Монреаль… Зернышко современности среди волн… Стюардесса еще раз проверила, на всех ли пассажирах застегнуты ремни. Сосед Люси, высокий крепкий блондин, так вцепился в подлокотники, что пальцы у него побелели. Он посмотрел на Люси собачьими глазами: – Сейчас опять появится чувство, будто я умираю… До чего же я завидую людям вроде вас – способным заснуть когда угодно и где угодно. Люси вежливо улыбнулась в ответ. Она еле ворочала языком, и ей совершенно не хотелось вступать в разговор. Посадка в монреальском аэропорту Трюдо оказалась мягкой. Температура за бортом – какая обычно бывает летом на севере Франции. Никакого ощущения, что прибыла в другую страну, тем более что большинство местного населения говорит по-французски. Покончив с аэропортовской рутиной: таможней, проверкой международного судебного поручения, ожиданием багажа и обменом евро на канадские доллары, – Люси взяла такси и плюхнулась на заднее сиденье. Здесь едва смеркалось, но с другой стороны Атлантики ночь уже близилась к концу. Сначала, во все сгущавшейся тьме, Монреаль показался ей современным, невероятно ярко освещенным городом. Небоскребы, устремившие к звездам огоньки своих башен, бесчисленные соборы и церкви с подсветкой, игравшей всеми оттенками красного, синего, зеленого… В центре города ее удивила ширина проспектов и четкая геометрия улиц. Несмотря на то что станции метро были очень похожи на парижские, а маленькие кафешки и ресторанчики так же бурлили, чувствовалось, что здесь не так тесно и не так жарко, как бывает знойными ночами во французской столице. Добравшись до отеля «Дельта-Монреаль», еще одного внушительного небоскреба с вершиной, украшенной голубыми огнями, Люси поняла, что сил на знакомство с городом, в том числе и с таким прославленным монреальским подземельем, уже не осталось. Она получила у портье ключи, поднялась на пятый этаж, переоделась в легкий халатик и с глубоким вздохом растянулась на кровати. Ей было не по себе в этом номере, где чередуются постояльцы, незнакомые люди, прибывшие сюда по делам, или, может быть, пары, которые решили провести здесь отпуск. Нет ничего ужаснее, чем оказаться вечером совсем одной, в полной тишине. Господи, чего бы она только не отдала, лишь бы услышать, как болтают между собой или даже плачут ее девчонки, услышать обычные звуки своей квартиры, те, среди которых она прожила столько лет! Как она оказалась здесь, в такой жуткой дали от своей больной дочки? Как там Клара – в этом своем лагере? У нормальной матери, хорошей матери, такие вопросы не могли бы возникнуть… Несмотря на все неприятные мысли, веки у нее отяжелели, глаза сами собой стали закрываться, и она бы заснула, но тут раздался звонок. Это не мобильник, это гостиничный телефон. Протянула руку, сняла трубку, прижала к уху: – Алло! – Ну как, ты уже устроилась, Энебель? И молчание. – Ой, это комиссар Шарко? Устроилась ли? Мм… Я только что приехала в гостиницу, так что в общем – да… А… а почему вы не позвонили мне на мобильный? – Пробовал. Не получилось. Люси взяла в руки лежавший рядом с ней сотовый. Полностью заряжен. Но на дисплее никаких признаков непринятого вызова. Попыталась выключить и включить звук. – Надо же… Должно быть, телефон не вынес смены часовых поясов… Да, кстати, о часовых поясах; у вас там сейчас, наверное, четыре или пять утра? И вы уже не спите? Шарко, не включив света, сидел за кухонным столом, перед ним стояла пустая чашка из-под кофе, лежал заряженный пистолет. Локтем комиссар опирался на скатерть, рукой поддерживал щеку и не сводил глаз с входной двери. Еще перед ним лежал мобильник, включенный на громкую связь. Эжени на стуле напротив напевала последнюю песенку Сердца Пирата[29], ела засахаренные каштаны и запивала их мятным лимонадом, все вперемешку. Шарко отвернулся. – Как ты долетела? – Если коротко – устала как собака. Самолет был битком набит отпускниками. – А гостиница как, ничего? Ванна-то хотя бы у тебя есть? – Ванна? Мм… Ну да, есть. А у вас что новенького? – Одна новость точно хорошая: я вот-вот получу список из двухсот персон, присутствовавших в Каире на научном конгрессе в то самое время, когда убили трех девушек. Пока решили сосредоточиться на французах. – Двести – это круто, – присвистнула Люси. – А сколько народу будет разрабатывать этот список? – Один человек, и это я. Для начала надо исключить тех, кто не совпадает по профилю с убийцей, не соответствует тому, что нам о нем известно. Надо очистить список, прежде чем перейти к детальному рассмотрению оставшихся. Думаю, сама можешь представить, какая это сложная задача. С улицы донесся шум мотора. Шарко инстинктивно вскочил и, схватив пистолет, ринулся к окну. Убедившись, что свет нигде не включен, чуть приподнял жалюзи, в горле у него застрял комок. Вдоль тротуара медленно двигался грузовик с вращающимся оранжевым фонарем на крыше. Господи, это же просто мусоровоз, он каждую неделю приезжает на рассвете, пока все еще спят, опустошить помойки… Почти успокоившись, полицейский вернулся за кухонный стол. В висках стучало, перевозбуждение плюс паранойя, усиленные болезнью, настолько же вынуждали его сейчас бодрствовать, насколько и изматывали. – У вас какие-то проблемы, комиссар? – Да нет, все в порядке. Все в порядке. Скажи, а ты у себя дома, в Лилле, не обнаружила ничего подозрительного? – Типа чего? – Типа встроенных микрофонов, «жучков». У меня их оказалось аж четыре. Люси, сидевшая по-турецки на постели, почувствовала, как бледнеет. – Замок моей квартиры тоже заедало несколько дней назад, ключ как будто за что-то цеплялся… Значит, ко мне они тоже приходили. Точно. Люси была задета за живое. Такое ощущение, будто ее осквернили, изнасиловали. Кто-то проник к ней, в ее кокон. Кто-то, наверное, ходил по ее комнате, по комнате девочек. – Кто это сделал, комиссар? – Понятия не имею. Но наверняка в этом был замешан полковник, командующий Иностранным легионом. – Откуда вы знаете? – Знаю, и все. Только никому ничего не говори об этих «жучках», ладно? Займемся этим, когда вернешься. – Почему? – Хватит уже вопросов. Держи меня в курсе своих дел. Пока! – Комиссар, комиссар, подождите! Кондиционер гудел, ровное гудение гипнотизировало, и ей было так хорошо от звука голоса Шарко. – Что, Энебель? – Мне бы надо задать вам еще один вопрос… – Какого рода? – Вы за то время, что работаете в полиции, много жизней спасли? – Несколько спас, да. Только, к сожалению, не всегда те, которые хотелось. – Наша работа позволяет облегчить страдания многих семей, разыскав убийц их близких. Может быть, горсточке людей мы способны вернуть смысл жизни, дав им ответ. Но скажите, комиссар, даже при всем этом – вам никогда не хотелось все бросить? Вы никогда не думали, что без вас мир не стал бы ни лучше, ни хуже? Шарко, щелкая по рукоятке пистолета, заставлял оружие вращаться на столе. Он думал об Атефе Абд эль-Аале… О восьми черточках на стволе дерева… Обо всех тех, кем он занимался, и потому был сейчас уверен, что они уже не возьмутся за свое… – Мне хотелось все бросить каждый раз, когда я видел улыбку на лице мерзавца, которого отправил за решетку. Потому что никакому суду, никакой тюрьме не справиться с этой улыбочкой. И потом эта улыбочка мерещится тебе в супермаркете, на детской площадке, в школе – везде, куда бы ты ни пошел. И от этой улыбочки меня тошнит. Он прихлопнул рукой пистолет, останавливая вращение. Пальцы его обхватили ствол. – Я тебе только одного желаю, Энебель. Я тебе желаю никогда не увидеть этой проклятой улыбочки. Потому что, если она поселится в тебе, от нее уже никогда не избавиться. Люси, сжав зубы, уставилась в потолок. Мрак стремительно возвращался. – Спасибо, комиссар. Буду держать вас в курсе всего, что происходит. Спокойной ночи. – Спокойной ночи, Энебель. Давай поосторожнее там. Люси печально положила трубку. Она поняла, что вернуться назад, стать просто женщиной, просто матерью будет трудно. Потому что улыбка, о которой говорил Шарко, вошла в нее слишком рано, в самом начале карьеры. И уже давно выгрызала у нее все внутри. 44 Ночь у Люси получилась беспокойной, ее мучили кошмары. Картинки, воспользовавшись часами безделья, неотступно ее преследовали. Девочка на качелях, бык, кролики, кадры фильма с Жюдит Саньоль: разрезанный глаз, изуродованный живот, рана в форме гигантского черного глаза… Ворочаясь с боку на бок, то и дело поглядывая на панель телевизора, где светился отсчитывавший минуты циферблат часов, она думала только об одном: скорее бы рассвело. И наконец рассвело. Ровно в девять она уже шла по улице квебекского города, надеясь, что утренняя свежесть прогонит оцепенение, сковавшее мышцы. Находившийся всего в сотне метров от Старой гавани, Монреальский архивный центр занимал белокаменное правительственное здание с тяжеловесной колоннадой, выстроенное в стиле боз-ар и окруженное зеленью. В прошлом здесь помещалась Высшая коммерческая школа Монреаля. Когда Люси со своим рюкзачком, в который засунула, кроме блокнота с ручкой, взятые в гостиничном холодильнике фрукты и бутылочку воды, вошла внутрь, она сразу же почувствовала себя каким-то ничтожным муравьем, затерявшимся посреди бумажной пустыни. По словам одной из местных служащих, которая приняла ее первой, в этих стенах, под этими потолками с лепниной и великолепными люстрами, на более чем двадцати километрах стеллажей хранились документы, распределенные между частными, государственными и гражданскими архивами. Здесь можно было изучить жизнь великих семей, сыгравших большую роль в истории Монреаля и всего Квебека, – таких, как Папино, Лакосты, Мерсье… Здесь можно было получить сведения об иммиграции, образовании, энергетике, туризме, обо всем, что связано с правом… Здесь, кроме письменных свидетельств, можно было увидеть девять миллионов фотографий и двести тысяч рисунков, планов, карт… Бумажный город в городе из бетона и стали. В надежде сэкономить время Люси, прокрутив в голове все, что ей хотелось узнать, заранее приготовила короткое резюме, где буквально в нескольких словах сформулировала цель своего приезда в Монреаль. Она сказала, что, как лейтенант французской полиции, направлена сюда для того, чтобы найти человека по имеющейся у нее фотографии пятидесятых годов прошлого века. Женщина, которая первой приняла Люси, тут же переправила ее к другой – та, дескать, определенно больше знает об интересующем Энебель периоде истории Квебека. На бедже, приколотом к белой блузке этой компетентной «другой», было написано ее имя – Патриция Ришо. Люси снова объяснила, зачем прилетела в Канаду: – Видите ли, я разыскиваю девочку, которая в середине пятидесятых годов наверняка содержалась в монастыре или в сиротском приюте. Могу сказать даже точнее: в пятьдесят четвертом или пятьдесят пятом году. Здание, скорее всего, располагалось в окрестностях Монреаля. Мне известно имя монахини, с которой девочка была в контакте: сестра Мария Голгофская. Архивистка внимательно посмотрела на фотографию девочки на качелях: – Знаете, сколько было в то время сестер по имени Мария Голгофская! Боюсь, эти сведения не слишком вам помогут. Патриции Ришо на вид было лет пятьдесят, светлые волосы она затягивала в конский хвост, носила маленькие круглые очки в тонкой оправе. Она пригласила Люси следовать за собой и повела ее по бесконечным коридорам, в которых не возникало даже мысли о том, что архив – это нечто насквозь пропыленное, старое, ветхое, хотя именно такой образ этого заведения обычно первым приходит в голову. Здесь было светло, линии прямые, четкие, дизайн футуристический… Оказалось, сюда даже экскурсии водят. Люди гуськом тянулись за экскурсоводом, одна группа, другая, третья – всем хотелось увидеть такое огромное собрание документов.