— И вообще — откуда такая вспышка экстремизма? — развил мысль Крамской. — Как будто бомба замедленного действия взорвалась. Лежала себе до поры и — нате, получите! Ведь кроме Жидоморова существует Архангельский, а также масса других группировок — от идейных радикалов до хулиганов. Мы хотели бы заказать вам анализ ситуации на рынке экстремистских идеологий. В это время дочь Гершензона вкатила сервировочный столик. На нем стояла бутылка водки, лежало нарезанное копченое мясо, оливки, зелень и листы пресного бездрожжевого хлеба. — Прошу, чай подан, — сообщила хозяйка и обратилась к отцу: — Танька потом придет и уберет. Я уехала к бабушке. Моисей Вольфович уставился на дочь поверх очков. — А ты ей позвонила? — Да, папа. — И она подошла к телефону? — Да… — И что она сказала? — Что у нее все в порядке. — Не может быть, дочка. Ты, наверное, не туда попала. Твоя бабушка не может сказать, что у нее все в порядке! — И я сначала так подумала. Ладно, не скучай тут без меня. Будешь себя хорошо вести, привезу тебе фаршированного карпа. — Она вышла в коридор. Через секунду хлопнула входная дверь. Крюков как-то сразу заскучал. Гершензон обратился к Крамскому. — Вас не затруднит взять из серванта рюмки? Гена поднялся, прошел к серванту, открыл его и достал три хрустальные рюмки. На серванте стояли фотографии самого Гершензона и членов его семьи в разном возрасте, начиная с детского. Крюков поддел вилкой мясо. — Ветчина? — наивно спросил он. Гершензон замахал руками. — Побойтесь бога! В этом доме все кошерное, даже водка! Изготовлена и розлита с благословения раввина города Нью-Йорка. А мясо — это пастрами. Копченая говядина. Мацы не предлагаю, вот армянский лаваш. Угощайтесь. Крамской разлил водку по рюмкам. — За дружбу народов! — предложил он тост. Выпили с энтузиазмом. — А ведь дружба народов — это, пожалуй, единственное достижение нашего советского строя, которое имело смысл сохранить. Но его принесли в жертву государству первой, — задумчиво произнес Гершензон. — И это было, увы, неизбежно. Ведь еще святой Павел сказал: «Несть ни эллина, ни иудея». Чем ответил сатана? Ленинским «правом наций на самоопределение». Поверьте, все добродетели и достоинства принадлежат отдельным людям, нациям же принадлежат лишь недостатки. И первый из них — гордыня. — Вы рассуждаете, как христианин, — заметил Крюков. Гершензон посмотрел на него с улыбкой. — Христианство, ислам, иудаизм — это лишь условности. Разделение идет в сфере культуры, главным образом, в части обрядов. Вера же — понятие общее. Причем, можно быть глубоко верующим и не отдавать себе в этом отчета. Если человек не делает подлостей окружающим из чувства стыда, значит, он верит в Бога. Если же его удерживает страх, он идолопоклонник, язычник, называйте как угодно. При этом он может быть с крестом на шее или обрезан. Как говорили раскольники, церковь не в бревнах, а в ребрах. — А если человек не боится делать окружающим эти самые подлости? — задал вопрос заинтригованный Крюков. — Тогда он сатанист! — отрезал Гершензон. — Девиз таких людей — чем хуже, тем лучше. Очень опасная идеология. И, заметьте, она тоже успешно маскируется под так называемые мировые религии или гуманистические учения типа марксизма-ленинизма. Крамской и Крюков задумались. Сразу видно — интеллектуал. Не опер вшивый. — Значит, примерно это происходит сейчас в исламе? — предположил Крюков. Гершензон утвердительно кивнул. — Именно. Ислам сегодня находится в большой опасности. В исламском мире к власти рвутся радикалы. С ними заигрывают, их пытаются использовать. Кто — ради политической выгоды, кто — из страха. А ведь они никакие не мусульмане, а манихеи-гностики. То есть, попросту — сатанисты. Христиане в свое время также с трудом преодолели их влияние. Печально знаменитая инквизиция и была создана специально для борьбы с такими сектами. Их называли богумилами, павликианами, катарами-альбигойцами, которые захватывали целые страны или провинции. Еретиками, ведьмами и евреями, — тут Гершензон печально вздохнул, — инквизиторы занялись гораздо позже и по иным причинам. — А разве эти катары не еретики? — не понял Крюков. Гершензон отрицательно покрутил головой. — Ни в коей мере. Еретик — человек, разделяющий основы религии, но не согласный с частностями. А богумилы и катары отрицали христианство совершенно. Да и не только его. В исламе в то время тоже появилась подобная секта — исмаилиты-ассасины. Убийцы-самоубийцы. — Типа нынешних шахидов? — уточнил Крамской. — Опять ошибаетесь, — вскипел эксперт. — Шахид — подвижник, тот, кто после смерти сразу попадает в рай. К ним относятся кроме тех, кто умер за веру, беременные женщины, утопленники и еще ряд категорий умерших. Но шахидом можно назвать только покойника, живого шахида быть не может. Те же, кого мы с подачи журналистов называем шахидами, на самом деле называются федаинами — людьми, готовыми пожертвовать собой ради идеи. А отсюда до сатанизма — один шаг. Знаете, я не верю в сатанистов, которые собираются по ночам в подвалах или на кладбищах, режут кур и кошек, выкрикивают заклинания и несут прочую чушь. Это просто хулиганы с амбициями. Настоящие сатанисты — те, кто убежден, что чем хуже людям, тем лучше идеям. Они отрицают материальное и превозносят духовное. А по мне духовный тот, кто свое материальное готов отдать нуждающемуся ближнему. Я вас не утомил? — За это надо выпить, — предложил Крюков. — И можно продолжать. Все последовали его совету. — Так в чем проблема ислама? — напомнил Крамской. — А в том, что лидирующую позицию там сегодня занимают эти самые манихеи-сатанисты. И прикрываются изрядно обветшавшей и заплесневевшей национально-социальной идеей борьбы с материальным миром. Материальное зло в их трактовке — это Соединенные Штаты, Израиль и прочий западный мир, а духовные — это они сами, террористы. Хотя я не назвал бы их нищими. Они отправляют ничего не смыслящих сопляков и баб с «поясами шахидов» взрывать мирных жителей. Дай им атомную бомбу — взорвут, не раздумывая. Это же чистой воды самоубийство, которое осуждается всеми мировыми религиями, исламом в том числе. А тот самый западный мир поддерживает их финансово. Как у нас в России накануне революции всякие фабриканты — Саввы Морозовы, Шмидты — содержали своих будущих палачей-большевиков. Тоже форма самоубийства. Крамской задумчиво покусывал листик кинзы. — Весьма познавательная лекция, — признал он. — Но мы хотели бы узнать ваше мнение о нынешних фашистах. — О, о них можно говорить часами, — замахал руками Гершензон. — Но если вкратце: фашизм сегодня — не результат каких-то политических интриг. Это естественное настроение, характерное для любого общества периода упадка. Но беда в том, что такое настроение пытаются использовать в своих интересах отдельные преступные группировки. И связи их уходят на самый верх. Причем, сама политическая ориентация тут роли не играет. Как говорил великий и мудрый товарищ Стадии: «Пойдешь налево, придешь направо». Ну, не буду вас сейчас грузить подробностями, все это будет в анализе, который вы мне заказали. Давайте лучше выпьем. Гости выпили, закусили и засобирались. — Пора и честь знать, — решительно заявил Крамской. — Спасибо за информацию. Крюков выразил солидарность с начальником. Они поднялись и пошли к дверям. — Может, вам помочь со стола убрать? — предложил опер. — А то дочка, поди, нескоро вернется. Но Гершензон отказался. — Не трудитесь, скоро помощница придет и все уберет. Машка подругу попросила. Ну, и той подработать не мешает. Гости вышли. На лестничной площадке они остановились в ожидании лифта. Кабина подошла, двери открылись, и на площадку шагнул негр, одетый как преуспевающий клерк или даже адвокат. Костюм, плащ, в руке кейс, на шее галстук-бабочка. Негр направился к квартире Гершензона и позвонил. Крюков с Крамским сели в лифт и поехали вниз. — У твоего Гершензона что, Третий интернационал собирается? — спросил Крюков у начальника отдела расизма. Тот в ответ только плечами пожал. Потом сообщил: — Меня на работе не будет день-другой. Надо в одно место слетать. Найдешь, чем заняться? Скоро Волгин должен вернуться. Крюков заверил шефа, что без работы в ожидании руководства не останется. Блестящий черным лаком «майбах» въехал в ворота усадьбы Анвара. Барин выбрался из машины, размялся после долгого сидения и окинул взглядом трехэтажную махину дома. Следом салон покинул Оборотень. От дверей особняка навстречу им уже торопился Анвар. — Борис Николаевич! Какой гость, э! Он неодобрительно посмотрел на Оборотня. — А этот здесь зачем? — Нужный человек, — буркнул Баринов. — Я ему доверяю. Они прошли в дом, где их уже ждал накрытый стол. Анвару не хотелось, чтобы их слушали уши прислуги. Минут двадцать-тридцать они вели светскую застольную беседу. Постепенно от общих тем и сплетен перешли к насущным делам, ради которых Барин и проделал столь долгий путь в тридцать километров. — Мне пришлось отдать Мусе деньги за товар, который твои люди сожгли в моем магазине во время того погрома в центре, — доложил Анвар. — Много денег. Сразу и не поймешь — то ли пожаловался, то ли претензию предъявил. Барин решил внести ясность. — Это твои проблемы. Я-то здесь при чем? Анвар с горечью рассмеялся. — Значит, как доход, — так поровну, а убытки — каждый за себя? А не ты ли учил меня, что надо делиться? Так что давай входи в долю. Иначе мне придется закрыть свой бизнес. — Это твой бизнес, — твердо стоял на своем Баринов. — Я с него ничего не имею.