишком доверчив, слишком добр, слишком доволен собственной речью, чтобы раскусить хитрые маневры Дэвидсона. Исход голосования был предрешен. А как же иначе? Политики Монфора заранее знали, о чем попросит Дэвидсон, и определились с ответом. Еще до нашего приезда было известно, что солдат нам дадут. Все остальное, весь визит – сплошной спектакль. И соблазн. «Я бы и сама так поступила». Слова Дэвидсона, обращенные ко мне, сами по себе были искушением. «Еще одна мелочь, которую мы здесь терпим», – сказал он. Он знает про Элейн – и прекрасно понимает, каким образом меня можно поколебать. Хоть на мгновение, но я задумываюсь о том, чтобы отказаться от прежней жизни ради уголка в Монфоре. Премьер умеет торговаться, мягко говоря. Кэл пересекает двор, чтобы проститься с Дэвидсоном и Кармадоном. Глядя на эту пару, я ощущаю знакомую зависть, а потом дурноту. Я отворачиваюсь. Лучше уж посмотреть на что-нибудь еще. И мой взгляд падает на другое непристойно публичное проявление эмоций. Еще один тошнотворный раунд прощания, прежде чем эта компания дрессированных мартышек направится в Разломы. Не понимаю, отчего Мэра не могла проститься с родными во дворце, там, где остальным не пришлось бы за этим наблюдать. Как будто в ее скорби есть нечто оригинальное. Как будто Мэра Бэрроу – единственная здесь, кому когда-либо приходилось расставаться с близкими. Она обнимает членов своей семьи одного за другим, и с каждым разом объятия всё дольше. Ее мать плачет, отец плачет, братья и сестра плачут. Мэра старается не плакать, но тщетно. Подавляемые всхлипы эхом разносятся по взлетной полосе, и мы, все остальные, вынуждены делать вид, что это нас не задерживает. Красные всегда себя так ведут. Они не задумываются о том, какими проблемами чревата демонстрация слабости, потому что, по большей части, они и так слабы. Кто-то должен объяснить это Бэрроу. Пора бы ей уже понять, как важно поддерживать имидж. Высокий Красный парень, смуглый, светловолосый, верный пес Бэрроу, тоже обнимает ее родных, как своих. Видимо, он так и будет таскаться с нами. Кэл перестает шептаться с Дэвидсоном. Премьер не едет с нами. После того как монфорское правительство согласилось поддержать нас, у него возникло много дел. Он обещает прилететь в Разломы через неделю. Но я сомневаюсь, что они беседуют об этом. Кэл так и кипит, он крепко цепляется за Дэвидсона. Впрочем, взгляд у него незлой. Он о чем-то просит – о чем-то мелком и никому другому не нужном.