— Ты и Фредрик Стууб, должно быть, ровесники. Ты хорошо его знала? Ингеборг Эйкен замирает, не донеся чашку до рта. Потом отпивает глоток, медленно ставит чашку на стол. Блюдечко звякает. — Слишком много болтают. Что ты слыхала? — резко спрашивает она. — Да вообще ничего. Во всяком случае, о тебе и Фредрике Стуубе. Выходит, ты его знала? — Конечно, в молодости. Остров-то невелик. Признаться, у нас даже был небольшой роман, задолго до его женитьбы. Да и задолго до моей, ясное дело. — А позднее вы общались? — Нет, конечно. Говорю же, по натуре он был настоящий Хусс. — У меня не возникло впечатления, что Фредрик был большим снобом, — рискует возразить Карен. — Да и сестра его тоже, она только очень религиозна. Ингеборг фыркает: — Гертруд воображает, будто она к Господу ближе всех остальных. Этак все благородные рассуждают. Мол, богатство досталось им оттого, что они избраны Господом. Поверь, Синичка, бабы в этой семейке всегда непомерно задирали нос. Мужики, те получше, Ивар всегда был очень милый, а Фредрик… он… Она умолкает. Карен ждет. — Фредрик был хороший мужик, — коротко бросает Ингеборг. — Не пойму я, кому вдруг понадобилось убивать его. Ингеборг Эйкен поспешно отворачивается. Встает, отходит к мойке. — Все, нет у меня больше времени на разговоры. * * * Десять минут спустя Карен бросает взгляд на пакет из фольги, который положила на пассажирское сиденье. Больше никакой информацией ее тетка делиться не пожелала. На вопросы о Габриеле Стуубе и о семействе Грот времени не нашлось. Не спрашивая, Ингеборг Эйкен убрала со стола, достала из ящика под мойкой рулон фольги, завернула нетронутые яблочные слойки и сунула сверток племяннице. — Копаться в прошлом нет смысла, — сказала она. Вероятно, нет смысла размышлять и о том, что́ говорила ее мать, как сейчас вспоминается Карен. “Бог весть, откуда у малыша Одда рыжие волосы. Уж точно не от Ларса”. 27 Органист уже извлек из инструмента первые трубные ноты. Карен усаживается в самом заднем ряду, быстро смотрит на доску впереди, возле хоров, открывает 302-й псалом. “Восславим Его”. Она чин чином поет вместе со всеми. Неуверенная в мелодии, следует за остальными, удивляясь, что тональность почему-то всегда не годится для ее голоса. И для большинства других тоже, думает она и кривится, когда паства силится одолеть самые высокие ноты. Когда все стихи псалма с трудом пропеты и слово берет священник, Карен скользит взглядом по рядам затылков. Скребюская церковь сегодня полнехонька. По обычаю явилась вся паства — и те, кто знал покойного, и те, кто не знал. Никто не должен уйти к Создателю без должного прощания: пустые скамьи на похоронах считаются святотатством. Этот обычай долго и неукоснительно соблюдали в Доггерланде повсюду, однако Карен сомневается, чтобы иные церкви на Хеймё и на Фриселе следовали ему и теперь. Тем более утром в среду. Утро среды оказалось единственной возможностью похоронить Фредрика Стууба в надлежащий срок. Завтра Новый год, а ждать до после праздников — перспектива вовсе не радостная. Положено приспосабливаться к покойнику, а не наоборот. К счастью, ни Кнут Брудаль, ни Сёрен Ларсен не нашли возражений против такого решения. “Коль скоро это не отравление, меня не волнует, что происходит с мертвецами после того, как я их зашил”, — так почтительно выразился Брудаль. * * * Среди официальных церквей на Ноорё скребюская церковь — вторая по величине после люсвикской. Внушительная и богато орнаментированная, во всяком случае по сравнению с простой морской церковью в Гудхейме и многими часовнями свободной церкви, которых на острове хоть отбавляй. Карен тянет шею, пытаясь углядеть знакомых. Ее собственная родня принадлежит к гудхеймскому приходу и бдительно соблюдает церковную принадлежность, но семьи Бюле и Трюсте живут в Скребю. И в самом деле, секундой позже она замечает на несколько рядов впереди Турстейна и Сульвейг Бюле. А когда наклоняется чуть вбок, видит профиль Габриеля рядом со стальными сединами Гертруд, в первом ряду справа. Прямо за ними, если она не ошибается, короткостриженый затылок Уильяма Трюсте, сидящего рядом с темноволосой женщиной. Между ними — тонкошеий парень, которому родители как раз что-то выговаривают. Должно быть, велят выключить мобильник, думает Карен, глядя, как парень досадливым жестом сует что-то в нагрудный карман. Альвин, кажется, так Трюсте называл сына? Эрлинг Арве занял место на кафедре, и Карен отмечает, что деликатный воротничок, который был на нем у Гертруд, теперь сменился традиционным “мельничным жерновом”. Она пришла сюда ради встречи со священником. В коротком телефонном разговоре сегодня утром Арве обещал принять Карен сразу после похорон, а приходский дом находится рядом. “Проще всего, пожалуй, встретиться после похорон во дворе у церкви и вместе пройти туда, — сказал он, — так я услышу, как прихожане оценили мою проповедь”. И у Карен, которая вообще-то планировала наблюдать за прибывающими на похороны с почтительного расстояния, язык не повернулся сказать, что она не собиралась присутствовать на самих похоронах. Вот и сидит теперь тут и слушает слова о понимании и прощении. Паства склоняет головы в первой молитве. Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, Да приидет Царствие Твое, Да будет воля Твоя, Яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; И остави нам долги наша, Якоже и мы оставляем должником нашим; И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко Твое есть царство и сила и слава. Аминь. Через час десять минут, выслушав душеспасительную проповедь о вечности, покаянии и надежде наперекор тяжким временам, а также несколько коротких фраз о глубокой укорененности Фредрика на Ноорё и его заботе о родном городке плюс слабые попытки пропеть выбранные на этот день псалмы и, наконец, став свидетелем поклонов и книксенов ближайшей родни подле гроба, Карен выходит из церкви. Солнечно, воздух дышит холодом. По дороге сюда термометр на панели инструментов показывал минус четыре, а согласно утреннему выпуску новостей в ближайшие дни похолодает еще на несколько градусов. “Белого Рождества в этом году не вышло, но, кажется, на Новый год погода будет холодная и ясная”, — утешил утром метеоролог и, сверкнув свежеотбеленными зубами, покинул телеэкран. Карен наблюдает, как народ, исполнив свой долг, выходит из церкви и спешит на парковку. Поминального собрания не будет. Молодое поколение явно подпало под влияние зарубежных традиций, и поминки теперь все чаще устраивают дома. Те же, кому до́роги давние доггерландские обычаи, бдят возле усопшего сутки до похорон, а сами похороны ставят в прощании точку. Гертруд Стууб, как и ожидалось, блюдет традиции. Карен застегивает куртку и как раз надевает шарф, когда видит Турстейна и Сульвейг Бюле, они выходят из церкви в компании высокой женщины лет тридцати пяти и двух маленьких девочек. Дети знакомы Карен по визиту домой к Бюле. Тогда они с перемазанными шоколадом мордашками сидели, как приклеенные, перед телевизором. Сейчас обе, в аккуратных пальтишках из голубой шерсти, послушно надевают шапки, протянутые матерью. В тот же миг Турстейн Бюле замечает Карен и направляется к ней, семейство идет следом. Карен благодарит Сульвейг за прошлый раз и здоровается с дочерью Бюле, Триной, почти такой же высокой, как отец, и удивительно на него похожей. Они обмениваются несколькими фразами о холодах, которых теперь, похоже, не миновать, и о том, что Карен непременно должна прийти в ближайшее время к ним на ужин. — Вы тоже были в церкви или пришли пошпионить за участниками похорон? — спрашивает Бюле с улыбкой, в которой сквозит толика неодобрения. Карен здесь чужая и чужой останется. — Фактически то и другое, — отвечает она. — У меня назначена встреча с Эрлингом Арве, немного погодя. Хочу послушать, что он расскажет о семействе Стууб. Секунду Бюле как бы сомневается. Бросает быстрый взгляд на жену, дочь и внучек, они стоят чуть поодаль, сражаясь с шарфами и варежками. — Если хотите, я, конечно, могу… — В этом нет нужды, — перебивает она, успокаивая. — Я вполне справлюсь, поговорю со священником в одиночку. Но было бы неплохо повидаться завтра в участке, до моего отъезда, — добавляет она. — Безусловно. Стало быть, на Новый год домой едете? Н-да, делать тут особо нечего, во всяком случае, пока не пришел ответ от криминалистов. Кстати, вы что-нибудь слышали? — Нет, вчера я говорила с Сёреном Ларсеном, результаты мы наверняка получим только после праздников, так что Новый год я встречу дома. Они договариваются встретиться завтра, в восемь утра, и семейство Бюле в полном составе шагает к машине, меж тем как Карен, дрожа от холода, ждет во дворе. Она снова бросает взгляд на церковный притвор, откуда выходят последние участники похорон и осторожно, привычно опасаясь скользких предательских мест, спускаются по ступенькам. Одни задерживаются во дворе, другие быстрым шагом идут к парковке. С улыбкой она наблюдает, как пожилые мужчины, проходя мимо большого можжевельника, привычно приподнимают кепки, после чего сворачивают на гравийную дорожку. Выражают почтение и благодарность целительной силе и магическим свойствам узловатого куста, воспитание велит им блюсти отмирающий обычай. Может статься, случайно вспомнили о нем в серьезный час похорон. Наверно, знать не зная о тщетных попытках церкви искоренить все дохристианские обычаи, связанные с терновым кустом. Пр ноорёскому обычаю, ближайшие родственники покидают церковь последними, и теперь Карен видит Уильяма Трюсте с семьей, а вслед за ними Габриеля Стууба, бледного, щурящегося на солнце, — они выходят из открытых дубовых дверей под звуки мрачной органной музыки. Габриель окидывает взглядом задержавшихся во дворе и замирает, увидев Карен. Потом в три шага сбегает с лестницы и быстро, не оглядываясь, направляется к парковке.