В ночь на 14.02.35 г. Саффрон Джонс (17 лет) употребила наркотик «зом», сокращенно от «зомби», называемый так из-за эффекта кратковременной потери памяти в сочетании с чрезвычайной внушаемостью. В принципе, когда человек под «зомом», он делает все, что ему скажут, и не помнит последующие действия, а также большую часть того, что было до этого. Самое неприятное, что ты не помнишь, кто тебя «накачал». Пребывающей под «зомом» Сафф велели раздеться догола и проспрягать вслух французские глаголы «dormir», «manger» и «baiser» (соответственно, «спать», «есть» и «сношаться»). А также сбрить левую бровь и проглотить половину лимонного мыла. Эти события произошли в подвале Элли Бергстрем (18 лет) во время вечеринки в ее доме и были записаны на экран Сафф. Ни голоса, ни изображения других людей, кроме Сафф, на видео нет. Как это обычно бывает после «зома», Сафф проснулась на следующее утро без единого воспоминания о прошлой ночи. Она помнила только то, как вышла из дома и отправилась на вечеринку Элли. Она думала, что сильно напилась, и не подозревала о том, что случилось, пока не зашла в «Фейсбук» и не обнаружила видео, опубликованное на ее странице. Под ним было 114 дизлайков и 585 лайков. – Все могло быть намного хуже, – говорит мне Сафф. Мы сидим в парке «Золотые ворота» в ее машине, припаркованной на одной из подъездных дорожек за цветочной оранжереей. Мне кажется, что сквозь верхушки деревьев видны белые шпили оранжереи, но четче всего я вижу мусорный бак на заднем дворе, куда выбрасывают увядшие и подгнившие цветы. – Сафф, тебя заставили есть мыло. Сафф показала мне видео. (Я больше не захожу в «Фейсбук».) На нем она откусывает от толстого куска мыла, словно это пирожное. Бледно-лиловые зрачки в тусклом свете подвала выглядят огромными. (Как и ее соски.) Однако глаза у нее не мертвые, не такие, какие были бы у зомби. На самом деле у Сафф большие, темные глаза. А на видео они блестели. Кроме того, жуя мыло, она улыбалась. Наверно, ей сказали не просто есть мыло, а есть его с наслаждением. Я глазел на ее рот, чтобы ненароком не взглянуть на грудь, слишком хорошо осознавая, что одетая Сафф сидит напротив меня и наблюдает, как я смотрю видео. Сафф на экране высунула кончик языка и подобрала кусочек мыла, прилипший к нижней губе. Между приоткрытыми губами образовался пузырек, дрожащий, как слово, которое нельзя произносить. И в этот момент изо рта брызнула желтая струя пены. На этом видео заканчивалось. Сафф пожимает плечами: – По крайней мере, бровь отрастает. Видишь? – Она тщательно нарисовала отсутствующую бровь карандашом, но я это вижу, потому что этот оттенок коричневого немного отличается от настоящего. – Могло быть и хуже. – Ты в этом уверена? Уверена, что тебя не… – «Изнасиловали» – слово, которое я не собираюсь говорить. – Думаю, я бы поняла. Это было бы что-то… новенькое. – «Я девственница» – слова, которые она не собирается говорить. Сафф украдкой смотрит на меня, но на этот раз не потому, что пытается флиртовать. Она стесняется то ли признаться, что она все еще девственница, то ли того, может быть, что не такая, как все. Я хочу сказать ей, чтобы она не стеснялась, особенно меня. Когда я бросил школу в прошлом году, все ребята в нашем классе стали объявлять себя натуралами, геями, би, да кем угодно. Мне было некем себя объявлять. Потому что я был никем. Я никто. Меня все это не интересует. Врачи говорят, что интересовало бы, если бы я только ел побольше, но они считают каждую истинную часть меня еще одним симптомом моего болезненного состояния. Они не понимают, что мое состояние это симптом меня. Что я камень, зарытый глубоко в земле, а камень никогда не прорастет, какой бы хорошей ни была почва. – Однако тебя, – на этот раз я решаю произнести это слово, – изнасиловали. – И, услышав его, Сафф издает шипящий вздох. – Даже если физически ничего не было. Тебя заставили делать всякое. Тебя принудили. Я знаю, каково это. – Да. Ну… Теперь все знают, каково это, из-за проклятого видео. – Нет. Я о том, что знаю, что при этом чувствуешь. Когда тебя принуждают. – О, Ретт, – шепчет Сафф. – О нет. И она меня неправильно поняла. Она подумала, что меня изнасиловали. Я же имел в виду тот момент, когда врачи засовывали зонд мне в горло, а я был слишком слаб, чтобы сопротивляться. И когда мои родители говорили им, что все в порядке. И когда мне казалось, что я тону. Однако я позволяю Сафф понять мои слова неправильно. Позволяю ей взять мою руку и взглянуть на меня своими большими темными глазами. Потому что знаю: когда люди утешают вас, они на самом деле утешают себя. МАТЕРИАЛЫ ДЕЛА от 27.03.35, ПОЗДНЕЕ УТРО Возможность Возможность не дает нам никаких подсказок. У всех в классе была возможность «накачать» Сафф. Зом принимается внутрикожно. Его наносят на прозрачный кусочек бумаги, похожий на клочок скотча. Прижимаешь бумагу к обнаженной коже – руки, ладони, бедра, чего угодно, – и наркотик растворяется в организме. Его можно принимать специально для побочных эффектов: замедления времени, обострения обоняния, эйфории. Однако на следующий день большую часть всего этого человек не вспомнит. Или можно получить дозу, даже не зная об этом. От прикосновения незнакомца к твоему голому плечу, пока ты проталкиваешься сквозь толпу, к щеке, с которой притворно смахивают прилипшую ресничку, к тыльной стороне руки в знак проявления симпатии. В ночных клубах все стараются экипироваться по полной: в ход идут длинные перчатки, водолазки, брюки, высокие сапоги, даже вуали и маски. По правде говоря, чем больше на тебе одежды, тем более провокационный вид ты имеешь, потому что так ты словно бы говоришь незнакомцу, что разрешаешь прикоснуться к тебе только там, где есть ткань. Кое-кто из ребят оставляет открытые участки кожи возле плеч, лодыжек и шеи. Не слишком много, но достаточно, чтобы не терять бдительность. Надо защищать то, что показываешь. Выходя из дома, Сафф не укутывалась с головы до ног. На ней были футболка и джинсы, а свои кроссовки она оставила у двери: голые предплечья, голые руки, голая шея, голые ноги. Очень много уязвимых мест. Но Сафф не задумывалась, что она уязвима. Ведь это была вечеринка у Элли, такая же, как сто предыдущих, начиная с тусовки утконосов на ее пятый день рождения – событие, которое посетили все те же дети, включая меня. Дневная школа «Сенека» была уникальной в своем роде, то есть совсем небольшой, предназначенной лишь для детей, родители которых работают в крупных технологических компаниях. В каждом выпускном классе учатся всего двенадцать человек. (В моем одиннадцать, так как я ушел.) Мы знаем друг друга всю жизнь. Мы все доверяем друг другу. Хотя, конечно, это не так. В конце концов, где еще встретишь недоверия больше, чем в маленькой компании людей, навечно оказавшихся в одной яме? Старые обиды, затаенные чувства, прошлые ошибки, все те прежние версии тебя самого, от которых в крупной школе можно было бы убежать. Доверие? В толпе незнакомцев и то безопаснее. Я объясняю Сафф, что мы разрешим ее загадку, разобравшись в трех вещах: средстве, мотиве и возможности. Я говорю ей, что все поступки людей определяются этой логической тройкой: способны ли они это сделать? Есть ли у них причина это сделать? Есть ли у них шанс это сделать? – Все поступки людей? – повторяет Сафф, удивленно поднимая настоящую бровь. – А что, если я сделала что-то, ну, совершенно спонтанно? Она резко взмахивает рукой и сбивает солонку. Мы сидим в закусочной напротив школы в Пас-Хайтс[3]. Крупицы соли скользят по столу и беззвучно падают на пол. На нас бросает неодобрительный взгляд официантка. – Ты только что доказала мою точку зрения, – говорю я. – Твоя рука работает. Это средство. Ты хотела подвергнуть сомнению мою теорию. Это мотив. Солонка стояла прямо перед тобой. Это возможность. Сафф на миг задумывается и говорит: – Тогда ты мне поможешь. Что у тебя за средство… или как его там? – Ну ладно. У меня есть средства, потому что я прочел около тысячи детективных романов и потому что я умный. Возможность – это твоя просьба о помощи. Кроме того, я учусь в школе онлайн, а это значит, что надо мной не трясутся весь день взрослые. – А мотив? – спрашивает она. «Потому что мне силой запихали в горло зонд», – мог бы я сказать ей. «Потому что, когда я снова тебя увидел, ты не стала говорить, какой у меня здоровый вид», – мог бы я сказать ей. «Потому что ты та девушка, которая знала меня до всей этой фигни». Вместо этого я говорю: – Потому что мне так хочется. Сафф кривится: – Разве для этого, типа настоящего мотива, не должно быть причины? В ответ я протягиваю руку и сбиваю перечницу. Она смеется. За окном закусочной мы замечаем движение. По ту сторону улицы стоят Элли и Джосайя, которые машут Сафф. Они оба в нашем списке. Очевидный подозреваемый – Элли. Потому что она могла это сделать. Это истина в высшей инстанции: Элли могла. Каким бы ни было ваше предложение, Элли могла сделать это без колебаний. Но Джосайя? Джосайя и мухи не обидит. Возможно, он стоял, засунув руки в карманы, и приговаривал: «Эй, хорош, ребята, прекратите». (А это даже хуже, не так ли?) Но, по правде, он бы ничего никому не сделал. Я не видел Джосайю почти год. Хотя он выглядит так же. Разве что вырос. Глупость, которую всегда говорят взрослые: «Ты так вырос». Как будто это достижение, а не просто процесс, который проходит в организме без твоего разрешения. – Надо идти. – Сафф наклоняется вперед, как будто собираясь поцеловать меня в щеку. Стоящий на другой стороне улицы Джосайя прищуривается, пытаясь разглядеть, с кем сидит Сафф. Я втягиваю голову в плечи, и поцелуй Сафф достается пустому месту, где только что было мое лицо. – Не говори им, что ты меня видела, – прошу я. МАТЕРИАЛЫ ДЕЛА от 27.03.35, ПОЛДЕНЬ Мотив Игра в козла отпущения началась в одиннадцатом классе, когда учительница Траск предложила новый модуль по английскому языку. Она нашла в «Уходящих из Омеласа», «Лотерее», «Голодных играх», «Повелителе мух» и других классических произведениях тему козла отпущения. Они даже смотрели фильм с Каллой Пэкс, «Девушка с теплой кожей», где Каллу Пэкс приносят в жертву богу, живущему на льдине, чтобы остановить планету и спасти мир. Сафф говорит, все так прониклись, что класс решил, не посвящая в это Траск, проверить концепцию козла отпущения в реальной жизни. Одиннадцать моих бывших одноклассников выбрали одиннадцать недель; в течение каждой один из них играл роль козла отпущения. Как и в книжках, козлу отпущения нужно было терпеть издевательства остальных без каких-либо комментариев или жалоб. На протяжении недели десять человек могли свободно вымещать весь свой гнев, разочарование, боль и любые другие эмоции на одиннадцатом, зная, что на следующей неделе козлом отпущения станет кто-то другой, – а может, и ты сам. Они решили, что это справедливо. Сафф приходит после школы, чтобы продолжить разговор, начатый в закусочной. Когда я открываю дверь, она выглядит расстроенной. Глаза у нее покраснели. Край нарисованной карандашом брови размазан, как будто она его терла. Я чувствую порыв протянуть руку и прикоснуться к этому маленькому обнаженному участку кожи. Но засовываю руки в карманы. – Твои родители дома? – спрашивает она. Я говорю, что нет, мама на работе. И что мой отец больше здесь не живет. – Хорошо, – говорит она. И я благодарен, что она не говорит: «Мне жаль», потому что отпадает надобность отвечать: «Все в порядке». Или: «Я вижусь с ним на выходных». Или: «Это к лучшему». Или любую фигню, которую говорят дети после развода родителей. – Времени у нас до шести, – говорю я. – Мама обычно возвращается домой в это время. Не то чтобы я нарушил какие-то правила, пригласив Сафф к себе. По правде говоря, я уверен, что мама была бы в восторге, и именно поэтому я не хочу, чтобы она увидела Сафф здесь. Слишком сложно заставить маму надеяться на меня. Вчера она вернулась домой, когда я был с Сафф в парке. Теперь она все время смотрит на меня, но не спрашивает, где я был, а я ей не скажу. Не только из упрямства. Я купил пачку печенья и пару банок содовой в магазине на углу, на случай, если Сафф проголодалась. Разумеется, на кухне много еды, но мама заметит, что чего-то не хватает, и подумает (понадеется), что это я ее съел. Я предлагаю Сафф закуски так, будто не покупал их специально. Я даже оставил все на кухне, чтобы притвориться: я такой типа вошел и достал их из шкафчика. Мы несем еду в мою комнату. Сафф медленно осматривается. Я пытаюсь увидеть свою комнату ее глазами: односпальная кровать, тряпичный коврик, стул-стол-монитор. Никаких плакатов с отстойными группами или японских механических фигурок, которые свидетельствуют о моей уникальной «магазинной личности». В прошлом году я побросал все это барахло в коробку. Теперь комната простая («голая», как говорит мама) и чистая («монашеская», по ее же словам). Единственная особенность – стены. Сегодня на них настроен фон обоев в викторианском стиле – точная копия интерьера из старого шоу на канале Би-би-си, «Шерлок». На одной стене есть даже изображение камина, на котором лежат пепельница и трубка. Я жду, что Сафф будет шутить, но она без комментариев опускается на пол у моей кровати. Берет немного печенья, затем протягивает пачку мне. Когда я говорю: «Нет, спасибо», она не сует ее мне в руки, не смотрит на меня многозначительным взглядом, не говорит: «Ты уверен?» Поэтому я плачу ей той же монетой и не спрашиваю, почему она плакала. Вместо этого я говорю: – Расскажи мне больше об игре. – Какой игре?