— Я же говорил тебе, что это еще не все. — Он махнул рукой. «Здесь больше всего. Любая выпивка, какую захочешь. Сигареты, консервы. Освободится к концу недели.» «Откуда все это берется?» — спросил Микали. «Можно сказать, с заднего сиденья проезжающего грузовика». Жарро пьяно рассмеялся. «Никаких вопросов, никаких учений, как мы привыкли говорить в Легионе. Просто запомни это, друг мой. Все, что тебе когда-нибудь понадобится — все, что угодно. Просто подойди к старому Клоду. У меня есть связи. Я могу достать тебе что угодно, и это обещание. Не только потому, что ты старый подручный бель-Аббеса. Если бы не ты, феллага, вероятно, отрезал бы мне яйца, среди прочего, в тот раз.» К этому времени он был уже очень пьян, и Микали поддакивал ему, хлопая по плечу. «Я запомню это». Жарро вытащил пробку зубами. — За Легион, — сказал он. «Самый эксклюзивный клуб в мире». Он отпил из бутылки и передал ее через стол. Он был на гастролях в Японии, когда получил известие о смерти своего дедушки. Старик, с годами становившийся все слабее и страдавший артритом в одном бедре, некоторое время нуждался в палках, чтобы ходить. Он потерял равновесие на кафельном полу балкона квартиры и упал на улицу внизу. Микали отменил все концерты, какие мог, и улетел домой, но прошла неделя, прежде чем он добрался до Афин. В его отсутствие коронер распорядился провести похороны, кремацию в соответствии с пожеланиями Дмитрия Микали, изложенными в письме с инструкциями его адвокату. Микали сбежал на Гидру, как и раньше, на виллу на полуострове за Молосом. Он переправился из Афин в порт Гидра на подводных крыльях и обнаружил, что Константин ждет, чтобы забрать его на катере. Когда он поднялся на борт, старик, не говоря ни слова, вручил ему конверт, запустил двигатели и вывел лодку из гавани. Микали сразу узнал почерк своего деда. Его пальцы слегка дрожали, когда он открывал конверт. Содержание было кратким. Если ты читаешь это, значит, я мертв. Рано или поздно это приходит ко всем нам. Итак, никаких грустных песен. Больше никакой моей глупой политики, чтобы утомлять вас, потому что, в конце концов, конец, возможно, всегда один и тот же. Я знаю только одно с полной уверенностью. Ты осветил последние годы моей жизни гордостью и радостью, но больше всего своей любовью. Я оставляю тебе свое и свое благословение вместе с ним. Глаза Микали горели, ему было трудно дышать. Когда они добрались до виллы, он переоделся в альпинистские ботинки и грубую одежду и отправился в горы, часами шел пешком, доводя себя до состояния полного изнеможения. Он провел ночь в заброшенном фермерском доме и не мог уснуть. На следующий день он продолжил восхождение, проведя еще одну ночь, похожую на первую. На третий день он, пошатываясь, вернулся на виллу, где Константин и его жена уложили его в постель. Старуха дала ему какое-то травяное зелье. Он проспал двадцать часов и проснулся спокойным и снова контролирующим себя. Этого было достаточно. Он позвонил Фишеру в Лондон и сказал ему, что хочет вернуться к работе. В квартире на Аппер-Гросвенор-стрит меня ждала гора почты. Он быстро просмотрел и остановился. На одном была греческая почтовая марка с пометкой «Личное». Письмо было отправлено его агенту и переадресовано. Он отложил остальные письма и открыл конверт. Сообщение было напечатано на простом листе бумаги. Адреса нет. Без имени. Смерть Дмитрия Микали не была несчастным случаем — это было убийство. Обстоятельства таковы. В течение некоторого времени он находился под давлением со стороны определенных слоев правительства из-за его деятельности в Демократическом фронте. Различные свободолюбивые греки вместе составили досье для представления в Организацию Объединенных Наций, включающее подробную информацию о политических заключенных, содержащихся без суда и следствия, зверствах всех видов, пытках и убийствах. Считалось, что Дмитрий Микали знал о местонахождении этого досье. Вечером 16 июня его навестил в его квартире полковник Джордж Вассиликос, который несет особую ответственность за работу политического отдела военной разведки, вместе со своими телохранителями сержантом Андреасом Алеко и сержантом Никосом Петракисом. В попытке заставить Микали раскрыть местонахождение досье его жестоко избили и прижгли лицо и интимные части тела зажигалками. Когда он, наконец, умер из-за этого лечения, Вассиликос приказал выбросить его тело с балкона, чтобы смерть выглядела как несчастный случай. Коронеру было приказано составить отчет, который он сделал, и он никогда не видел тело, которое было кремировано, чтобы следы жестокого обращения и пыток были стерты. Оба сержанта Алеко и Петракис хвастались этими фактами, будучи пьяными, в присутствии нескольких людей, дружественных нашему делу. Ярость в Микали была живым существом. Физическая боль, охватившая его тело, не была похожа ни на что, что он когда-либо испытывал в своей жизни раньше. Он согнулся пополам в судороге, упал на колени, затем свернулся калачиком в позе эмбриона. Как долго он оставался там, у него не было возможности узнать, но, конечно, ближе к вечеру он обнаружил, что бродит по одной улице за другой с наступлением темноты, понятия не имея, где он находится. Наконец, он зашел в маленькое дешевое кафе, заказал кофе и сел за один из грязных столиков. Это было похоже на эхо старой мелодии, кафе в Париже у рынка, снова и снова, потому что кто-то оставил экземпляр лондонской «Таймс». Он взял его, его глаза механически блуждали по новостям. Затем он напрягся, увидев маленький заголовок в середине второй страницы. Делегация греческой армии посетила Париж для консультаций с НАТО. В глубине души он знал, чье имя найдет, еще до того, как прочитал остальную часть новости. После этого все встало на свои места с полной уверенностью, как будто это был знак от самого Бога, когда зазвонил телефон. Это был Бруно Фишер. — Джон? Я надеялся, что ты уже приехал. Я могу устроить тебе два немедленных концерта, в среду и пятницу, если ты хочешь. Хоффер должен был сыграть ля минор Шумана с Лондонским симфоническим оркестром. К сожалению, он сломал запястье.» — В среду? — спросил я. — Автоматически сказал Микали. — Это дает мне всего три дня. «Да ладно, ты записал эту чертову штуку дважды. Одной репетиции должно быть достаточно. Ты мог бы стать сенсацией.» — Где? — спросил я. — Спросил Микали. — Фестивальный зал? — спросил я. «Боже милостивый, нет. Париж, Джонни. Я знаю, что это означает забираться обратно в другой самолет, но ты не возражаешь?» — Нет, — спокойно сказал Джон Микали. «В Париже все будет хорошо». Военный переворот, захвативший власть в Греции рано утром 27 апреля 1967 года, был умело спланирован всего лишь горсткой полковников в условиях полной секретности, что в значительной степени объясняло его успех. Освещение в газетах в последующие дни было обширным. Микали провел вторую половину дня перед вечерним вылетом в Париж в Британском музее, просматривая все доступные газеты и журналы, опубликованные в период после переворота. Это было не так сложно, как могло бы быть, главным образом потому, что ему нужны были только фотографии. Он нашел двоих. Одна из них была в журнале Time, и на ней был изображен полковник Джордж Вассиликос, высокий, красивый мужчина сорока пяти лет с густыми черными усами, стоящий рядом с полковником Пападопулосом, человеком, который был, по сути, диктатором Греции. Вторая фотография была в периодическом издании, издаваемом греческими эмигрантами в Лондоне. На нем был изображен Василикос в окружении двух его сержантов. Подпись под ним гласила: «Мясник и его приспешники». Микали аккуратно убрал страницу и ушел. Прибыв в Париж на следующее утро, он позвонил в греческое посольство и был с восторгом принят атташе по культуре доктором Мелосом. «Мой дорогой Микали, какое удовольствие. Я понятия не имел, что ты должен быть в Париже.» Микали объяснил обстоятельства. «Естественно, они быстро опубликуют несколько объявлений в парижских газетах, чтобы фэны знали, что буду играть я, а не Хоффер, но я подумал, что хотел бы убедиться, что вы знаете здесь, в Посольстве». «Я не знаю, как тебя отблагодарить. Посол был бы в ярости, если бы пропустил это. Позволь предложить тебе выпить.» «Я буду счастлив организовать билеты», — сказал ему Микали. — Для посла и всех, кого он захочет привести. Разве я не читал где-то, что у вас здесь останавливаются какие-то шишки из Афин?» Мелос скорчил гримасу, когда принес ему бокал шерри. «Не совсем ориентирован на культуру. Полковник Василикос, разведка, это вежливый способ сказать… — Могу себе представить, — сказал Микали. Мелос взглянул на часы. «Я покажу тебе». Он подошел к окну. Во дворе стоял черный «мерседес», рядом с ним — шофер. Мгновение спустя полковник Вассиликос спустился по ступенькам от главного входа в сопровождении сержантов Алеко и Петракиса. Алеко сел впереди с шофером, Петракис и полковник — сзади. Когда «Мерседес» отъехал, Микали запомнил номер, хотя машина была достаточно узнаваемой из-за греческого вымпела на передней панели. Ровно в десять часов, — сказал Мелос. «Точно так же, когда он был здесь в прошлом месяце. Если его кишечник такой же регулярный, он должен быть здоровым человеком. Отправляюсь в военную академию в Сен-Сир на дневную работу, через Медонский лес и Версаль. Ему нравится такой пейзаж, так мне сказал шофер». — Нет времени на игры? Сказал Микали. «Похоже, он скучный пес». «Мне говорили, что он любит мальчиков, но это могут быть слухи. Одно можно сказать наверняка. Музыка занимает очень низкое место в его списке приоритетов». Микали улыбнулся. «Ну, ты не можешь выиграть их все. Но вы и Посол, возможно?» Мелос спустился с ним к главному входу. «Я был опустошен, услышав о несчастной смерти твоего дедушки. Должно быть, это стало для меня ужасным потрясением. Вернуться на концертную площадку так скоро после… Я могу только сказать, что ваше мужество наполняет меня восхищением». «Это довольно просто», — сказал Микали. «Он был самым замечательным человеком, которого я когда-либо знал». — И безмерно гордится тобой? — Конечно. Не продолжать сейчас, хотя бы ради него, было бы величайшим предательством, какое только можно вообразить. Можно сказать, что эта поездка в Париж — мой способ зажечь свечу в его память». Он повернулся и спустился по ступенькам к своей арендованной машине. * * * В тот день у него была репетиция с Лондонским симфоническим оркестром. Дирижер был на высоте, и они с Микали сразу же нашли общий язык. Тем не менее, он попросил провести еще одну репетицию на следующий день между двумя и четырьмя, поскольку концерт был в половине восьмого вечера. Микали согласился. В половине шестого вечера того же дня он ждал в старом «ситроене» на стоянке на Версальской дороге недалеко от самого дворца. Жарро был за рулем. — Если бы ты только сказал мне, что все это значит? — проворчал он. — Позже. Микали предложил ему сигарету. — Ты сказал, что если я когда-нибудь чего-нибудь захочу, я приду к тебе, не так ли? — Да, но… В этот момент мимо проехал черный «Мерседес» с греческим вымпелом, и Микали настойчиво сказал: «Гонитесь за этой машиной. Не нужно спешить. Ему не больше сорока». «Это не имеет смысла», — сказал Жарро, отъезжая. — Не в такой куче, как эта. «На самом деле все просто», — сказал Микали. — Полковнику нравится пейзаж. — Тот самый полковник? «Просто заткнись и продолжай ехать». «Мерседес» поехал по дороге через Медонский лес, парк в это вечернее время тихий и пустынный. Он начал отдаляться. В этот момент мимо них на большой скорости пронесся мотоциклист с включенными мигалками, зловещая фигура в защитном шлеме, защитных очках и темном плаще с капюшоном, за спиной у него был карабин-пулемет. Он исчез на дороге, проезжая мимо Мерседеса. — Ублюдок, — выплюнул Жарро в окно. «В последнее время много этих свиней из CRS разъезжают на этих шикарных мотоциклах. Я думал, они должны были быть только спецназом». Микали мягко улыбнулся и закурил еще одну сигарету. «Ты можешь притормозить. Теперь я знаю, как это сделать.» — Что делать, ради всего святого? Так сказал ему Микали. «Ситроен» резко вильнул, когда Жарро резко затормозил и съехал на обочину. «Ты сумасшедший. Ты должен быть. Тебе это никогда не сойдет с рук.» «О, да, я сделаю это с твоей помощью. Ты можешь снабдить меня всем, что мне нужно». «Черта с два я это сделаю. Послушай, ты, безумец, голос по телефону — это все, что нужно Уверенному.» — Какой же ты толстый, глупый человек, — спокойно сказал Микали». I» m John Mikali. Я играю в Риме, Лондоне, Париже, Нью-Йорке. Есть ли какой-то смысл в том, что я мог обдумывать такую безумную идею? Зачем мне это делать? Мой дедушка случайно разбился насмерть с этого балкона. Так сказал суд.»