– Что вы намерены делать далее? – Собрал военный совет, – задумчиво ответил император, создавая себе бутерброд, подобный тому, который сделал для меня. – Поэтому до середины дня ты можешь передвигаться по дворцу совершенно свободно, в императорской канцелярии тебя уже ожидают. Понимаю, что ты привыкла иметь возможность управления на местах, но до решения возникшей проблемы дворец не покидать. Далее завтрак протекал в полном молчании. Кесарь ел быстро, явно торопясь, мне следовало бы поторопиться тоже, но я все не знала, как бы сформулировать вопрос… К счастью, не пришлось. – Просто скажи «рабыни», – несколько раздраженно произнес Араэден. – Рабыни! – громко сказала я. Тот час же открылась дверь, и совершенно бесшумно явилось человек пятьдесят. Молча посмотрела на кесаря. Тот невозмутимо сообщил: – Ты не указала количество, поэтому явились все пятьдесят пять твоих рабынь. Вновь переведя взгляд на девушек, исключительно из вредности пересчитала – сорок девять. Сорок девять запуганных, бледных, местами, в смысле ладонями, подрагивающих. – Так, я не поняла, – произнесла, пересчитывая повторно, – почему недобор? Где еще шестеро? Рабыни перестали даже дышать, хотя и до этого дышали чуть ли не через раз. Я же вдруг вспомнила сказанное Тэхарсом: «Полетят головы» – и медленно, очень медленно повернулась к кесарю. Его императорское владычество продолжал невозмутимо завтракать, совершенно и полностью игнорируя мой взгляд. Я продолжала смотреть. Он – молчать. Я понимала, что предъявляю сейчас претензии к тому, кто не принимал их на свой счет в принципе, считая себя истиной в последней инстанции, и все же… – И все же, нежная моя, – вдруг, посмотрев мне в глаза, на оитлонском произнес кесарь, – двое суток назад я пощадил Эдогара, сегодня – Тэхарса. Сложив руки на груди, также на языке, который был языком моей души, иначе не скажешь, холодно спросила: – И все же… сколько можно? Кесарь медленно поднялся, швырнув салфетку на пол. Вызвал портал и, исчезая в нем, бросил напоследок ледяное: – Доброго дня, нежная моя. Да, и утро не задалось, и день определенно не задался тоже. – Платье и вино, – приказала я. Рабыни метнулись исполнять приказание. * * * Первый бокал я выпила, сидя все так же за столиком и крохотной серебряной ложечкой доедая зеленоватое желе с мятным привкусом. Второй – уже в гардеробной, отметив, что ткань второго, стягивающего платья сегодня даже приятнее на ощупь и по восприятию, чем вчера. Затем последовало третье платье. После мои волосы расчесали и тщательно заплели. А на третьем бокале в гардеробную, где уже приступили к обуванию императрицы, то есть меня, заявилась свекровь. Пресветлая Эллиситорес вплыла белой лебедицей, остановилась в шаге от входа, оглядела меня с восхищением, рабынь – с пренебрежением, бокал вина в моей руке – с недоумением, собственно, меня после всего этого с осуждением, и я гордо подтвердила: – Спиваюсь! Возмущенная пресветлая возмущенно набрала воздуха, видимо, чтобы облечь собственное возмущение в словесную форму, и… и определенно начала отсчитывать. Я ради интереса посчитала тоже – дошла до тридцати семи, когда Эллиситорес, наконец, произнесла: – Но разве полагается пить той, кто несет дитя во чреве?! Я подавилась! Закашлялась и, дабы облегчить свое состояние и как-то сгладить факт испачкавшегося третьего платья, одним махом допила все вино до конца. Эллиситорес… считала. Пока она отсчитывала про себя, пытаясь придать нашей беседе светский оттенок, мне сменили третье платье и покров на голове, прежний я в приступе неудержимого кашля умудрилась так же облить вином. После чего я потребовала еще вина. В приказной и ультимативной форме, сообщив, что либо я получаю вино, либо… я получаю вино. Впечатлившись возможностью дарованного выбора, мне тот час же принесли требуемое, и даже в новом бокале. Пресветлая перестала считать, гневно посмотрела на меня и гневно начала было: – Звезда моя, вино – яд, позволенный лишь мужчинам, а ты… – Примерно то же самое, только в юбке, – устало сообщила ей. Потом взглянула на себя и поспешила исправиться: – В смысле, в первом платье, втором платье, третьем платье, куске тряпки на голове и с ободком, сей кусь тряпки придерживающем. И на этом, полагаю, дискуссия окончена, потому что к тому моменту, как вы перестанете про себя отсчитывать секунды, положенные в свете для продолжения светской же беседы, я успею дойти до императорской канцелярии. Сиятельного дня, пресветлая. С этим, изобразив полупоклон, я направилась к двери, одной рукой придерживая юбку, второй крепко удерживая бокал с вином. Но едва, обойдя по дуге свекровь, я вышла в спальню, чтобы далее проследовать в коридор, меня остановил окрик решившей прекратить соблюдение этикета Эллиситорес: – Звезда моя, мне необходим твой совет. И я затормозила. Медленно повернулась к матери кесаря и вопросительно посмотрела на нее, ожидая продолжения. Пресветлая догнала меня, замерла в шаге и, понизив голос, скорбно вопросила: – Пресветлая императрица, известно ли вам, что ваш супруг с момента возвращения не посещает императорский гарем?! Сказано это было с такой интонацией, что звучало как «мой маленький мальчик вторую неделю ни гоблина не жрет, отощал вконец, на ладан дышит». Но в общем и целом проблемой я лично не впечатлилась, мне, если честно, было абсолютно все равно – посещает великий и бессмертный свой гарем или не посещает. Однако, судя по выражению лица Эллиситорес, происходило что-то даже не то чтобы из ряда вон выходящее, а вконец фатальное и близкое к концу света. – Мм-м, – глубокомысленно протянула я, делая еще глоток вина и чувствуя, как медленно, но верно ширится и множится моя глубокомысленность. Сочтя этот звук высочайшей степенью выражения сочувствия, Эллиситорес продолжила, срываясь на фальцет, прямо как я недавно: – Это трагедия, звезда моя! Мой сын всегда отличался исключительным темпераментом! Да ему триста лет в прошлом году стукнуло, всеми королевствами отмечали, собственно, наплевав на летописи, гласящие, что никакие не триста, а все триста двадцать семь, однако не суть – лично по моему скромному мнению, кесарю в принципе давно пора было бы забыть о темпераменте в общем и о гареме в частности. Но вслух выдала все то же: – Мм-м. И снова была неверно понята, в смысле, пресветлая продолжала искренне верить, что нашла в моем лице благодарного слушателя. – Я предположила, – понизив голос почти до шепота, начала она, – что дело в его заточении в вашем мире и изменившихся вкусах. Но накануне он даже не взглянул на человеческих наложниц! Патетика, фальцет, страдание в глазах и даже заблестевшие во все тех же глазах слезы. – Звезда моя, я понимаю, что мой великий сын… – Она не стала договаривать и сразу выдала: – Забота о мужском благополучии – прямая обязанность супруги, Кари, ты должна мне помочь! На этом благостное расположение расслабленного духа, дарованное хмельным напитком богов, дало сбой, и я нервно спросила: – Простите, озаренная светом, помочь конкретно в чем? И я была снова не понята. Вопрос, причем прямой же вопрос, был воспринят как мое абсолютное и бесповоротное согласие, после чего пресветлая, выпрямив спину, хотя, на мой взгляд, прямее было уже некуда, развернулась и поспешила прочь, пребывая в святой уверенности, что я последую за ней. Я… последовала. Из любопытства. И потому что захмелела уже настолько, что сильно тянуло на Динара… в смысле, на приключения. И они начались! Приключения эти. Они начались прямо в коридоре, когда я узрела не один, а целых два ряда охраны по обеим сторонам коридора. И когда моя доблестная охрана, вдруг скомандовав «стоять», истыкала копьями пустое пространство вокруг меня и Эллиситорес. Истыканное пространство обиженно промолчало, пресветлая испытание выдержала с присущим ей достоинством, а я не удержалась от замечания: – Паранойя – заразная ты сволочь. После чего пошла вслед за свекровью по коридору, воздух в котором продолжали протыкать насквозь впереди и позади нас. Да, будь Акьяр здесь, истыкали бы его, несомненно, и если бы мухи летали, им бы тоже было несдобровать, а так в целом смотрелось до крайности глупо. С другой стороны, определенный смысл в этих действиях был: во-первых, все двигались, то есть, если бы кто-то из стражей замер, как вчера, это было бы заметно, во-вторых, никакие чары невидимости не помогут, если в тебя одновременно с десяток копий воткнут, в-третьих, все равно глупо. Действенно, конечно, но глупо. По продырявленному копьями пространству мы прошли в конец галереи, что была недалеко от нашей с кесарем спальни, по меркам пресветлых, недалеко – всего каких-то шагов триста, после чего стражи распахнули переливающиеся серебром и поэтому отдаленно напоминающие зеркальные струи дождя двери. И мы вошли в помещение, где охранниками выступали уже люди. В смысле, мужчины. Поголовно лысые, без единого волоска на теле, эти одетые в прикрывающую внушительную мускулатуру кожаную сбрую индивиды разом опустились на левое колено при нашем появлении. – Евнухи? – поинтересовалась я, в принципе сталкивающаяся с устройством либерийских гаремов. Но то ли слово не верно перевела, то ли тема была запрещенная, в любом случае пресветлая не ответила и поспешила далее, в проход, двери к которому рабы также услужливо распахнули. Я же подзадержалась, просто очень заинтересовали эти человеческие индивиды. Они были украшены неприметными с первого взгляда золотистыми кольцами. Кольца пронизывали их уши, основание носа, брови, у некоторых места на лице не хватало, и потому колечки были нанизаны уже на кожу рук, плеч, груди. – Что это? – спросила я у ближайшего. Раб дрогнул и стремительно опустился на колени. В смысле, до этого стоял на одном, теперь устроился на обоих. Я полагала, он заговорит после данного акта более удобного расположения, но нет, раб молчал. – Это свидетельства его побед, пресветлая, благословленная светом императрица, – раздался приятный женский голос. Я повернула голову на звук и увидела самую красивую девушку из всех, что мне когда-либо доводилось встречать. Лорианне до подобной красоты было, как ползком до Готмира, а, впрочем, нет – гораздо дальше. Девушка казалась идеальной. Прекрасная белая кожа, безукоризненной формы тело, точеные ножки, водопад сверкающих рыжеватых волос и лицо, на которое хотелось смотреть и смотреть. И сложно было сказать, кто передо мной – человек или эллара. Для человеческой девушки она была слишком идеальна, для эллары – обладала излишне округлыми формами. Впрочем, я не так много видела девушек светлого народа, чтобы судить, так что, вполне вероятно, ошиблась. Однако могла утверждать совершенно безошибочно – это была любовница кесаря. Вероятно, бывшая, если учесть стенания Эллиситорес, но совершенно точно являющаяся ею достаточно продолжительное время. Просто у кесаря волей-неволей перенимаешь этот замедленный поворот головы, эту уверенную властность, эту готовность сражаться за поставленную цель. У данной девочки цель была. Определенно. Для людей моего положения подобное всегда предельно очевидно.