– Товарищ подполковник, не надо, – взмолился Иван. – Я не верю сотрудникам милиции. Чалый тоже был из них. Где гарантия, что эта помощь не окажется вредительством? Узнав о вашей просьбе, враг ведь может пролезть… – Просьба не афишировалась, – отрезал Редников. – Ты можешь думать об Окладникове что угодно, но он не тупой и ссориться с контрразведкой не станет. Все, Осокин, закончили дискуссию. Хочешь остаться в камере, так и скажи. Иди работай и жди гостей. Легче Ивану не стало. Товарищей все равно не вернуть. Их лица, такие ясные, живые, постоянно стояли перед глазами капитана контрразведки СМЕРШ. Собственная жизнь потеряла для него привлекательность. Похмелье еще не выветрилось. Полчаса назад он извел полкоробки зубного порошка, чтобы избавиться от постыдного запаха. Теперь Осокин сидел в кабинете, взгромоздив локти на столешницу, проницал взглядами парочку, застывшую перед ним. Они стояли по струнке, оба в милицейской форме. Один в звании лейтенанта, у другого на звездочку больше. Ладно, хоть не рядовой состав. – Прошу представиться, товарищи. – Старший лейтенант Иващенко Анатолий Максимович, – ровно произнес светловолосый крепыш среднего роста с маловыразительным лицом. – Оперуполномоченный уголовного розыска, тридцать шесть лет, женат, сам с Волги, семья в эвакуации под Куйбышевом, в Свирове несу службу с октября сорок первого года. – Иващенко замолчал. Он явно не был любителем произносить много слов. Под пристальным взглядом Ивана напрягся второй офицер милиции, молодой, густоволосый, со смышленым подвижным лицом. Он как-то по-детски сморщил нос. – Одинцов Николай Петрович. – Голос его тоже был почти детский, звенел как натянутая струна. – Двадцать лет, местный, в сорок первом окончил строительный техникум, потом поступил в школу милиции, есть мать, жены и детей нет, не обзавелся пока. Нечем особо похвастаться, товарищ капитан. Послужной список невелик. На фронт меня не взяли. – Скулы паренька побелели. – Когда война началась, обивал порог военкомата, а мне все твердили, подожди, мол, успеешь еще. Потом ускоренные курсы, работа в милиции, в общем, захлестнуло. – Подстрелили Николая полгода назад, – подал голос Иващенко. – Малину брали на Затоне, так паханы палить начали, он положил одного, а потом в плечо пулю схлопотал и так при этом выражался, что ему потом начальство благодарность перед строем объявило с занесением в личное дело. – Зажило как на собаке, – заявил Одинцов. – Только все равно это не фронт. – Не надо стыдиться, что ты не в армии, – сказал Осокин. – Если все уйдут воевать, кто же будет охранять наши тылы? В вашей биографии, товарищ Иващенко, тоже, видимо, отсутствует военное прошлое? – Чуток присутствует, – не смутился оперуполномоченный. – Я же в Белоруссии работал в уголовном розыске, когда война началась. Город Речица в Гомельской области. Может, слышали? Жену с сыном успел в эвакуацию отправить. Их состав бомбежке с воздуха подвергся, но прорвались. Сам в ополчение записался. Наш отдел в полном составе это сделал. Тяжелые бои шли, мало кто выжил, отступали вместе со своими, под Малой Тузой в котел попали, еле вырвались. Контузило меня тогда крепко, позвоночник задело. Часть тела парализовало, в госпиталь вывезли. Думал, хана, инвалидом стану, но нет, оклемался. На фронт, правда, больше не взяли, смеялись еще, дескать, парализует тебя во время атаки и будешь там торчать как пугало. «Инвалидов каких-то дали», – недовольно подумал Иван. – Вы зря так на нас смотрите, товарищ капитан, – выдал Одинцов. Он словно прочитал чужие мысли. Этот парень назойливо напоминал покойного Лугового, что капитану решительно не нравилось. – Мы вовсе не калеки, у нас в милиции все такие. Старые раны давно зажили, можем бегать, прыгать. – Ваше умение бегать и прыгать меня волнует в последнюю очередь. Прежде всего мне нужны думающие, наблюдательные и осведомленные работники. Осокин смотрел на них и кусал губы. Работать некому, и любая помощь со стороны – это плюс. Рабоче-крестьянская милиция состоит из обученных профессионалов, беззаветно преданных делу коммунистической партии и досконально знающих свое дело. Но сегодня к черту агитки! В жизни все сложнее и хуже. Проще говоря, милиции Иван не верил. Чалый тоже был милиционером, и наверняка не он один окопался в органах. Кто такие эти двое? Насколько можно верить Окладникову? На тебе, боже, что нам негоже? Или что похуже? Капитан всматривался в их лица и не мог разобраться со своими чувствами, не знал, можно ли им доверить? – Мы знаем про Чалого, товарищ капитан, – подал голос Иващенко. – В разных отделах трудились, ничего общего по работе. Отношения шапочные, привет, пока. Он был такой же, как и все. – А еще нам сказали, что с вами произошло под Бекасово. – Одинцов слегка покраснел. – Сочувствуем, товарищ капитан, знаем, что вам нелегко, но и нам, кстати, тоже. Мы никогда не пересекались с военной контрразведкой, это странно и непривычно. Не хотите с нами работать, нам же лучше, у нас куча своих дел. – А если принимаете помощь, то давайте без тайн, товарищ капитан, – заявил Иващенко. – Государственные секреты нам знать не надо, но если мы не будем в курсе происходящего, то толковой работы не получится. – Офицер милиции напрягся, ожидая вспышки гнева контрразведчика, и переглянулся с товарищем. Тот еле заметно кивнул ему. Мол, вместе на Колыму поедем. Иван улыбнулся. Чем он рисковал? Так уж принято в этой стране. Все секреты давно известны врагам, и только безвинные граждане пребывают в полном неведении. – Хорошо, товарищи уполномоченные, у вас будет возможность выяснить, что за зверь такой контрразведка и с чем ее едят. Все сведения, которые вы получите, являются секретными. За их разглашение полагается наказание. Предупреждаю об этом только раз. С этой минуты вы забываете о своих делах в уголовном розыске и работаете только на меня. Соответствующие полномочия будут выписаны, документы розданы. Милицейскую форму я больше видеть не должен. Вы будете носить обычную гражданскую одежду, оружие всегда держать при себе и действовать по моим указаниям. Любая инициатива допускается только с моего одобрения. – Это как? – спросил Одинцов, а бесцветный лик Иващенко на миг осветила улыбка. – Именно так. Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Приказы выполнять беспрекословно. Вольница наказывается. Будут пытать сослуживцы о работе контрразведки – немедленный доклад мне. Не надо воображать, будто занимаетесь стукачеством. Я всегда должен знать, где вы находитесь. Домашние адреса на стол. Я обращаюсь к вам на «ты», и мне плевать, как вы к этому относитесь. Строевым шагом можно не подходить, – закончил он на шутливой ноте. – И не маячьте тут по стойке смирно, надоело уже. Присаживайтесь. Милиционеры расслабились, заулыбались. Напряжение отпустило их. Они сели. Вводная лекция продолжалась недолго, все по порядку. Крах диверсионной группы Федоренко, история с Островым, с Кошелевым, трупы Примакова, Чалого, женщины с поддельными документами на фамилию Черкасова, мужчины со срезанным лицом. – Неслабо вы накосили, товарищ капитан, – уважительно протянул Одинцов. – И после этого у них кто-то остался? – Подпольная сеть у них большая. Возглавляет резидентуру агент абвера с позывным Циклоп. Да, они потеряли много людей, но, думаю, переживут. Главное, что ниточки оборваны, и распутать клубок мы пока не можем. – Ничего себе, – буркнул Одинцов. – Вот так живешь, работаешь и не знаешь, что под носом творится. – Вот посмертная фотография гражданки Черкасовой. Будем называть ее так, – сказал Осокин. – Мертвая она какая-то, – с сомнением заключил Одинцов. – Хотя при жизни была симпатичная. Незнакомая гражданка, товарищ капитан. – Советую избегать комментариев, не относящихся к делу, – сказал Осокин и перевел взгляд на Иващенко. Тот мотнул головой. Нет, мол, тоже не встречались. – Нужно выяснить, кто такая, где жила и чем дышала. Сотрудников своего отдела не привлекать, по крайней мере без моего ведома. Работаете сами, не допускаете никакой утечки информации. Вот еще один портрет. – Иван выложил на стол второе фото, сделанное криминалистом на хуторе близ Бекасово. – Это не портрет, – поколебавшись, заметил Иващенко. Одинцов сглотнул, зябко поежился. – Другого нет. Мужчина неплохо подготовлен в военном деле, одет в штатское, что вы прекрасно видите. Имеем волосы и подбородок, вернее, часть такового. Рост и примерный вес нацарапаны внизу карандашом. Хотелось бы выяснить его личность, место работы или службы, а также окружение. – Капитан сделал паузу, бросил на стол еще один снимок. – Вот отпечаток протектора автомобиля. На нем предположительно сбежал третий сообщник. У вас машина есть? – Откуда, товарищ капитан? – Одинцов развел руками. – Все ноги уже стоптали на этой службе. – Хорошо. Я сделаю звонок вашему начальству. Машина будет. Отдать свою не могу, самому нужна. Уяснили задачу? Машина в лесу, гражданка Черкасова и мужик с оторванным лицом. Если есть полезные мысли или предложения, излагайте сразу. – Мы должны тремя вещами заниматься одновременно? – уточнил Одинцов, дождался утвердительного кивка и тяжело вздохнул. – Проявите себя, покажите, на что способны, – сказал Иван. – На отпечатке шин, если присмотритесь, есть характерная особенность. – Да, я заметил, – заявил Одинцов. – Резина почти лысая. Такое вряд ли допустимо в воинских структурах. – Лично я бы побоялся ездить на такой колымаге, – добавил Иващенко. – Списки автотранспорта мы можем добыть. Это, понятно, не грузовой автомобиль. – Работайте. – Осокин кивнул на дверь. – Кое-что еще, товарищ капитан. Минутку позвольте. – Одинцов стал усердно приглаживать непокорный вихор на макушке. – Не знаю, относится ли это к делу, но был один случай недавно. – Ты о чем? – спросил Иващенко. – Допрос Глисты помнишь? – А, это. – Иващенко как-то неопределенно пожал плечами. – Да нес Глиста какую-то пургу. К его словам прислушиваться не стоит. – А зачем ему такое выдумывать? – Может, меня просветите? – Иван нахмурился. – Да вроде ничего особенного, – начал издалека Одинцов. – Есть у нас парочка уважаемых граждан – Торченый и Глиста, погоняла такие. В миру граждане Торчаков и Куняев. Не мокрушники, не гопстопники, обычные воры. Предпочитают промышлять в поездах, обчищать пассажиров. Майданщики, в общем. Воры так себе, звезд не хватают, насквозь блатные, аполитичные, перевоспитанию не подлежат. Периодически путешествуют в места лишения свободы, но быстро возвращаются, поскольку никого не убивают, воруют по мелочам. Третьего дня опять попались. На вокзале их наши накрыли с поличным. Прямо за руки схватили, когда они с пьяного гражданина часы снимали и кошелек вытянули. Все зафиксировали, то-се, понятые. Торченый дернулся, когда наручники надевали, увертливый оказался, через забор перемахнул и был таков. Пока не нашли его, но ничего, найдут. Зато в Глисту вцепились, доставили куда надо, будет теперь за двоих отдуваться. При нем кучу денег обнаружили. Обчистил в поезде еще пару рассеянных граждан, а кошельки выбросил. Они в тот день опять в поезде работали. Сели на станции Угольная, доехали до Свирова, а тут им дом родной. В разных вагонах промышляли, а по прибытии воссоединились на перроне, так сказать. В общем, мы надавили на Глисту, он и поведал, как провел эти полдня. До Свирова минут пятнадцать оставалось, народ уже готовился, вещи собирал. Тут Глиста и заприметил у титана капитана Красной армии. Тот в окно смотрел, думал о своем, потом словно вспомнил что-то важное, полез в карман брюк, выудил упитанное портмоне, быстро прошелестел купюрами. У Глисты аж слюнки потекли. Стал он ждать удобного случая. Минут пять прошло. Капитан в тамбур покурить, и этот за ним. Там еще трое стояли, дымили самосадом. Вагон тряхнуло, Глиста этим и воспользовался. Руки у него золотые, и внимание отвлечь умеет. В общем, куча-мала, масса извинений. А чтобы подозрений не вызывать, он остался в тамбуре, отошел к другой двери, стоял там, курил. Те трое надымились и в вагон ушли. Глиста тоже собрался сматываться. Тут капитан начал карманы обхлопывать, а портмоне-то нет! Глиста уверяет, что он ругнулся, глухо так, негромко, но точно по-немецки! – Глиста – эксперт в немецком? – спросил Осокин. – Нет, Глиста не эксперт. Но предпоследняя отсидка у него была в Поволжье, где в бараке хватало этнических немцев, вот он и наблатыкался. Стоял, отвернувшись к окну, покуривал, что-то насвистывал. Капитан резко дверь открыл и ушел. А Глиста не лопух, в другой вагон из тамбура подался, чтобы больше с этим человеком не пересекаться. Поезд прибыл в Свиров, на перроне Торченый подошел, а через пять минут они попались патрульным, когда полезли к пьяному фраеру, а рядом наши переодетые коллеги работали. – И это все? – Иван пожал плечами. – Это все, – удрученно согласился Одинцов. – Больше он не видел капитана. – И ты ему поверил? – А с чего ему врать? – Мог выдумать в надежде на то, что зачтется. Мол, попался с поличным, но проявил гражданскую сознательность. – Не, товарищ капитан, – заявил Иващенко. – Не тот крендель. Глиста до такого не додумался бы. Для этой публики война не существует, им без разницы, под кем жить – под немцами, под нами. Не все уголовники такие, врать не буду, есть среди них и правильно настроенные, как бы глупо это ни звучало, но Глиста точно не такой. Выгораживать себя таким образом… ну не знаю. – Вы об этом доложили по инстанции? – Конечно, – отозвались офицеры чуть не хором. – И что? Плечами они пожали тоже дружно. В принципе понятно. Начальство посмеялось, покрутило пальцем у виска. – Деньги в портмоне были настоящие? – Настоящие, товарищ капитан. – Одинцов заулыбался. – Их даже проверять не надо было. Существует мнение, что деньги не пахнут. А по мне, так очень даже. У них есть характерный запах, который никогда не воспроизведут фальшивомонетчики.