Пока на меня обрушивается ужасающая реальность, я хоть недолго, но могу отрицать тот факт, что это грузовик Чейза Паркера. Я делаю шаг вперед, затем еще один, переходя дорогу к тому месту, где покоится его покореженный грузовик. Мои руки трясутся, как и все мое тело, пока я приближаюсь к нему. Все настолько плохо, что я борюсь с собой, чтобы не закричать, не говоря уже о том, чтобы просто убежать. Чейз неподвижно сидит, сгорбившись над рулем. Я чувствую себя заложницей ночного кошмара, будто прямо у меня перед глазами миру приходит конец, и я ничего не могу с этим поделать. Сглотнув подступивший к горлу ком, я говорю тихо и ласково, осторожно, чтобы не тревожить его. Я дотрагиваюсь до двери грузовика, расчищая осколки разбившегося бокового окна. – Чейз? Сначала он не шевелится, поэтому я снова повторяю его имя, перемещая руку от двери к его шее, чтобы проверить пульс. Пульс есть, бьется быстро, и я могу видеть, как он дышит. – К-к-куинн? Я с облегчением выдыхаю – по крайней мере, он жив. – Боже мой, Чейз… ты ранен, сильно. Сейчас он смотрит прямо на меня, его голова повернута, но у меня такое ощущение, что я даже не знаю, кто он такой прямо сейчас. Он истекает кровью, и я знаю, что это очень плохо. Должно быть, он ударился головой об окно, потому что она разбита, и кровь стекает вниз по задней части шеи. – Твоя голова… нам нужно позвонить, позвать помощь. Он слегка качает головой, его глаза переполнены горечью и сожалением. – Я знаю, – а потом он корчится от боли, пытаясь вздохнуть. Мне тут же становится плохо, и я чувствую, что содержимое моего желудка готово выйти наружу. – Ты не в порядке, так? – Н-н-нет. Голова…б-б-болит. Во мне пульсирует страх и тошнота, пока я наблюдаю, как прямо передо мной из него уходит жизнь. Я должна что-то сделать. Должна спасти его. Я не могу позволить ему умереть. Просунув руку в машину, я аккуратно дотрагиваюсь до задней части его головы, чтобы понять, могу ли что-то сделать для него. Кровь покрывает мою руку, но я не могу ничего разглядеть, и тут же проливной дождь смывает ее на асфальт. Что я такого сделала? Это не может случиться снова. Не может. – Пап, ты можешь, пожалуйста, просто отвезти меня в торговый центр. Я не понимаю, почему не могу поехать с ними. Он поворачивает голову, переключая внимание с дороги на меня, и сверлит меня взглядом. – Потому что, Куинн. Ты проведешь этот день с нами. Это было последнее, что сказал мне папа, прежде чем мы лоб в лоб столкнулись с фурой. Я отвлекла его, и его внимание было рассеянным. Я была так зла, что они заставили меня провести день с ними, а не с Чейзом, и весь день вела себя как идиотка. Пока он не закончился, и я не осталась одна, в больнице. Это была моя вина. В тот день я осталась круглой сиротой. Качая головой, я втягиваю в себя воздух и крепко зажмуриваюсь, желая, чтобы воспоминания отступили. Ненавижу это. Почему я не могу перестать вспоминать об этом? У Чейза тяжелое дыхание, затрудненное, а лицо мокрое от слез. Кровь капает с носа и немного с уха. Так много крови. У меня скручивает живот от мыслей об этих авариях – о той, с моими родителями, и второй, здесь, прямо сейчас. – Мне нужно… п-п-передвинуться, – говорит Чейз, тяжело дыша. Это все, что он может сказать. – Ты сможешь? Он хмурится, и боль, отражающаяся на его лице, настоящая и душераздирающая. Я не хочу видеть его таким, такое абсолютно невозможно потом забыть, поэтому я зажмуриваюсь. – Д-д-думаю, да. Чейз делает еще вдох, и я узнаю этот звук. Ему невыносимо больно из-за явной травмы головы, и, возможно, есть еще и внутреннее кровотечение. Может, благодаря какой-то внутренней силе, я точно не уверена, но он сдвигается, садится прямо и позволяет мне помочь выбраться из грузовика. Я понимаю, что мне нужно кому-нибудь позвонить. Нам нужна помощь, срочная, поэтому я подвожу его к передней части машины и усаживаю на землю. Как только он оказывается вне грузовика, опускается на колени, сжимает голову, а затем оглядывает свой грузовик. – Черт, моя м-м-мама… уб-б-бьет меня. Боже. Он даже не может сформулировать нормальное предложение. Черт! Я пытаюсь вспомнить, что произошло, как мы врезались друг в друга, и не могу. Все произошло так быстро. – Почему у тебя был включен дальний свет? Он сглатывает, а потом кашляет кровью, держась за бок, все его тело начинает трястись, и я почти не могу разобрать слов. – Е-е-его… з-з-заклинило. А потом это происходит – его рвет в канаву рядом с нами, и я понимаю, что все действительно очень плохо. Я держу Чейза, пока его рвет, рукой поддерживаю за спину, когда он всем телом прислоняется ко мне. – С моими ногами что-то странное. Что, если у него сломаны ноги? Когда его перестает рвать, я снимаю свою толстовку и складываю ее на земле, чтобы он cмог прилечь на нее головой. Я волнуюсь за его шею, поэтому стараюсь не двигать его слишком резко. Он ничего не говорит и смотрит вверх на облака, медленно моргая, будто наблюдает за каплями дождя за мгновение до того, как они падают ему на лицо. Я на минуту оставляю его, чтобы забрать свой телефон. Мое сердце бьется так же сильно, как и дождь бьет мне в спину ливнем, пока я пытаюсь разглядеть свой телефон на полу машины. И когда все же нахожу его, торопливо пересекаю дорогу, возвращаясь к Чейзу. Я не понимаю, почему до сих пор никто не проехал здесь. Мы не так далеко от города, чтобы можно было подумать, что никто не видел или не слышал аварию. Дождь бьет по моим рукам, пока прижимаю их к себе, и снова усаживаюсь рядом с Чейзом. Он лежит на асфальте, голова покоится на моей толстовке. Мне не хватает воздуха, я начинаю задыхаться, когда замечаю, что толстовка теперь вся пропитана кровью. В панике я набираю 911. – 911, где вы находитесь? – Улица Саут Форест, между Чевали и Лайла-авеню, после поворота. Мы попали в автомобильную аварию. Диспетчер с кем-то говорит, а потом снова обращается ко мне: – Кто-нибудь ранен? – Да, мой друг, у него из головы течет кровь… и его рвет, – не уверена, что им нужна эта информация, но я думаю, это важно. – Мне кажется, он очень серьезно ранен. – Он в сознании? – Да… он…да, он дышит. Потом начинает говорить Чейз. Он обхватывает себя руками и смотрит на меня. – Я был т-т-трусом, – его голос звучит подавленно и сокрушенно. – Я должен… сказать тебе. Для меня это не было… к-к-концом. Он говорит настолько тихо, что мне приходиться прислушиваться, чтобы услышать его слова сквозь шум дождя. Мне придется жить с этими словами и тем, как они сломали меня. Я никогда не восстановлюсь после этого. Он думает, что умирает? Что, если так? Он не должен винить себя в том, в чем он не виноват.