– Да нет, в основном – жара. – Ваша профессия не способствует лечению. Нам стоило бы сократить промежутки между сеансами. Думаю, каждые три недели – это будет отличное компромиссное решение. Закрепив голову Шарко двумя белыми лентами, нейроанатом подвел к его макушке инструмент в форме восьмерки: с помощью этого инструмента магнитные волны направлялись в определенный участок головного мозга. Прицел был на нейроны, которые сами, словно микромагниты, реагировали на приближение «восьмерки» и выстраивались в другом порядке. Транскраниальная магнитотерапия позволяла если не искоренить совсем галлюцинации, вызываемые шизофренией, то хотя бы резко снизить частоту их появления, но главная трудность для врача состояла здесь в том, чтобы найти правильное место. Зона, куда следовало направлять магнитную волну, занимает на черепе всего несколько квадратных сантиметров, а ошибка в один-единственный миллиметр способна привести к тому, что пациент ad vitam aeternam[2] будет мяукать или воспроизводить алфавит наоборот, от конца к началу. Шарко полулежал с повязкой на глазах, все, что от него сейчас требовалось, – не шевелиться. Теперь единственным, что слышалось в комнате, было потрескивание, с каким исходили из генератора короткие импульсы магнитного поля с частотой в один герц. Шарко не ощущал ни малейшей боли, эта магнитотерапия даже не казалась ему неприятной, только при мысли о том, что десять лет назад для лечения того же назначались сеансы электрошока, делалось страшно. Все прошло без проблем. Еще тысяча двести импульсов – что-то около двадцати минут, – и полицейский встал. Тело малость затекло, но это ничего, это скоро пройдет. Он поправил безупречную сорочку, провел рукой по остриженным ежиком темным волосам. Надо же так вспотеть… Впрочем, при такой жаре и с избытком веса, неизбежным, если принимаешь зипрексу[3], неудивительно. Сейчас, в начале июля, когда температура снаружи зашкаливает, даже кондиционеры работают с трудом. Он записал дату следующего сеанса, поблагодарил психиатра и вышел из кабинета. Леклерка он обнаружил в конце коридора у кофейного автомата. Несколько минут наблюдения за процедурой оказались для начальника управления по борьбе с преступлениями против личности тяжелым испытанием, ему захотелось курить. – Сногсшибательно в буквальном смысле – видеть, что они вытворяют с твоей черепушкой! – Обычное дело. Для меня это все равно… все равно что сидеть под сушкой в парикмахерской. Шарко улыбнулся и поднес к губам пластиковый стаканчик. – Ну давай, выкладывай. Расскажи о деле подробнее. Они медленно двинулись к выходу. – Пять жуткого вида трупов, зарыты на двухметровой глубине. По первому впечатлению четверых уже хорошенько обглодали черви, но пятый в относительно приличном состоянии. У всех отсутствует верхушка черепа – как будто отпилили. – И что они сами там думают насчет всего этого? – А ты как считаешь? Провинциальный городок, в котором, должно быть, самое серьезное правонарушение – не рассортировать как положено мусор. Тела были захоронены несколько недель, если не месяцев назад, никто ничего не видел и не слышал, расследование обещает быть сложным, и, думаю, в команде не помешает психолог, аналитик поведения. Ты будешь делать все как обычно, не больше и не меньше. Соберешь информацию, встретишься с нужными людьми, со всем остальным управимся из Нантерра. Всех делов дня на два, на три. После чего ты сможешь заняться своими вагончиками или чем угодно, а я… я сделаю то же самое. Не хочу растягивать это надолго, мне в ближайшее время нужно сматываться. – Вы с Катей собираетесь в отпуск? Леклерк поджал губы: – Пока не знаю. Это зависит от… – От чего? – От многих обстоятельств, которые касаются меня одного. Шарко промолчал. Когда друзья вышли за двери клиники, их обдало волной горячего воздуха. Комиссар, сунув руки в карманы льняных брюк, обернулся и посмотрел на длинное здание из белого камня, на купол, сверкающий под безжалостным солнцем. Здание, которое в последние годы стало для него вторым, после рабочего кабинета, родным домом. – Знаешь, я побаиваюсь возвращаться к работе. Так уже все это далеко… – Ничего-ничего, ты быстро восстановишься. Шарко помолчал еще немножко, казалось взвешивая все за и против, и пожал плечами: – Ладно, хрен с ним! Я настолько прилип к креслу задницей, что она уже сама принимает форму кресла. Скажи им, что буду на месте ближе к вечеру. 4 Когда врач из «скорой», который занимался в клинике Салангро Людовиком Сенешалем, подошел к Люси, она как раз допивала кофе. Эскулап был высоким брюнетом, с тонкими чертами лица и великолепными зубами, в других обстоятельствах она бы наверняка на него запала – ее тип мужчины. На кармашке чересчур свободного для этого стройного красавца халата Люси прочитала: «Доктор Л. Турнель». – Так что с ним, доктор? – Никаких ранений, ничего похожего на кровоподтек, стало быть – ничего указывающего на травму. Офтальмологическое исследование не обнаружило ни малейшей патологии. Глазное дно в порядке, глазные яблоки подвижны, фотомоторные рефлексы нормальные, зрачок сокращается как положено. Но при этом Людовик Сенешаль ничего не видит. – Тогда что же это за странная болезнь? – Мы проведем более полное обследование, особенно надеемся на МРТ – вдруг покажет опухоль мозга. – Разве от опухоли слепнут? – Если она распространяется на зрительную хиазму, то слепнут. Люси с трудом сглотнула. Людовик стал для нее всего-навсего далеким воспоминанием, но все-таки она разделила с ним семь месяцев жизни. – А это можно вылечить? – Зависит от величины опухоли, от ее расположения, от того, злокачественная она или доброкачественная. Я предпочел бы не ставить диагноз до сканирования. Если хотите, можете навестить вашего друга, он в палате двести восемь. – Прежде чем быстрым шагом удалиться, доктор пожал ей руку. Рукопожатие оказалось крепким. Люси не хватило мужества одолевать ступени лестницы, и она решила подождать лифт. Две бессонные ночи в педиатрии, две ночи с плачем и рвотой, совершенно ее опустошили – не осталось ни капли энергии. К счастью, днем приходила мать и отпускала ее, чтобы она могла хоть немножко поспать. Она тихонько постучала в дверь и зашла в палату. Людовик лежал на кровати, уставившись в потолок. Люси почувствовала комок в горле: Сенешаль совсем не изменился… Конечно, еще маленько облысел, но лицо такое же круглое и мягкое, какое ей приглянулось, когда она впервые его увидела на сайте знакомств. Лицо сложившегося человека. – Людовик, это я, Люси… Он, услышав голос, повернул голову, но взгляд его оказался направлен не на нее – на стену напротив. Люси поежилась, растерла плечи. Людовик попытался улыбнуться: – Можешь подойти ближе. Я не заразный. Люси сделала несколько шагов и взяла его за руку: – Все будет хорошо. – Как странно, что набрался именно твой номер, а? Ведь мог бы получиться любой другой… – И еще более странно, что я оказалась именно там, где нужно. Больница для меня сейчас – просто дом родной. Она рассказала Людовику о болезни Жюльетты. В те семь месяцев Сенешаль виделся с близняшками, и девочки сильно к нему привязались. Люси чувствовала, что нервничает все больше и больше, никак не выходила из головы мысль об этом ужасе, об опухоли, которая, возможно, зреет в голове ее бывшего. – Они найдут, они разберутся, что с тобой такое. – Они говорили тебе об опухоли, верно? – Это просто гипотеза. – Нет там никакой опухоли, Люси! Все дело в фильме. – В каком фильме? – Ну в том… с маленьким белым кружочком. В том, который я вчера нашел у одного коллекционера. Он был… Люси заметила, что Людовик вцепился в простыню. – Он был очень странный, этот фильм. – Что значит «странный»? – Странный – и все! До того странный, что я из-за него ослеп, черт побери, тебе мало? Теперь он кричал. И дрожал. И, нащупав руку Люси, крепко за нее ухватился. – Я уверен, что прежний владелец пришел на чердак именно за этим фильмом. И раскроил себе череп, свалившись со стремянки. Что-то должно было произойти, чтобы старику позарез понадобилось лезть черт знает куда ради какой-то короткометражки. Люси чувствовала, что он на грани, а ей всегда было невыносимо видеть близких, друзей в отчаянии. – Пожалуй, посмотрю-ка я сама эту короткометражку. Он покачал головой: – Нет-нет, я не хочу, чтоб и ты… – Чтобы я тоже ослепла? Что за ерунда! Как можно ослепнуть оттого, что увидишь изображение на экране, объясни! В ответ – молчание. – Бобина осталась в проекторе? Еще немного помолчав, Людовик уступил: – Да. Нужно будет только проделать кое-какие операции, но я тебе их показывал. Помнишь?