— Так точно. — И в котором часу были там? — Да часиков так, чтоб не соврать, в одиннадцать. — Ну и все. Благодарю. Цветков встал, но руки не протянул. Плетнин тоже поднялся и, оглянувшись на дверь, сказал: — А настроение там нездоровое. Буду считать, что сигнал подал. Цветков ровным голосом повторил: — Всего хорошего. …В это время в соседней комнате шел совсем другой разговор. Напротив Виталия Лосева сидел спортивного вида худощавый парень с живыми карими глазами, в легкой куртке со множеством «молний». Это был студент Юра Прошин. — …Я вам честно скажу, пришел я туда… в общем, одну девушку встретить. Достоевского я, конечно, люблю, но не до такой степени, — Юра широко улыбнулся. — Ходил, ходил и, знаете, заинтересовался. Там есть потрясающие документы! А она, знаете, не пришла… — Ну, а портсигар-то видели? — Конечно, видел! Да зачем вам это? — Украли его. Вот какое дело, — вздохнул Виталий. — Украли?! Здорово! Слушайте, надо найти! — Прошин искренне заволновался. — Давайте я вам помогу, а? Я, знаете, дружинник. Помните, того убийцу искали? Я ночи не спал. Дежурил. Вы мне можете полностью доверять. — Спасибо, — улыбнулся Виталий. — Запомню. А ваша девушка так и не пришла? — Нет, она позже пришла, потом. Ее задержали. Это точно. Я ей абсолютно верю. Мы, понимаете, очень друг друга любим. Это точно. Прошина невозможно было слушать без улыбки. Он говорил с такой горячей и подкупающей искренностью, что Виталий, как-то незаметно для самого себя перейдя на «ты», улыбаясь, сказал: — Ты отличный парень. И здорово у вас, видно, все получилось. Желаю счастья, — он невольно вздохнул. — Эх, — в свою очередь, вздохнул Прошин. — Я ведь тоже собирался на юридический. Но вот из-за Ленки пошел на филологический. Интересно, конечно. Но перспектива не та! — Это, брат, ты уж зря. На такие жертвы пошел. — Люблю ее очень, — сокрушенно покачал кудлатой головой Юра. — С ума просто сойти. Отец вот смеется, говорит: «Женитесь». А мама говорит: «Рано». Да чего это я! — вдруг опомнился он и с азартом воскликнул: — Слушайте! Я еще свидетелей найду! Я точно время помню. В одиннадцать ноль-ноль пришел и каждую минуту на часы смотрел. Ленку ждал. А ушел в двенадцать сорок пять. Только чтобы на лекцию не опоздать. Точно! …Люди шли целый день. Час спустя Виталий уже беседовал с пожилой приветливой учительницей Раисой Павловной Смурновой. Она собиралась вести в музей своих ребят и предварительно пришла сама. Раиса Павловна готова была без конца говорить об экспонатах музея. Полное румяное лицо ее при этом светилось тихим восторгом и только где-то в самой глубине глаз почему-то пряталось беспокойство. Виталию даже показалось, что и говорит она так много еще и потому, что боится услышать главный вопрос, ради которого — она понимала — и пригласили ее в милицию. Уловив это, Виталий медлил с этим вопросом, недоумевая и прикидывая про себя, что бы это могло означать. Может быть, она что-то видела, что-то знает… Но если так, то крутить тут нечего. И Виталий, не очень деликатно перебив собеседницу, сказал: — Вот что, Раиса Павловна. В тот день из музея был украден личный портсигар Достоевского. Вы-то уж понимаете, какая это потеря. — Что вы говорите?! — она всплеснула руками. — Это ужасно! Это… это отвратительно! Какое кощунство! — Вот и помогите нам найти его. — Я?!. Виталий усмехнулся. — Да вы не пугайтесь так. Нам только надо знать, видели вы этот портсигар или нет. И он внутренне весь напрягся, ожидая ответа: поведение учительницы, ее испуг показались ему неискренними. Действительно, при последних его словах лицо Раисы Павловны стало как-то неуловимо изменяться. Сначала с него стерлось добродушие и восторженность и появилась растерянность, потом испуг, и, наконец, оно затвердело в решимости, стало сухим и замкнутым. Раиса Павловна секунду помедлила и сказала непререкаемым тоном, каким, вероятно, говорила с плохим учеником, в сотый раз не выучившим урока: — Я вам сугубо неофициально могу сказать, что этот злосчастный портсигар я видела. Но имейте в виду, больше я никуда не пойду и нигде этого говорить не буду. А уж в суд и подавно. — Да в чем дело, Раиса Павловна? — удивленно спросил Виталий. — Вы еще спрашиваете? — Ну конечно. — Как будто вы не знаете, как «они» мстят! Мне рассказывала приятельница. Бритвой! На глазах у всех. Да, да! И не говорите мне ничего! — поспешно воскликнула она, видя, что Виталий собирается возразить. — Вам надо найти! А о людях вы не думаете. Так вот, я принципиально не вмешиваюсь в подобные дела. И детям не позволяю. Да, да! Я вот недавно видела, как один залез в карман. И я немедленно вышла из троллейбуса. Немедленно! И не боюсь в этом признаться. — Но, Раиса Павловна, — проговорил ошеломленный Виталий, — ваш гражданский долг… — Мой гражданский долг, — снова непререкаемым тоном перебила она его, — воспитывать честных людей, а не ловить жуликов. Кстати, нынешняя литература далеко не всегда нам помогает в этом. Эти ужасные книги о шпионах, о жуликах. Эти «звездные» мальчики… Впрочем, вас все это, вероятно, не волнует. — Нет, меня это волнует! — вспыхнул Виталий. — Это же касается моей работы. А она полезна, она нужна. О ней надо писать! — Я вашей работы не касаюсь. Но и вы… В общем, — сухо прервала сама себя Раиса Павловна, — здесь этот разговор неуместен. У вас есть еще ко мне вопросы, или я свободна? — Вы свободны. Раиса Павловна, поджав губы, встала. У самых дверей она повернулась к Виталию и холодно сказала: — Там, в коридоре, дожидается какой-то мальчик. Неужели вы его тоже будете втягивать в свои дела? Это, по-вашему, педагогично? И, не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты. Мальчика звали Коля Рощин. Он восторженно смотрел на Виталия и с воодушевлением рассказывал: — Я туда на спор пошел, с Володькой Белопольским. Школа наша рядом. Он говорит: «Слабо два часа в музее просидеть». А я говорю: «Подумаешь, и больше люди сидят». А он говорит: «То научные работники сидят, а ты и пяти минут не просидишь». Я и пошел. Час сидел! — Целый час? — рассмеялся Виталий. Ему было удивительно приятно после трудного разговора со Смурновой болтать с этим вихрастым мальчишкой, в глазах которого он читал неугасимое восхищение и зависть. — Ага, целый час, — ответил Коля и неожиданно спросил: — А пистолет у вас есть? Какой системы? Виталий, усмехнувшись, показал ему пистолет, и Коля жадно впился в него глазами. — Силен! — со вздохом сказал он и с напускной небрежностью добавил: — Мы, между прочим, с Володькой давно решили к вам работать идти. Память усиленно тренируем и наблюдательность. — Вот я сейчас и проверю твою наблюдательность, — сказал Виталий. — Ты личные вещи Достоевского видел, на столе, под стеклом? — Ясное дело, видел. — А портсигар там был? — Это какой? — Ну, кожаный такой, старенький. — А-а… Нет, такого не было. Виталий насторожился. — Не было? — Точно не было. У меня память знаете какая? Я не только за себя, я и за папу и за маму все помню. Как чего потеряют, так меня спрашивают. …В это время у Игоря Откаленко сидел художник Зернов, невысокий, жилистый, загорелый человек в берете и толстой, спортивного покроя куртке. Он не спеша попыхивал трубкой и раскатисто басил: — …Работы Ильюшки Глазунова там превосходные, знаете. А вот некоторые великие наши… не того, прямо скажем. Ну, и итальянец там один висит. Вид Петербурга. Но не тот вид, доложу. Жизнерадостный там Петербург, солнечный. Словом, не Достоевского Петербург. Я уж там говорил, менять собираются. — В котором же часу вы там были? — Часа эдак в четыре, не раньше. — Личные вещи писателя видели? — осторожно спросил Откаленко. — Непременно. — Среди них портсигар кожаный не заметили? — Портсигар? Чего не было, того не было. А в чем, собственно, дело? — Украли его в тот день, — сказал Откаленко и нахмурился. — Украли?! Ах, сволочи! Убивать! Только убивать! Найдете, а? — Зернов испытующе прищурился. Взгляд у него был пристальный, цепкий, и Игорь нахмурился еще больше.