Дверь в дом приоткрыта. Но она же, войдя, заперла ее на ключ! Люси кинулась к двери, выглянула наружу. Никого. Озадаченная, она вернулась в дом и осмотрелась. На первый взгляд все в порядке, никто ничего не трогал, никто ничего не двигал. Она пошла по коридору, исследуя выходившие в него помещения. Ванная, кухня, кабинет… Кабинет! А в кабинете Людовик хранит свои километры пленки! Дверь и здесь оказалась приоткрыта. Люси проскользнула в щель и оказалась в комнате, где обычно стопками громоздились круглые жестяные коробки. Обычно… Сейчас все оказалось не так, как обычно: десятки коробок валялись на полу, куда ни глянь – выдернутая из своего гнездышка пленка. Люси работала в полиции, – естественно, она сразу заметила, что пленка вынута только из тех коробок, на которых нет этикеток: ни имени автора, ни названия фильма, ни года выпуска… Да, точно, незваный гость вытаскивал из коробок и исследовал именно и только такие пленки. Тот, кто побывал здесь, искал что-то вполне определенное. Анонимный фильм. Людовик сказал, что приобрел накануне у одного коллекционера кучу фильмов, включая и тот, который она только что посмотрела. Люси поколебалась, еще раз оглядела комнату. Вызывать полицию и составлять протокол показалось ей бессмысленным: никаких следов взлома, никаких повреждений, ничего не украдено… Тем не менее она снова спустилась в подвал, отделила от проектора эту странную бобину, сунула в коробку и положила в сумку – надо отнести реставратору, визитка с адресом у нее есть. Похоже, ни одна короткометражка в жизни не производила на ее психику такого впечатления, она чувствовала себя опустошенной, она – повидавшая теперь уже за многие годы работы столько вскрытий и столько следов преступлений! А когда она вышла наконец на свежий воздух – подумала, что дневной свет все-таки не такая уж плохая штука. 7 – А чем вы занимались, прежде чем начали пахать в управлении, комиссар Шарко? – Скажем, чтобы не усложнять, что довольно долго проторчал в уголовке… – Понятно. Лицо комиссара Руанской территориальной службы судебной полиции Жоржа Переса, которому было поручено расследование по делу о пяти трупах в траншее, казалось суровым. В машине, когда Шарко ехал сюда с лейтенантом Пуарье, тот сообщил о своем начальнике, что шеф непреклонен, упрям и у него аллергия на любую форму вмешательства в его дела. Перес оказался невысоким – едва ли метр шестьдесят – и совершенно затерявшимся в своем сером костюме, но голос у него был сильный, как у Барри Уайта. Когда комиссар Перес принимался орать на подчиненных, стены дрожали. – Вообще-то, мы не привыкли работать вместе с… с аналитиками. Надеюсь, вы сумеете разобраться во всем сами – народу у меня мало, и заняты все по горло. Шарко сидел напротив Переса, положив руки на колени, и еле дышал от жары. – Не беспокойтесь, я буду нем, как протокол вскрытия. И возможно, дня через два, через три слиняю отсюда с кучей ксерокопий под мышкой. Главное – обеспечить мне доступ к информации, – приезжий ткнул пальцем в сияющий лаком стол, – имею в виду, ко всей информации, и чтобы у меня в номере была ванная, потому что при такой температуре воздуха мне всегда охота полежать в ледяной воде. Комиссар Перес разразился громовым хохотом, встал и запустил вентилятор, стоявший непосредственно перед портретом президента Саркози, на полную скорость. – Ах, вам нужна информация! Ну так вот. Есть на сегодняшний день хоть какие-нибудь заслуживающие внимания результаты опроса по соседству? Нет! Есть свидетели, прямые или косвенные? Нет! На месте преступления, помимо разложившихся трупов, не было обнаружено ни единой улики, ни единого следа, что, впрочем, естественно, если трупы были зарыты несколько месяцев назад, да еще с учетом того, сколько с тех пор было гроз. Все наши: судмедэксперт, антрополог, энтомолог – бьются сейчас над тем, чтобы разобраться, какой шматок тела – чей. Это хуже пазла из тысячи кусочков! Наверняка до утра не закончат. Единственное, в чем мы уверены: жертвы – люди, и люди взрослые. К несчастью, вы рискуете уехать лишь с этой информацией, комиссар, то есть почти ни с чем. Всякий раз, как ветерок от вентилятора ласкал Шарко щеку, он закрывал глаза. – А как насчет списков пропавших, находящихся в розыске? – Пока рано что-либо говорить. Жду ответа из Института судебной медицины насчет времени смерти и физических характеристик жертв. Одно точно: ни в нашем регионе, ни по стране в целом не было зарегистрировано столь массового исчезновения людей в одной конкретной местности. – А вне страны? Интерпол что говорит? – Придет время – свяжемся и с Интерполом, расследование только началось. Главное сейчас – понять, с чем мы столкнулись. Конечно, я собираюсь обратиться к ребятам из Интерпола, но ведь для начала следовало бы, наверное, разобраться, какую именно мы хотим получить от них информацию, разве не так? Он скрестил руки и уставился в затемненное окно. Центральный комиссариат, блокгауз из стекла и стали, вносивший дисгармонию в местный пейзаж, высился на левом берегу. Постояв с минуту молча, Перес снова повернулся к парижскому коллеге: – А вы? Вы уже что-нибудь поняли? Ну и каковы первые выводы? Обычно Шарко начинал разбираться в новом деле, когда досье уже было собрано полностью, и опирался тогда на четыре главных элемента, содержащиеся в материале. Как, собственно, произошло преступление, как действовал преступник, в каком состоянии была его психика во время преступления и в каком состоянии она, так сказать, «в мирной жизни». Сейчас ему просто не за что было зацепиться. Ни единой правдоподобной гипотезы, кроме той, что жертвы были убиты не там, где обнаружены. Череп посреди улицы не распилишь… – Если честно, пока почти никаких. Тем не менее думаю, неплохо было бы поискать фигурантов среди местных правонарушителей или в закрытых уголовных делах. Посмотреть, например, кто у вас тут недавно вышел из тюрьмы. Поскольку тел так много, нельзя исключать месть. Чаще всего убийцы нападают на тех, кого знали раньше. Второе. Возможно, мы ищем кого-то, у кого есть грузовичок или автомобиль большой вместимости. Пять трупов на тачке или даже в багажнике не перевезешь. Может, стоит еще посмотреть, кто и когда нанимал такие машины? – Посмотрим. Шарко взял пиджак со спинки стула и кинул на плечо. – Завтра, когда аутопсия всех трупов будет закончена, наведаюсь к судмедэкспертам. Позаботитесь о том, чтобы там меня ждали? Перес не сдержал вздоха. – Как скажете. Еще что-нибудь надо сделать? Парижанин протянул свою тяжелую руку: – До завтра, комиссар. Будем надеяться, что трупы разговорятся. Не так давно я сам сидел на вашем месте и знаю, что это не слишком-то весело… Полчаса спустя Шарко спокойно обедал на террасе кафе, расположенного напротив величественного Руанского собора. Он вспомнил то, что выучил в школе: «…а само свое львиное сердце английский король Ричард завещал похоронить в Руанском соборе, в специальном саркофаге», и улыбнулся. Память у него до сих пор была прекрасная, и он постоянно тренировал ее, разгадывая кроссворды. Одно из редких качеств, которые ему не изменили. И теперь он был доволен, почти счастлив. Ему казалось, что вырваться из щупальцев Гигантского Спрута – уже благо. Здесь жизнь выглядит совсем другой, куда более мирной, уравновешенной, просто-таки сладостной. К великому его удовольствию, он получил номер с ванной на шестом этаже отеля «Меркурий», что прямо за собором, а теперь – досыта наелся макарон, омерзительного местного мороженого с реблошоном и камамбером – несомненная приманка для туристов! – и напился воды. Вот только эта жарища, даже по ночам – жарища наверняка его прикончит… Он вернулся в гостиницу. Принял ледяную ванну, надел трусы, почистил туфли, вытащил из спортивной сумки древний магнитофон на батарейках и нечто, тщательно упакованное в пузырчатый полиэтилен. Под упаковкой, которую он снял в высшей степени аккуратно, оказался миниатюрный паровозик с прицепленной к нему черной вагонеткой для дров и угля. Шарко поставил игрушку на тумбочку у кровати. Одна из передних лампочек-фар была разбита, но, даже увечный, этот паровозик ставил рекорды скорости на разложенных в его квартире рельсах. Комиссар положил на язык таблетку зипрексы, запил ее стаканом воды и улегся на одеяло, заложив руки под голову. Гостиница… Отсыревший даже в такую жару безликий номер… Каким далеким все это казалось ему, когда он несколько лет руководил поисками преступников, не поднимая задницы с кожаного кресла… А сегодня он снова «на земле», он снова встретился с кровью, с кишками и пока не знает, как это на него подействует. Конечно, может быть, ему и понравится, но прошлое способно выскочить внезапно, в любой момент. Лучше сохранять дистанцию. Сделать, соблюдая все правила, свое дело и вернуться под стеклянный колпак. Иначе Эжени заставит его расплатиться. Девочка, живущая у него в голове, терпеть не может, когда он сходит с рельсов. Он погасил свет, повернулся на бок и включил магнитофон. Эжени наверняка не явится к нему сегодня: этим магнитным волнам, воздействовавшим на его мозг, удалось-таки ее усыпить. И понеслись на полной скорости миниатюрные поезда – в динамике стучали по рельсам колесики, раздавались гудки… И Шарко заснул с улыбкой на губах, видя перед собой лица жены и дочки, погибших при ужасных обстоятельствах пять лет назад. Он приехал в Руан расследовать гнусное преступление, но это не так уж важно. Сейчас он был один, он лежал в постели, слушал поезда, ванна была рядом, и ему было хорошо. 8 Выбравшись наконец после всех своих злоключений из дома Людовика Сенешаля, Люси сразу же отправилась с мерзкой бобиной к реставратору Клоду Пуанье и сказала ему, что во время просмотра этого фильма Людовик ослеп. Семидесятилетний специалист по аутопсии фильмов взял пленку и пообещал немедленно разобраться, что в ней могло быть такое. Теперь, сидя у постели дочки, она с тяжелым вздохом в последний раз подносила ко рту девочки вилку. «Девочку надо заставить поесть!» – настырно повторяли врачи. Хорошо им говорить… попробовали бы сами! – Ну давай, давай, моя маленькая, ну постарайся, очень тебя прошу. Малышка покачала головой и заплакала. Щеки у нее ввалились, цвет лица стал зеленоватым. Люси оттолкнула столик на колесах, где стояла тарелка с отвратительным гороховым пюре, и прижала к себе дочку, чувствуя, как жаждут маленькие ручки соединиться у нее на спине и как им недостает на это сил. Просто невыносимо видеть, как висит теперь пижама на ее исхудавшей дочурке – прежде такой веселой, улыбчивой, – как ребенку, неразлучному с капельницей, неудобно двигаться… – Не плачь, солнышко, не надо, все будет хорошо! – Мам, я хочу к Кларе… Два дня назад Люси поняла, какую совершила ошибку, и задумалась, а не вернуть ли вторую девочку из лагеря в Изере. Но ведь Клара так мечтала об этой поездке, ей так хотелось провести каникулы с подружками. – Скоро вы увидитесь, лапушка. А еще раньше – совсем уже скоро – Клара пришлет тебе красивую открытку. Она же обещала. Люси убедилась, что поблизости нет никого из персонала, и достала из сумки коробочку печенья в шоколаде. – А этого – хочешь? Жюльетта робко спросила: – Да разве мне можно? – Конечно можно. Только никому не говори, что ела печенье, ладно? Честное слово? Девочка, слабо улыбнувшись, хлопнула ладошкой по протянутой ладони матери, потом съела оба печеньица. От напряжения на шее малышки стали видны жилки и связки, и, дожевав, она сразу легла – уж слишком измотала ребенка болезнь. Люси, радуясь тому, что желудок ее дочурки наконец-то перестал быть пустым, поскорее избавилась от упаковки. Только она успела это сделать – пришла медсестра за посудой, отметила с гримасой: «Две ложки пюре, полсухарика и ни кусочка ветчины» – и стало ясно, что капельницу пока не снимут, а о выписке из больницы и думать нечего. Расстроенная донельзя, Люси просидела у постели дочки, пока та не заснула. Сидела, уставившись на экран телевизора. Там говорили об ужасном преступлении на строительстве трубопровода в Верхней Нормандии. Куча трупов, у всех вскрыты черепа… С делом разбирается парижский профайлер, вот он как раз появился на экране. Могучий дядька, настоящий полицейский, совершенно ничего от психолога… Интересно, откуда он, какой он школы? Занимался ли раньше делами о серийных убийствах? Люси немножко завидовала этому парижанину: тип расследования, который сулит эта история с отпиленными макушками у трупов, интересовал ее больше всего. Искать и находить – уже наркотик, и какой же кайф – охота за чем-то или кем-то опасным, преследование… Но черт побери, разгар лета, она в отпуске, стало быть, ей положено развлекаться, прожигать жизнь и ни о чем не думать. В этот вечер, в больничной палате, наедине со своей девочкой, она чувствовала себя оторванной от мира.