– Зови Павлом, чего уж в самом деле. – Зверев ответил на рукопожатие. Несмотря на относительно средние габариты местного участкового, его рука была очень крепкой и сухой. «Мы ему тут явно как кость в горле, – сделал заключение Зверев. – Спокоен и уверен в себе, но что-то его гложет. Понять бы только, что…» Пчелкин покивал, щеки его порозовели. – Лады. Вот и познакомились. А раз так, то вопрос у меня к тебе, Павел. – Какой же? – Вижу я, что хоть ты мне и улыбаться пытаешься, а глаза у тебя холодные! Что, не нравлюсь я тебе? Зверев фальшиво улыбнулся и сказал: – Может, и так, а может – и нет. Просто не понимаю я тебя, Володенька, вот и сверлю глазами. – А что ж во мне такого непонятного? Если что непонятно, ты спроси. – Спрошу. Есть у меня к тебе вопрос. Существенный вопрос. – Валяй спрашивай. – Пчелкин смотрел в глаза Звереву, не отворачиваясь. – Про Войнова спрошу. Он ведь у нас местный, как мне сказали? Так? – Так. – Большой человек? – А то как же? Из грязи да в князи выбился. – И убили его, вероятно, потому что он кому-то дорогу перешел… Пчелкин засмеялся и прямо руками отломил кусок колбасы. – Да уж перешел. И много кому перешел. – Так-так… продолжай! Пчелкин, кусая колбасу, уже откупоривал третью бутылку. – Колька! Не рассчитал я чуток, беги-ка к тетке Шуре за самогонкой. Скажешь, что для меня. Пчелкин снова наполнил стаканы, Николай вскочил и, на ходу накинув висевшую на вешалке фуфайку, выбежал за порог. – А вот теперь порадовал ты меня, Володя, – на этот раз искренне улыбнулся Зверев. – Это чем же? – Тем, что хоть кто-то правду мне сказал. А то мне тут все скопом талдычат, что ваш Войнов чуть ли не ангелом с крылышками числился. Все его, мол, уважали, любили… А ты вот говоришь, что были у него недруги. Итак, кому же наш убиенный дорогу перешел? Пчелкин снова выпил, занюхал рукавом и зевнул. – Эх, умаялся я что-то сегодня. Да тут еще Полубудкин этот совсем достал. Тут у нас убийство, а он со своей лодкой. – Что ж тут такого? Я, например, уверен, что лодку украл наш убийца. Заранее присмотрел, уплыл на ней, а потом в озере утопил. Так что, выходит, что этот Полубудкин – ценный свидетель. Пчелкин поморщился и снова зевнул. – Ну может, и так. Просто реально я устал и не только из-за Войнова. Мы ведь тут с Колькой вдвоем на весь район, а у нас тут такое, бывает, случается! Драки, поножовщина, ворье. Народ-то у нас деревенский, напьются и за ножи или за топоры хватаются. – Ты мне, Володя, это в другой раз расскажешь, а сейчас про Войнова говори. Пчелкин усмехнулся, вынул из кармана пачку «Казбека», закурил. – Прав ты, майор, Войнова мало здесь кто любил. Не только после того, как он в большие начальники выбился, всегда его не любили. Был он мужик расчетливый и хитрый. Да, фронтовик, да, орденоносец, герой. Но думаешь, как такие, как он, в большие люди выбиваются? – Как? – Да по чужим костям! Войнов не просто так же взлетел. – А лично ты-то за что его не любил? – Я-то? – Пчелкин рассмеялся и выпустил через ноздри дым. – А что так заметно? – Не то слово. – Да уж… Скажу честно, не хотел я тебе этого говорить, но, пожалуй, скажу. Как ты уже знаешь, местные, да и вся округа, Войнова просто не любили, а я его ненавидел. И вовсе не потому, что был он изрядной сволочью. Другая у меня на то причина была. Не поделили мы с Мишкой в свое время кое-что, а точнее, не кое-что, а кое-кого. Зверев достал «Герцеговину Флор» и тоже закурил. – Женщину? – Точно, бабу мы с ним в свое время поделить не могли. Тонька – жена моя, она же когда-то Мишкиной невестой числилась. Зверев взял со стола пирожок. – Та самая, которая эти пироги печет? «Надо будет с этой Тонькой пообщаться», – подумал Зверев, но Пчелкину решил пока об этом не говорить. – Любила Тонька ведь его, гада, когда-то! – продолжал Пчелкин. – По-настоящему любила. К свадьбе у них дело шло, но тут война. Участковый сглотнул, в этот момент открылась дверь, и в хату вошел Колька с наполненной на две трети большой бутылью самогона. Парень поставил бутыль на стол, Пчелкин снова плеснул спиртное, на этот раз только себе, и выпил. – Тогда мы почти все на фронт ушли. После войны я первый вернулся – в сорок четвертом после ранения, а вот этот Мишка только в сорок пятом явился. А у нас ведь как? Кто первый, того и тапки. Не успел, а значит, накось, выкуси! – Пчелкин указал всем присутствующим фигу и расхохотался. Пчелкин поднялся из-за стола, его качнуло, мужчина ухватился за стену и побрел к выходу. В сенях он зачерпнул ковшом воды, долго пил и вскоре вернулся за стол. – Ну вот, пожалуй, и все. Так что, Паша, ответил я на твой существенный вопрос? – Более чем. – Зверев тоже встал. – Я ненавидел Войнова больше всех! Я! – В глазах участкового сверкала неподдельная ярость. – Вот только я его не убивал… Пчелкин шагнул к выходу, на ходу надевая китель. Зверев смотрел вслед уходящему. Когда за окном заревел мотор, Зверев посмотрел по сторонам. Евсеев, который после прихода Пчелкина не сказал ни единого слова, уже клевал носом. Ломтев, который выпил меньше всех, еще сидел за столом и что-то жевал. Зверев встал и направился к кровати. Он был в целом доволен прежде всего тем, что сумел помимо прочего ответить еще на один важный для него вопрос. Теперь он знал, кого помимо убитого Войнова побаивались жители села Славковичи. Глава пятая Он проснулся и тут же полез в карман за часами. Солнце светило вовсю, часы показывали половину десятого, а голова трещала так, что Павел Васильевич невольно застонал. Зверев огляделся и вдруг понял, что в доме он один. Майор надел брюки и подошел к окну. Во дворе тоже никого не было. Зверев провел рукой по лицу, щетина на подбородке его огорчила даже больше, чем пульсирующие виски. А ведь бритву-то он не взял – для этого у него просто не было времени. Тут же он вспомнил и о Юлиане, которой он так и не позвонил, чтобы отменить встречу. «Черт бы побрал этого Веньку! – подумал он. – Могли бы ко мне доехать и спокойно собраться, а тут…» В душе прекрасно понимая, что ругает парня зря, Зверев еще раз потрогал подбородок и подошел к печке, та была еще теплой. Павел Васильевич умылся холодной водой из тазика и прошел в переднюю. На столе лежала записка, Зверев узнал почерк Евсеева. «Мы с Колей пошли в участок. Проснешься, подходи…» Зверев подошел к окну, открыл его и выкурил папиросу. Потом надел плащ, натянул на лоб кепку и вышел на крыльцо. Зажмурившись от яркого солнца, Зверев снова потер виски. От былой непогоды не осталось и следа, Павел Васильевич зевнул, потянулся, голова все еще гудела. – Товарищ милиционер, вижу, ночка прошла славно. Может, молочка? – Зверев открыл глаза и увидел у калитки свою вчерашнюю свидетельницу Файку Истомину, которая держала в руках крынку с парным молоком. – Молочка? Можно и молочка. – Угощайтесь! – Женщина вошла во двор и приблизилась к майору. – Извольте, еще тепленькое! Файка то и дело поправляла волосы, засовывая непослушные локоны под свой синий платок. Зверев поинтересовался: – Почем нынче молочко в Славковичах? – Для вас бесплатно, товарищ милиционер. – Тогда грех не угоститься. – Зверев взял крынку и тут же схватился за виски.