– Людей сколько? – Ну, допустим, мы с тобой, Инк, Хорёк, Грызун. Может, те двое – Спам и Монгол. Не факт, что все согласятся. И всё равно нас мало. Помолчали. – Инк – идеалист, – от наигранной весёлости в тоне сталкера не осталось и следа. – Он поклялся Зону от всякого отребья избавить и мутантов извести. Не позволяй ему тобой командовать, а то, не ровен час, встанешь под знамёна «леших» и побежишь с голым задом на пулемёты. – А ты разве не с «лешими»? – Я сам по себе, – сталкер пожал плечами. – Просто сейчас – по пути с «лешими», потом, может, вернусь в «Пепел». Или не вернусь… После той заварухи на блокпосту меня не хотят в кланах видеть. Боятся Хозяев. А то вдруг эти черти решат меня завалить и пол-клана в придачу перещёлкают. Ты, главное, Инка особо не слушай, вот я о чем. И про девчулю-красотулю подумай. – Инка не слушать, девке не верить… Паранойя у тебя. Сталкер обиженно фыркнул: – Поживи в Зоне с моё… Тут такой мерзости хватает, от которой волосы на правом яйце дыбом встают. Надо ожидать чего угодно. Я достал из пачки очередную сигарету, поднёс фильтр к губам. – А ты проверь эту деваху, – вдруг предложил я. – Как? Сказать: признавайся, милая, ты не настоящая? Мы оба задумались, потом Фрегат предложил: – Я могу сказать, что раскусил её и хочу работать на Иванова. Но если она согласится нас с ним свести, то я и правда уйду работать к Хозяевам, – он вновь рассмеялся, на этот раз вполне искренне. Шутил он или говорил правду, я так и не понял. Фрегат спустился вниз, а я долго ещё сидел на крыше, глядя в чёрную бездну ночной Зоны. Так и не закурил. Наверняка прежде, до появления аномальной жути, здесь дежурил пожилой сторож. Ходил себе с берданкой меж качелей и пугал перебравшихся через забор целующихся подростков и едва живых наркоманов. Теперь нет ни посёлка, ни сторожа. И если от двухэтажки уцелело хоть что-то, то посёлок Радостный сровняли с землёй ещё в первые недели существования Зоны, засыпая фосфорными бомбами занятые нежитью кварталы. А садик устоял. Быть может, для того, чтобы сегодня здесь заночевал наш отряд. Я взглянул вниз. У входа в корпус о чём-то негромко разговаривали Белка и Фрегат. Наконец, сталкер взял спасённую девушку под руку и повёл в темноту. Там, укрывшись от посторонних глаз, они ещё какое-то время перешептывались. – Как ты узнал? – яростно шептала Белка. – Кто-нибудь ещё в курсе? – Догадался, – довольный внезапной удачей, расплылся в улыбке Фрегат. – Знаю только я. – Сдашь меня? – Кому? Инку? Или Монголу? Не знаю, кто хуже… Первый тебя убьёт точно. Второй сперва долго будет пытать, а потом… убьёт. – Значит, сдашь, – Белка села на ржавую металлическую скамью, смахнув с неё снег и пожухлые листья, запрокинула голову, – неубедительная я актриса. – Мы можем договориться. Я не скажу никому ни слова. Но когда всё закончится, ты передашь Иванову, что я тебе помог и хочу работать с ним и с Хозяевами. Белка засмеялась. – Работать с Хозяевами? Ты шутишь? – Просто передай. И это не всё… Фрегат раздумывал, доводить ли начатое до конца, но теперь, когда Белка над ним откровенно посмеивалась, требовалось унизить её, наказать, заставить выполнять его приказы. – Что я должна делать? – она с опаской поглядела на сталкера. – Чтобы я не сдал тебя Инквизитору и Монголу – двум маньякам-социопатам? – Фрегат осклабился. – Для начала разденься. Белка испуганно вскочила с лавки и начала пятиться, пока не уткнулась спиной в дощатую стену полуразвалившейся беседки. – Не выкобенивайся, – спокойно и надменно продолжал сталкер, – оба получим удовольствие. А ты можешь считать, что это ради дела. Живее, пока нас не хватились. Девушка принялась расстёгивать куртку, руки не слушались. Сталкер тем временем снял с плеча автомат, положил на траву и шагнул к ней. – А ты думала, дурёха… Это Зона, тут свои законы. Позже, сидя на крыше дома и крутя в руках оставленную мной сигарету, Фрегат думал о произошедшем между ним и спасённой девицей. Грязный, потный, с заросшей мордой, он вряд ли был ей симпатичен. Первая женщина за полгода. Но все предыдущие были проститутками из бара, а Белка… – Ты – мразь, – донеслось из слухового окна. Белка, лёгкая и стремительная, прошлась по крыше и села рядом с Фрегатом, свесив ноги. – Не ожидал, что ты придёшь. – Чтобы сказать, какая ты скотина… – Огонёк есть? – словно не услышал её Фрегат. – Я тут сигаретку нашел, хочу дымком подышать, а то от свежего воздуха мне как-то поплохело. И вообще, хватит ныть. Тебе ведь понравилось, не отрицай. – Такое не может понравиться, – девушку трясло. Она с минуту внимательно разглядывала своего обидчика, потом достала из кармана зажигалку и протянула было ему, но разжала пальцы, и пластиковое вместилище огня полетело в темноту. – Хочешь меня убить? – поинтересовался Фрегат. – Тогда столкни с крыши. Правда, в этом случае тебя разоблачат, и не сможешь выполнить то, что поручено Ивановым. Давай-ка поступим разумно: мы доведём твоё дело до конца. Ведь цель – заманить сталкеров в ловушку, верно? – Цель, близкая к этому. – Значит, угадал… Мы теперь в одной лодке, дурёха. Мне нужен Иванов, а тебе – спокойное выполнение его задания. Поможем друг другу и разбежимся. Фрегат извлёк из кармана спичечный коробок и потряс им перед Белкой: – И помни, деточка, если я прошу огонька, это не значит, что у меня нет спичек. * * * Вика научилась плакать молча давным-давно. Она не рвала на себе волосы, не всхлипывала, лишь позволяла слезам течь из глаз, промывая душевные раны. Многое довелось пережить. Вечерами, закрывая глаза, девушка вспоминала двухкомнатную квартиру в центре Кирова. Лабиринтистую двушку её семья – мама и бабушка – делила с отцом и его новой семьёй, тремя приёмными и двумя своими детьми. Маленькая двухкомфорочная плита с застарелыми потёками жира, кричащие женщины и вечно плачущие карапузы. Они могли разъехаться, но обладание жилплощадью в центре города принималось как важнейшая цель. Самый терпеливый получал всё. Когда отец напивался, он любил приходить к ней в комнату. – А ну, брысь отсюда, бабы, – говорил он побледневшей бабушке и маме, тоже частенько выпивавшей. – Хочу с дочуркой поговорить. И женщины покорно удалялись на кухню, помня крепость его кулаков. А отец садился на кровать рядом с Викой и начинал беседовать о своём далёком детстве… Когда девочка подросла, начались приставания. Адресованное бабушке и маме «А ну, брысь…» теперь означало, что девочку будут трогать там, где трогать нельзя. – Только не перейди черту, пожалуйста, – жарко шептала мать, а Вика про себя думала: «Где ты видела черту? Защити меня от него! Пожалуйста, мама!» В шестнадцать Вика ушла из дома и уехала в Москву. Этого оказалось достаточно, чтобы понять, что Киров, который она так стремилась покинуть, не хуже и не лучше прочих городов. Всюду есть хорошие и плохие люди. Ей попадались плохие, словно судьба расставила их вдоль жизненного пути девушки. В безрадостном посёлке с названием Радостный, в восьмидесяти километрах от Зоны отчуждения, Вика очутилась по собственной глупости. Подружка, с которой они на пару снимали комнату у подслеповатой бабуси в Чертанове, сообщила, что ей предложили работу. – Платят мало, – сказала подруга, – но там перспективы. Если пройду проверку особистов, позволят устроиться в Надеждинске. Может, поварихой на Рубеж попаду. Уж там деньги – так деньги. И Вика рванула вместе с непутёвой соседкой по жилплощади. Работу не нашла, и через несколько дней подруга попросила ее уехать обратно. – Ты прости, Викусь, – надув губы, страдальчески выдала та. – Но у меня мужик появился, из военных, а комната маленькая… Сама понимаешь. Возвращайся в Москву, может, баба Катя ещё нашу комнату никому не сдала. Но отступать Вика и не думала. На попутке она добралась до города Надеждинска и принялась искать работу там. Разумеется, не нашла – город, разрастающийся и крепнущий на крови сталкеров и военных, редко вбирал в себя случайных людей. Врачи, учителя, слесари, инженеры были нужны, а девочка из Кирова без образования и с опытом работы в сигаретном киоске всякий раз оказывалась перед закрытыми дверями. Первую ночь – благо, тянулось жаркое, душное лето – Вика провела в сквере возле одного из магазинов, вторую – привалившись к детскому грибку-песочнице. На третьи сутки безденежных мытарств девушку задержал патруль. Правда, отвезли её вовсе не в комендатуру для разбирательства и не в здание управления Рубежа, а в неприметный частный дом на окраине. Она отчётливо помнила, как её посадили на жесткий стул в пустой комнате. Потом скрипнула дверь, вошел грузный мужик лет шестидесяти в свитере крупной вязки и потёртых джинсах – руководитель всех военных сталкеров, тогда ещё полковник, Стеценко. – Девушка из глубинки, без образования. Либо пойдёшь по рукам, либо снаркоманишься, – сообщил полковник. – Но у меня есть для тебя одна работёнка… Можно сказать, он свёл Вику с Ивановым. Поначалу Виктор использовал «подарок» Стеценко для мелких поручений – принеси-подай, потом начал привлекать к более серьёзным делам. Закрутился роман. И немудрено, ведь Виктор был практически идеальным мужчиной в её представлении – сильный, смелый, хитрый. Он служил таинственным Хозяевам, всемогущему тайному обществу, о котором даже ей не рассказывал. После бурных ночей Вика прижималась к его груди, слушала, как колотится сердце в оболочке горячей плоти, и спрашивала: – Кто такие Хозяева? Но даже тогда, в минуты высочайшего блаженства, когда мужчина, как считала Вика, готов отдать женщине всё и обо всём рассказать, он молчал. Молчал так, словно боялся за себя и за неё.