Часть 3 из 12 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Мне кажется, мы неправильно друг друга поняли.
— Не может этого быть? — театрально удивился он, и как ни в чем не бывало, прижимая Анну лишь теснее к себе продолжил: — Вы восхитительны Энн, а я слишком стар, я зрелый мужчина и не в моих намерения слишком долго ходить вокруг да около. Мой возраст не для долгих игр. Я не встречал столь красивых женщин как вы, и говорю об этом прямо. Надеюсь, вы понимаете о чем я?
«Как щедро он расточает картонные комплименты», — подумала Анна и деликатно, но настойчиво попыталась высвободиться из его крепких рук. Она напряглась уже приготовившись бороться с сопротивлением, но к ее удивлению он легко отпустил ее, и с невозмутимой улыбкой продолжил:
— Мы можем отправиться завтра в Ниццу. Вы бывали в казино де ля Жете променаде? Редкой несуразности дворец, но так по-французски и с излишеством. Лишенный вкуса, но все же стоит посмотреть, хотя бы раз.
— Боюсь в этом моя вина, я повела себя не слишком благоразумно, и дала вам ложный повод думать обо мне фривольно, быть может, это разность языка или культур, хотя едва ли это снимаете с меня вины. Прошу меня простить, и принять мой окончательный отказ, — строго и тоном, лишенным эмоций произнесла она.
Он закусил нижнюю губу, пожал плечами, и к ее удивлению сказал:
— Ну что ж, я джентльмен, как и сказал, поэтому все что угодно, но лишь по вашей воле! — и как ни в чем не бывало, подал ей руку для обратного пути.
Она была готова к его гневу и даже натиску против желания, но он будто потерял к ней интерес. Дэвид был все также приветлив, и ни словом, ни взглядом не дал ей понять, что оскорблен или обижен, будто бы сцены, развернувшейся минуту назад в этой бархатной ночи, и вовсе не было. И это сбило ее с толку, и сказать по чести, даже оскорбило.
Они также странно расстались, как и встретились. Каждый пошел своей дорогой: он на виллу, а она в пристройку для прислуги. Вернувшись в свою маленькую комнатку, Анна спешно разделась, и, улегшись на узкую кровать служанки горько расплакалась. Чувство глубокого одиночества, и затерянности в этом мире, захлестнуло и с головой накрыло ее будто огромная морская волна. Она плакала об ушедших родителях, о своем доме, о Николае, но больше всего она плакала о себе, о жизни, что почти прожита, о будущем, которого нет, и о прошлом, что не вернешь. Вина, тяжелая, будто камень, легла на сердце. Ей казалось, что она могла, что-то сделать по-другому в этой жизни, свернуть в другую сторону, смолчать, где сказанное лишне, или явить свой голос там, где по малодушию или из страха она смолчала. В этот миг, ее жизнь представилась ей чередой неверных решений и ошибок, и исход, оттого так грустен и печален, оттого, что все, что сделано было не так или не сделано было вовсе. И хотя разум говорил ей, что все случилось так, как и должно было случиться. Ведь разве ж маленький человек волен над своей судьбой? Но сердце стонало и плакало, ввергая в хаос остатки ясности рассудка. Ее мучило и чувство вины перед Николаем, и не только, и не столько, потому что он погиб, а она ничего не сделала, а оттого что его образ за эти годы почти стерся из памяти, оставив лишь горечь утраты, а любовь, казавшаяся истинной истончилась и исчезла. И сегодня, стоя в ночи в жарких объятиях сильного мужчины, она осознала это так ясно и так явственно, что пришла в ужас от чувств, которые снова может испытывать, и которых избежала, лишь из страха вновь почувствовать себя живой. Но разве ж такое возможно? И разве ж и настоящая любовь стирается с годами? Ответа нет.
Наконец устав от слез и терзаний Анна затихла. Она легла на спину, и сложила руки на груди, словно отправлялась в последний путь. Голова ее кружилась, и ей казалось, будто она на дне глубокой узкой лодки, а волны качают ее то вверх, то вниз, неся в глубокие темные воды неизвестности, где нет ни берега, ни горизонта. И в этих расстроенных чувствах, наконец, под утро, уснула.
Дэвид всегда вставал рано, он любил утренние часы в одиночестве, с чашкой кофе, свежей газетой и сигаретой. Он наслаждался этим, он вкушал то счастье ложками и пил его из чаши жадными глотками. Так и сегодня, попросив прислугу подать кофе на террасу, он как обычно планировал насладиться утренней прохладой, наблюдая как горизонт окрасится в цвет красный, в цвет пурпура, разливаясь по темной глади волны, и лишь затем появится солнце, рассеяв мрак своими острыми янтарными лучами.
Но сегодня все пошло не так. Сегодня ему было не до восхода и не до газеты. Он лишь глотнул кофе, выкурил три сигареты, одна за одной, и нетерпеливо постукивая пальцами по чуть влажному от росы дереву в сотый раз посмотрел на виллу.
Наконец в двери появился еще заспанный Гаэль, и Дэвид облегченно про себя выдохнул. Нет, конечно же, он не скучал по нему, и едва ли так уж сильно жаждал его видеть, но события вчерашней ночи, окрасили, как солнце окрашивает небо, его пребывание на вилле Жикелей в алый цвет. Давно уже он не был увлечен женщиной так сильно как после вчерашнего отказа. Тем более отказ тот был сродни согласию, и если бы он действительно увидел в ее глазах неприязнь, тогда он точно отступил бы. Не в его возрасте и не в его характере было терять время на тех, кому он безразличен, потому что только мазохист, может желать того, кому он не нужен. А уж он таким не был. Ее отказ был продиктован явно другими причинами, и ему необходимо было узнать какими, чтобы понять, как с этим быть.
Он с нарочитой расслабленностью облокотился на стул, положив ногу на ногу, и лениво улыбнувшись, будто в голове его не было ни одной путной мысли, а сам он был прост и понятен, как белый чистый лист, заговорил о делах пустых и ничего не значащих, но лишь до той поры, пока словно невзначай, из праздного любопытства не сказал:
— Как жаль, что ты нанял новую гувернантку, я уже хотел порекомендовать тебе одну даму, хотя и преклонных лет, но с опытом, и само собой, разумеется, из Шотландии, как иначе, тем более с прекрасными рекомендациями…, — и сказав это так, будто нечаянно обронил салфетку, отвернулся от Гаэля и посмотрел куда-то вдаль, будто уже и сам к сказанному потерял интерес.
И как бы ни был отстранен вид Дэвида, Жикель слегка удивился такому повороту в беседе, но убаюканный простой и открытой улыбкой Маршалла, последовавшей после этого, так ни о чем и не догадавшись, заговорил:
— Что ты, Мари и слушать не хочет ни о ком, кроме русской гувернантки, ей кажется, что Матье необходимо знать язык своих предков, но Анна настолько молчалива и угрюма, что по мне он и на французском скоро перестанет говорить, если еще немного побудет с ней. Только ведь кажется я тебе все это уже рассказывал. Видимо ты меня не слушал, — полушутливо заметил Гаэль.
«Конечно, не слушал», — подумал Дэвид, да если бы он слушал все глупости, что говорят люди, он бы наверняка уже сошел с ума, но вслух спросил:
— Неужели ты взял гувернантку без рекомендаций? И даже не знаешь, откуда она? Опрометчиво с твоей стороны, — кинул наживку Маршалл.
Задетый этим замечанием, Гаэль раздраженно добавил: — С чего ты взял, что я мог так поступить? Ее порекомендовала мадам Мейран, добрая подруга матери Мари, она Анну знала лично. Кстати у себя в России она была богатой вдовой, ей принадлежала текстильная фабрика, но когда пришлось покидать страну, ее управляющий, отправил ее пароходом, а сам уверил, что все уладит, и все-таки вывезет часть состояния, следом за ней. И что ты думаешь? Пропал! По мне так он просто обманул ее, украл все состояние и скрылся. Вот только она не верит, убеждена, что с ним стряслось что-то, а иначе бы так не поступил. Толи глупа, толи наивна. В общем, здесь она оказалась без средств к существованию, и только благодаря Мари, и ее нежному сердцу, которая любит сирых и убогих, она не пропала где-нибудь на улицах Парижа. Тем более французский все-таки она знает сносно, — высокомерно заметил он.
Дэвид уловил в его голосе явную неприязнь к Энн, но пока не знал с чем это связано. Хотя теперь немного зная Энн, он не был удивлен такому отношению со стороны Гаэля, скорее всего Жикель попытался соблазнить ее, но ему это не удалось, а уж в этом он был уверен, и теперь тот исходит желчью и ядом, как исходил любой другой бы на его месте, имея перед глазами образец редкой женской красоты, который не доступен. И потом, что бы тот не говорил, Дэвид уже давно не верил ни одному людскому слову, потому как, прежде всего, всегда надо первым делом понять почему человек это говорит, и зачем, и только потом судить о том правдивы или лживы его высказывания. Так и теперь, все сказанное Жикелем, Дэвид хотя и слушал, но с той долей критика, которая бы позволяла ему не принимать на веру все сказанное.
— Выходит она из благородной и состоятельный семьи? — спросил Дэвид.
— Пф-ф-ф. Совсем нет, все благодаря мужу. Вот так подумаешь, вроде глупа и наивна, а потом посмотришь и по другому взглянешь, может не так глупа, и уж точно не наивна, — смеясь добавил Гаэль.
— Что ты имеешь ввиду? — переспросил Дэвид.
— Все богатство прошлого досталось ей от мужа, который помер в день венчания. Вообще странная история. Но жена верит в сентиментальную сказку о вечной любви, а переубеждать женщину, как ты сам знаешь дело бесполезное. Это кстати тоже одна из причин, почему Мари ее держит, из-за этой слезливой истории.
— Так в чем суть истории? — уже нетерпеливо переспросил Дэвид и тут же спохватился, что может своим тоном выдать интерес к Энн.
— Я ничего и сам толком не понял, если честно, вроде бы она работала в одном семействе, а там ее пытался соблазнить хозяин, но неудачно, зато удачно соблазнил друг хозяина, — цинично засмеялся Гаэль. — И закончилась бы эта история ничем, уверен, что он бы ее оставил в скорости, как только бы она ему наскучила, и женился бы, к примеру, на богатой и благородной даме, как часто и бывает в жизни, только вот на ее счастье, местные разбойники ранили его, и он, умирая, на смертном одре, венчался с ней, только для того, чтоб оставить ей свое наследство. Как же сильно верно она его околдовала. Вот такая история, как раз для женского бульварного романа, — скептически заметил Жикель.
Дэвид считал Гаэля редким сплетников, так что не был удивлен такому детальному рассказу, надо было лишь правильно подвести его к этому, и он не сомневался, тот расскажет все и даже больше, без усилий. Но вот продолжать расспросы было уже опасно, тем более он узнал все, что ему необходимо было знать. Более того он узнал даже то, что знать и не хотел, а потому сделав вид, будто потерял интерес к этой теме, заговорил о планах на день.
— Хочу избавиться от Сессиль, — неожиданно произнес он.
Гаэль удивленно посмотрел на него, затем засмеялся и спросил: — Так скоро? Мари будет расстроена. Боюсь, нам после этого тяжело будет остаться друзьями, — пошутил Жикель, — но обещай не сообщать ей об этом до отъезда, и умоляю, не сообщай ей об этом в нашем доме, не хочу становиться свидетелем драмы и эти женские слезы, терпеть не могу их.
Дэвид про себя подумал, что это по больше мере странно, и как они могли перестать быть друзьями, когда они никогда друзьями не были, а совместное времяпрепровождение и попойки, не повод для душевной близости, но вслух сказал:
— Лучше я найду твоей жене новую подругу, — и, затянувшись сигаретой, засмеялся, затем добавил: — Можешь не беспокоиться, до отъезда я не предприму никаких шагов, в конце концов, ее общество не настолько невыносимо, чтобы невозможно было потерпеть хотя бы два дня. Именно столько он планировал оставаться в Теуль-сюр-мер до отбытия в Калле, а потом в Париж по делам.
— Ты поедешь в Ниццу с нами? Со мной и Мари? Да и Сессиль устала от скуки на вилле и хочет присоединиться к нам. После полудня? Как тебе? Вначале по магазинам, а потом останемся там на ужин.
— Не могу присоединиться к вам, у меня дела в Ницце, мне необходимо все уладить до отъезда. Поезд в четверг, осталось два дня. Так, где вы будете?
— В казино конечно! — с энтузиазмом воскликнул он. — И там же поужинаем.
— Де ла Жете променаде? — уточнил Дэвид.
— Конечно, единственное приличное место в Ницце.
— Если я успею все уладить, то присоединюсь к вам, — солгал Дэвид, даже не планируя к ним присоединяться. Надо отдать должное, не все, что он сказал, было ложью, у него и правда были дела в Ницце, но совсем ненадолго, вот только он не горел желания проводить еще один вечер с Жикелями и Сессиль. В глубине души он не хотел оставаться и здесь, может быть, даже пора было возвращаться в Глазго, Франция порядком утомила его. Хотя дела, дела. По крайней мере, в Париж ему все же придется вернуться. Положа руку на сердце, ему надоело курсировать из ресторана на виллу, из виллы в ресторан, будто кораблю, запертому в узком пространстве русла реки. Он сейчас как никогда остро почувствовал: пора возвращаться в море.
Он никогда не был привязан к месту, его дом, там, где ему нравится, и как только ему нравиться переставало, пора было менять дом. Он любил родную Шотландию, любил голые скалы и сырость, и ветер, и море, но также сильно как любил, так же легко ее покинул. Как горячо любимую, но опостылевшую своей суровостью женщину. Он любил Париж, за его разгул и размах, за роскошь и грязь, но устав от праздника и плотских утех, бежал на Лазурный берег, словно залечивать раны, и был здесь счастлив, но лишь до той поры, пока не начинал тяготиться однообразием и слишком теплым солнцем, и слишком ласковым прибоем. Он был везде и нигде. Часть всего, и одновременно ничей.
Иногда он уставал и от себя, и где-то в глубине душе его закрадывалось опасение, может с ним, что то не так. Почему он так черств и пуст внутри, словно обветрен на море страстей, но не желая капаться в бесплодных поисках и явно осознавая, что истины не найти, так как будучи человеком рациональным и здравым, отгонял от себя все пустое, что не несло в себе пользы, а лишь могло разрушить пусть и не правильно выстроенный и не верный, однако же крепкий мир внутри себя.
Энн. Вспомнил он. Только интерес к ней держал его теперь на опостылевшей вилле, со скучными, пустыми и никчемными людьми.
Солнце сегодня, казалось, сошло с ума, оно жарило и палило, будто стремясь выжечь все живое, что рискнуло вырасти и расцвести на эти отвесных красных скалах.
Вилла опустела, и Анна решила отправиться с Матье на пляж позже обычного, презрев привычный распорядок дня и лишь тогда, когда спадет полуденный зной. Она не знала, вернуться ли к ужину Жикели. Мадам никогда не ставила ее в известность, а она не спрашивала. И потом, есть она, или нет ее, едва ли это повлияло бы на ее жизнь и даже на жизнь малыша.
Спустившись на пляж, Анна увидела, что в единственном затененном месте на пляже, где обычно располагалась она сама, расположились Остеррайхи. Выбора не было, пришлось остаться прямо на солнце. Она постелила плед, и постаралась сесть так, чтобы хотя бы лицо и шея были в тени. Впрочем, все было тщетно. Опершись об огромный валун, она крест накрест сложила ноги, накрыв их по возможности подолом платья, чтобы не слишком сильно припекало, и повязав платок на голову на русский манер, зорко следила за ребенком, который меж тем, как и любой ребенок был лишь рад солнышку и весело играл галькой.
Остеррайхи в своих одинаковых купальных костюмах, как спортивная команда, то бежали к воде, то секунду искупавшись, уже бежали обратно, и даже на их кислых лицах, начала играть улыбка.
Все же на лазурном побережье хорошо лишь тому, кому оно принадлежит, — грустно подумала Анна, уже уставшая за какие-то пять минут проведенных на солнце.
— Со скрещенными вот так ногами, вы похожи на русалку, выкинутую океаном на берег. — Неожиданно прозвучал голос сзади.
Анна резко обернулась. Перед ней стоял Дэвид. В легком летнем костюме, без пиджака, лишь в рубашке и полу расстёгнутом жилете, брюках, засученных до колена и босыми ногами, тогда как ботинки были в руках. Такой свежий и отдохнувший и такой вызывающе праздный.
Бесцеремонно кинув вещи рядом с ней, он уселся боком в ее ногах, отчего солнце растворяло его лицо в свете, и ей были видны лишь его подбородок и шея в вырезе расстегнутой рубахе.
Видя его она испытала какое-то неподконтрольное ей беспокойство и раздражение. Стараясь незаметно стянуть с головы, нелепо подвязанный от солнца платок, она не желая того взъерошила волосы, отчего даже не глядя на себя в зеркало, знала, какой нелепый и несуразный вид у нее сейчас.
Анна закрыла лицо рукой от солнца, пытаясь рассмотреть его, и сухо и формально и все еще злясь и на него и на себя произнесла:
— Добрый день, Месье Маршалл, — при этом оставив не то шутку, не то комплимент про русалку без внимания.
Казалось, после ее холодного приветствия он вновь потерял интерес к ней. Дэвид стал с любопытством рассматривать семью Остеррайхов. Вот только интерес тот был сродни интересу орнитолога. Было в том интересе не только любопытство, но и равнодушие, ведь как бы не была забавна букашка, едва ли ее судьба, в полной мере интересна ученому, а если и интересна, то только в связи с той пользой, которую можно из этого извлечь.
— Вы выбрали неверное место. Здесь и получаса невозможно пробыть, скоро вас хватит солнечный удар, — серьезно заметил он, оторвавшись от Остеррайхов и обеспокоенно просмотрев на нее.
— Боюсь, у меня нет выбора, такова моя работа, — заносчиво произнесла Анна, — тем более это моя вина, сегодня мы припозднились, и Остеррайхи заняли то место, которое обычно за мной. Для кого то Лазурное море это работа, а не праздный отдых, — стараясь уколоть его сказала Анна, но тут же пожалела об этом. Все же он друг хозяина, и тот факт, что он к ней благосклонен, не дает ей право вести себя так грубо и неучтиво. И кляня себя за несдержанность Анна закусила нижнюю губу и замолчала.
К счастью он словно не обратил внимание на ее дурное настроение, и как ни в чем не бывало, произнес: — Пойдемте, я покажу вам лучшее место, — и, видя, что она сомневается и колеблется, поспешил заверить Анну: — здесь недалеко. — И легко встав, протянул ей руку, чтоб помочь подняться.
Первое ее желание было оттолкнуть его, и отказаться, возразить, уверить, что никуда она за ним не пойдет, но какая-то сила, что мощнее и сильнее ее самой, заставила ее словно против воли протянуть ему руку.
В миг прикосновения руки к его руке, Анна вспомнила их разговор в ночи, и близость его лица в близости от ее глаз, и смущение и стыд овладел ею, и как только она встала на ноги, тут же отдернула руку, будто ошпаренная, что конечно не осталось незамеченным Дэвидом, но он как и прежде не подал вида, и не обращая внимания на ее недовольный и рассерженный вид, уже направился к Матье. Одним лишь сильным движением руки он поднял его и, взвалив себе на плечи, направился в то место, где пляж кончался каменной плитой. Он даже не оглянулся в сторону Анны, словно его не интересовало, пойдет ли она за ним или останется, тем самым дав ей свободу выбора следовать за ним или ответить окончательным отказом.
Минуту Анна замешкалась, но тут же спохватившись, бросилась за ним, с трудом нагоняя его широкий мужской шаг.
Дойдя до огромных валунов разделяющих один пляж от другого, Дэвид с легкостью забрался на него, и, поставив мальчишку рядом, взглянул на Анну.
Анна стояла в растерянности перед преградой, и он едва сдержав улыбку, видя ее замешательство и растерянность, спустился вниз, и, схватив ее будто тряпичную куклу под руки, поднял наверх. И также легко спустил обоих на другую сторону раздела, там где был дикий, никому не принадлежащий пляж, только после этого спустился сам.
Она гневно кинула на него взор, раздраженная скорее на себя, за свою покорность, нежели на него, а может из привычки быть несчастливой, и увидев, что его лицо покраснело и покрылось капельками пота, а сам он тяжело дышит от напряжения и усталости, хотя и тщательно пытается скрыть это от ее глаз, злорадно усмехнулась. От его взгляда не укрылись ее чувства, и он, нисколько не задетый ее ехидством, громко рассмеявшись, сказал:
— Что ж, в оправдание скажу, я уже не молод.
И с трудом отдышавшись, Дэаид снова взял малыша на руки, и пошел вперед.
К счастью идти оказалось недолго, и вскоре они оказались в маленькой узкой бухте, скрытой тенью деревьев, название которых Анна не знала, но они так отчетливо напоминали ей родные сосны из того далекого мира прошлого, которого казалось больше нет.
Дэвид отпустил Матье из своих рук, тем самым предоставляя ему полную свободу, а сам тяжело опустился на песок. С трудом сняв влажный жилет, пуговицы от которого болтались лишь на нитке, видимо оторвавшись во время их тяжелой переправы, он расстегнул рубашку еще на пару пуговицы, так что легкий ветер хладной своей ладонью тут же скользнул по его телу, и в том было блаженство. Дэвид заложил руки за голову, лег на спину и закрыл глаза, отдыхая и наслаждаясь прохладой.
Анна растерянно постояла еще минуту, затем вручив, незнающему чем заняться в незнакомом месте, Матье, ведерко с ракушками, усадила его под сенью той самой знакомой с детства сосны, сама села так, что ей были видны и Дэвид, лежащий недвижимо на песке, и Матье, увлеченно играющий ракушками.
Грудь Дэвида тяжело вздымалась, но глаза были по-прежнему закрыты. — Может он уснул? — подумала Анна. Хотя, едва ли, слишком тревожно и порывисто было его дыханье.
Воспользовавшись моментом, когда он не смотрит на нее, Анна с любопытством начала изучать его при свете дня, с удовольствием отмечая каждый его недостаток. Оказалось он не так строен, как ей казалось вчера. Крупное, но тяжеловатое тело, на лице следы времени и разгульного образа жизни. И все же он еще был крепок и силен, впрочем, как все британцы, которые могли пить и кутить без ущерба для здоровья тела, а главное ума.
Дэвид приоткрыл один глаз, а другой, прищурив, лениво улыбнулся.