Энглер кивнул, сделал несколько шагов по коридору и вошел в комнату для составления отчетов. Закрыв за собой дверь, он подождал, когда Мульвахилл поставит контейнер в сквозное окно, проделанное в стене. Энглер расписался в квитанции и передал ее сержанту. Потом поставил контейнер на ближайший стол, сел перед ним, снял крышку и заглянул внутрь. Ничего. Вообще-то, «ничего» было небольшим преувеличением. Там лежали образцы одежды Альбана Пендергаста, в маленьком полиэтиленовом пакете на молнии – частичка земли с подошвы его туфли. Были там и несколько сильно покореженных пуль, извлеченных из автомобилей, но они все еще проходили баллистическую экспертизу. Однако единственного настоящего вещдока – бирюзового камешка – не было. Только небольшой прозрачный пакетик, в котором лежал камень после описания, пока Пендергаст не забрал его. Энглер нутром чуял, что камня здесь не окажется. Но помимо воли надеялся, что Пендергаст вернул камень. Глядя в контейнер, он чувствовал, как в нем медленно закипает гнев. Пендергаст обещал вернуть камень в течение двадцати четырех часов… которые истекли два дня назад. Дозвониться до Пендергаста Энглер не сумел – все его звонки остались без ответа. Но как бы он ни был зол на Пендергаста, еще больше Энглер злился на себя. Агент ФБР практически выпросил у него этот камень (ни больше ни меньше на вскрытии собственного сына), и в момент слабости Энглер уступил вопреки доводам собственного разума. И что в результате? Пендергаст обманул его. Что он делает с этим камнем, черт его раздери? Что-то темное мелькнуло на периферии его зрения. Энглер повернулся и увидел в дверях комнаты самого Пендергаста, словно вызванного к жизни мыслями Энглера. Агент ФБР без слов подошел к нему, вытащил из кармана кусочек бирюзы и протянул ему. Энглер внимательно рассмотрел камешек. Это была та же самая бирюза, по крайней мере так ему показалось. Он открыл пластиковый пакетик, положил туда темно-синий камень, закрыл молнию и вернул все это в контейнер. Потом снова взглянул на Пендергаста. – И что я должен сказать по этому поводу? – спросил он. Пендергаст ответил ему с легкой улыбкой: – Я надеялся, что вы поблагодарите меня. – Поблагодарить вас? Вы задержали камень на двое суток дольше договоренности. Не отвечали на мои звонки. Агент Пендергаст, правила хранения вещдоков не с потолка взялись. И ваш поступок был крайне непрофессиональным. – Я прекрасно знаю правила хранения вещдоков, – ответил Пендергаст – Как и вы. И вы позволили мне взять камень на время, не согласуясь с правилами, а против них. Энглер глубоко вздохнул. Он гордился тем, что никогда не терял присутствия духа, и будь он проклят, если этот мраморный призрак, облаченный в черное, если этот сфинкс выведет его из себя. – Скажите, почему вы задержали возвращение камня? – Я пытался определить источник его происхождения. – И вам это удалось? – Результаты пока не окончательные. «Пока не окончательные». Более туманных ответов Энглер еще не слышал. Он немного помедлил и попытался зайти с другой стороны: – Мы решили вести поиски убийцы вашего сына в новом направлении. – В самом деле? – Мы собираемся отследить, насколько это возможно, все перемещения Альбана в течение нескольких дней и недель перед убийством. Пендергаст молча выслушал это. А затем, слегка пожав плечами, направился к выходу. Энглер не смог сдержать раздражения: – И это вся ваша реакция? Пожатие плечами? – Я очень спешу, лейтенант. Еще раз позвольте поблагодарить вас за камень. А теперь, если вы не возражаете, я пойду. Но Энглер еще не закончил. Он последовал за Пендергастом к двери: – Я бы хотел понять, что происходит у вас в голове, черт возьми. Как это возможно, что вы совершенно… незаинтересованы? Неужели вы не хотите узнать, кто убил вашего сына? Но Пендергаст уже исчез. Энглер, прищурив глаза, уставился в пустой дверной проем. Он слышал легкие быстрые шаги Пендергаста, гулким эхом отдающиеся в каменном коридоре по направлению к лестнице, ведущей из подвала на первый этаж. Наконец, когда звук шагов смолк окончательно, Энглер повернулся, закрыл контейнер, постучал по стене, вызывая Мульвахилла, и поставил контейнер в окошко. А потом его взгляд невольно устремился к пустому дверному проему. 16 Привлекательная женщина лет тридцати пяти с гладкими каштановыми волосами до плеч отделилась от толпы посетителей, толкущихся в Большой ротонде музея, застучала каблучками, направляясь к широкой центральной лестнице, поднялась на второй этаж и прошла по гулкому мраморному коридору к двери, обрамленной красиво подсвеченными живописными изображениями петроглифов анасази[16]. Она помедлила, сделала глубокий вдох и вошла в дверь. Метрдотель за небольшой деревянной стойкой выжидательно посмотрел на нее. – У меня заказан столик на двоих, – сказала женщина. – На фамилию Грин. Марго Грин. Метрдотель сверился с экраном компьютера: – Да, конечно, доктор Грин. С возвращением. Ваш визави уже здесь. Марго последовала за метрдотелем, лавирующим между столиками с льняными скатертями. Она оглядела зал, у которого была занятная история. Первоначально здесь находился зал захоронений народа анасази, наполненный десятками индейских мумий в их исходных согнутых положениях, а также бесчисленными одеялами, керамикой, наконечниками стрел, похищенными в конце XIX века из аризонской Пещеры мумии и других доисторических захоронений. Со временем зал стал причиной протестных настроений, и в начале 1970-х годов большая группа индейцев-навахо приехала в Нью-Йорк пикетировать музей – они возражали против такого, по их мнению, осквернения могил. И тогда зал без лишнего шума был закрыт, а мумии удалены. Так он и оставался пустым несколько десятилетий, пока два года назад кто-то из высокопоставленных прогрессивно мыслящих администраторов не понял, что это место идеально подходит для шикарного ресторана, обслуживающего дарителей, персонал музея и хранителей с важными гостями. Ресторан получил название «Чако», в нем сохранились очаровательные старые настенные росписи, украшавшие первоначальный зал в стиле ритуальных сооружений древних анасази, но без мумифицированных останков. Одна перегородка (подделка под глинобитную стену) была удалена, благодаря чему открылись громадные окна, выходящие на Мьюзеум-драйв, сиявшую в ярких солнечных лучах. Марго с удовольствием посмотрела на окна. Из-за столика навстречу ей поднялся лейтенант д’Агоста. Он почти не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз, разве что похудел немного, стал спортивнее да волосы у него чуть поредели. То, что его нынешний вид остался таким же, каким его хранила ее память, задело какие-то благодарные и грустные струны в ее душе. – Марго, – сказал д’Агоста, и они обменялись рукопожатием, которое перешло в объятие. – Как я рад вас видеть. – И я тоже. – Вы прекрасно выглядите. Спасибо, что нашли время сразу же приехать. Они сели. Накануне д’Агоста вдруг ни с того ни с сего позвонил ей и попросил встретиться где-нибудь в музее. Марго предложила «Чако». Д’Агоста огляделся: – Это место здорово изменилось с того времени, как мы здесь познакомились. Кстати, сколько лет назад это было? – Музейные убийства? – Марго задумалась. – Одиннадцать лет. Нет, двенадцать. – Невероятно. Официант принес им меню с изображением Кокопелли[17] на обложке. Д’Агоста заказал охлажденный чай, Марго тоже. – Итак, чем вы занимались все это время? – Я теперь работаю в некоммерческом медицинском фонде в Ист-Сайде. В Институте Пирсона. – Вот как? И что вы там делаете? – Я этнофармаколог. Оцениваю ботанические лечебные средства исконных народов, ищу, что можно использовать для разработки лекарств. – Звучит захватывающе. – Так и есть. – По-прежнему преподаете? – Нет, с этим я покончила. Сейчас я могу помочь тысячам, а работая преподавателем – одному классу. Д’Агоста снова пробежался взглядом по меню. – Уже нашли какое-нибудь чудодейственное средство? – Самое серьезное, над чем я работала, – это вещество в коре дерева сейба, которое может помочь при эпилепсии и болезни Паркинсона. Майя используют эту кору при старческом слабоумии. Проблема в том, что на разработку нового лекарства уходит целая вечность. Официант вернулся, и они сделали заказ. Д’Агоста посмотрел на Марго: – По телефону вы сказали, что регулярно бываете в музее. – Раза два-три в месяц, не реже. – С какой целью? – Печальная правда состоит в том, что естественная среда обитания интересующих меня растений катастрофически сокращается: леса вырубаются, площади выжигаются и распахиваются. Один Господь знает, сколько потенциальных средств излечения рака исчезло за последнее время. В музее лучшая в мире этноботаническая коллекция. Конечно, когда ее собирали, обо мне не думали – просто ученых интересовала туземная медицина и магические лечебные средства племен, обитающих в разных уголках мира. Но это точно согласуется с моими исследованиями. В коллекции музея есть растения, которых больше не существует в природе. – Она замолчала, напомнив себе, что не все разделяют ее страсть к этой работе. Д’Агоста сцепил руки в замок. – Вы регулярный посетитель музея, а это как раз то, что мне нужно.