— Веселая вы, однако, — констатировал Паромов, — и, вижу, шустрая. Не промах… — А то… — Вот я и мыслю, что успели вы, Наталья, на досуге не только в его кошелек заглянуть, но и в паспорт. Верно? — А ты, мент, откуда это знаешь? — Оказалась слегка озадаченной Наталья. — Так каждую птицу по полету видать! Одна, как квочка, дальше своего носа не видит, другая — жар-птицей летает… — Угадал, заглянула, — не стала отнекиваться Наталья, — и даже для себя на листок переписала. Она подошла к видавшему виды шифоньеру, и покопалась среди полок. — Вот, — протянула она из ученической тетради, в клеточку, листок. — Тут все точно переписано. Сама переписывала… — Вот и отлично, — принимая листок, проговорил Паромов. — Теперь только остается выполнить небольшие формальности: записать ваши показания, да изъять этот листок как вещественное доказательство. — Дайте мне хоть копию с него снять, — попросила Наталья. — Вдруг, да пригодится… ведь жениться обещал, сволочь… — Ну, это вряд ли, — усмехнулся следователь, — но копию снимите. Впрочем, как говорится, обещанного три года ждут. Может вам и повезет, лет так через десять и встретитесь снова, если, конечно, нам повезет, и мы его поймаем… или ему повезет, отбегать столько лет, находясь в розыске… После этого Паромов прямо на коленях, положив на них свой старенький «дипломат», стал записывать показания Гололобовой Натальи Сергеевны — так полностью величали разбитную бабенку, — а та в это время быстро переписывала на чисты лист бумаги грузинский адрес своего, теперь уж точно бывшего, хахаля. — Да не поймаете вы его, — окончив свою писанину, сказала Наталья. — Он уже в Грузии. Кому-то из своих земляков звонил, а те мне весточку передали. — Ладно, жизнь покажет, — не очень уверенно ответил на последнюю реплику Паромов. Он понимал, что вопрос экстрадиции решается не так-то просто. Почти каждое государство обязуется перед своими гражданами не выдавать их другому государству. И не выдают… Уголовное дело пухло, но, по большому счету, радикальных подвижек не было: главные фигуранты оставались на свободе. Это с одной стороны раздражало следователя, а с другой — успокаивало. Если будут задержаны подозреваемые, то при наличии фактически уже расследованного дела только допросить подозреваемых, предъявить им официальное обвинение, избрать меру пресечения да выполнить требования статей двухсотой и двести первой УПК — и направляй дело прокурору для утверждения обвинительного заключения. Так как вся работа уже была раньше сдела-на, и не придется искать и допрашивать свидетелей, назначать и проводить экспертизы, осматривать вещ-доки. Когда Паромов с приданными ему в помощь сотрудниками милиции возвратился в отел милиции, там, несмотря на позднее время, его ждали: и Павлов, и Василенко, и Махов. Их интересовали результаты. Результаты никого не обрадовали, особенно известие, что подозреваемый Квирая находится в Грузии. — Не густо, — заметил настроенный скептически Василенко. — Хорошо, что хоть не наш бензин прокатали. — Что смогли… — в тон ему ответил Паромов. — Мы не боги… Дежурство в эти сутки выдалось на редкость спокойным, и до утра Паромова почти не беспокоили, обходясь силами участкового и оперативника. Утром Паромов сменился и убыл домой, приказав Кулешову продолжить работу с задержанными и содержащимися в ИВС подозреваемыми. Когда через сутки Паромов вновь пришел в отдел, то встретившийся в фойе — видно, выходил подышать свежим воздухом — помощник оперативного дежурного ему доложил, что текущей ночью был задержан на квартире у старшего Шаматава Биндилиани Мираби, а Шаматава Зифрид успел скрыться. — Биндилиани постоянно требует адвоката, — сообщил изрядно взъерошенный после ночного бдения помощник дежурного, прапорщик милиции Бутов. — Грозится голодовку объявить. — Видать опыт в абхазской тюрьме не прошел даром, — ответил Паромов, помня о «приключениях» данного фигуранта, — если верить показаниям допрошенных земляков. — Не понял? — Насторожился Бутов. — А что тут понимать… — принялся пояснять Паромов. — Он участник военного конфликта в Абхазии, в абхазском плену побывал, и смог выжить. Теперь пытается и у нас вои порядки устанавливать, чтобы выжить… Впрочем, адвоката мы ему предоставим, а если будет нужно, то и переводчика. Но всему свое время… А пока пусть посидит, ничего с ним не случится. — Да уж забрал бы ты его от нас, что ли, — попросил Бутов. — Обожди чуток, браток, будет тебе и белка, будет и свисток. Дай хоть до кабинета дойти, раздеться, к работе приготовиться. Кстати, кто из оперативников уже на работе? — Лукьянчиков Вадим да Андрей Сидоров. Это они под утро за Биндилиани и Шаматавой ездили. — Вот и отлично. Скажи им по телефону, пусть ко мне зайдут, — попросил Паромов, направляясь к лестничному маршу, чтобы подняться к себе на второй этаж. — Надо же из «первых рук» узнать все обстоятель-ства засад и погонь. Не успел он войти в свой кабинет и раздеться, как туда ввалились оперативники. — Знаешь, друг, — поздоровавшись, сходу начал Лукьянчиков, — немного опростоволосились мы с Андрюхой. — Пока звонили да стучали в дверь сожительницы Шаматавы, он по балконам с третьего этажа ушел. Упустили… Но Биндилиани мы взяли. На квартире у отца Зифрида. Он там с женой живет. Без прописки. — Сопротивлялся? — Да, нет. Даже убегать от нас не пытался, как ни странно. Только предупредил, чтобы по голове его не били — она у него еще в абхазском плену пробита, да адвоката вызвали. — А вы? — усмехнулся Паромов. — Что — мы? — Били? По голове… — Ещё нет, — понял шутку следователя Сидоров, — но время покажет… Шучу, — тут же добавил он. — Зачем нам руки марать. Сам расколется… — В мошенничестве сознается? — Нет. Заявляет, что просто помогал брату жены — Шаматава Зифриду и его другу — Квирая, у которых якобы совместный бизнес. — Позиция… — Что? — Не понял Лукьянчиков. — Говорю, неплохую позицию избрал для своей защиты: я — не я, и хата не моя; что говорили, то и делал. Не подкопаешься… — Да ладно, вот возьмем в оборот — сразу запоет… — оскалился в улыбке начальник ОУР. — Это уж вряд ли, — остался при своем мнении Паромов. — Земляки его характеризуют, как крепкий орешек, который оказался не по зубам даже абхазской контрразведке. А там, я думаю, умели языки развязывать… с противниками не миндальничали, в плохих и хороших полицейских не играли. — Посмотрим… — не сдавался Лукьянчиков, когда его подчиненный Сидоров помалкивал. — Ладно, — сменил тему старший следователь, — о Биндилиани достаточно. Расскажите лучше, что с задержанными Чавадзе и Несмеловой? Какие слухи от них и из-под них? Сегодня срок содержания в ИВС истекает, надо что-то решать с ними. Или задерживать до десяти суток, избрав меру пресечения в качестве содержания под стражей, или же отпускать, взяв в качестве меры пресечения подписку о невыезде. — Да ничего хорошего, — скис начальник уголовного розыска. — Несмелова вообще разговаривать отказывается, а Чавадзе сознался лишь в том, что действительно на своем МАЗе отвез товар в Камыши и обещал показать нам гараж, где выгрузили похищенное. Мы и так уже его знаем… гараж тот. — А другие? — То же самое… — Да, не густо, как любит повторять ваш шеф Василенко. Про квартиры… и задержание на одной из них Шаматавы я и сам уже знаю. Везде «голый вассер» получили, — не удержался от подковырки в адрес не очень-то расторопных сыщиков Паромов. — А еще в гараже пустом побывали… Так что не густо. — Ладно тебе, — понял подначку Лукьянчиков, про-явивший как старший, глупую самонадеянность, так как не взял достаточного количества оперативников, чтобы отсечь все пути отступления подозреваемого, а потому чувствовавший вину за свой «прокол». И зыркнул своими рысьими глазами на Сидорова: не смеется ли тот над ним. Но тот не смеялся, чувствую и за собой долю вины за сорванную операцию по задержанию основного подозреваемого, хотя и предлагал своему начальнику взять побольше людей, но тот не захотел славой делиться. Вот и доделились… — И на старуху бывает поруха. Впрочем, куда он от нас денется. Дело времени… — В Грузию может удрать, если начальник розыска будет благодушествовать, ссылаясь на время… Вслед за Квирая… Но пока не о нем речь. Ответь мне, что будем с уже задержанными делать. Это вы с Кононовым так рьяно наседали, докладывая Павлову и Василенко, что следователь не задерживает людей по делу, и клялись добыть доказательства их вины. А у самих и поверху, и понизу — один пшик. — Что хочешь, то и делай, — зло махнул рукой начальник ОУР. — Мне сейчас будет не до того. Василенко разорвет, как Тузик шапку. — И на красный трактор отправит, — невесело усмех-нулся Сидоров, которому также предстоял нелицеприятный разговор с начальником КМ. — Вот как, уважаемые сыщики, — не отставал от сыскарей Паромов, отыгрываясь на них за излишнюю любовь «нашептывать» руководству о несговорчивости следователей и их нежелании идти «навстречу» розыску, — вы теперь в стороне, а я, значит, в бороне… Отдувайся перед прокурором за необоснованное задержание. Как советы руководству давать, так мы тут как тут, а как ответ держать — то пусть следователь один отдувается… Молодцы, ничего не скажешь… Кстати, хоть передопросить Чавадзе догадались? Почему он давал одни показания, а потом заговорил иначе? Ведь противоречия… А что нужно делать с противоречиями? — задал он риторический вопрос и сам же ответил: — Противоречия надо устранять. А как? Путем допол-нительного допроса. — Да как-то не сообразили, — замялся Сидоров, более молодой и более совестливый, чем его непосредственный начальник. — Значит, не сообразили… Или сообразили, но решили, что это не ваше дело, пусть следователь тужится. Молодцы! Ничего не скажешь — молодцы… Паромов мог на этот раз и не вычитывать так операм, все равно сам решил задерживать этих людей, но они доставали его своим наушничеством руководству, которое порой выглядело чуть ли не должностным преступлением следователя, чуть ли «не изменой следователя делу борьбы с преступностью», нежеланием идти на контакт с розыском. Поэтому Паромов отчитывал начальника ОУР и опера на будущее, чтобы не лезли со своими указаниями: кого и когда задерживать и меньше занимались наушни-чеством. Кроме того, еще свежа на памяти была история с оперской подставой, когда все тот же Лукьянчиков и его подчиненный Брагин Толик, молодой оперок, обслуживающий сектор промышленных предприятий, расположенных в районе автобазы номер шестнадцать, «подсунули» ему мужчину, задержанного за побег их колонии, уговорив последнего взять на себя мелкую кражонку из все той же автобазы, чтобы не возвращаться к прежнему месту наказания, где у мужика сложились совсем непростые отношения как с администрацией колонии, так и с ее обитателями. Паромов этого мужичонку вместе с его явкой с повинной «раскусил» в два счета, так как лично выезжал на ту злополучную кражу и прекрасно знал малейшие детали, на которых и погорел представленный операми «преступник». И как его не упрашивали опера и сам «вор», боявшийся возвращения в «родную» колонию, Паромов не взял грех на душу. Докладывать руководству о таком «раскрытии» преступления не стал. Но с тех пор, несмотря на свое доброе отношение к сотрудникам розыска, ухо с ними держал востро. — Ладно, — как бы успокаиваясь, сказал он, — сделаем так: Несмелову и Чавадзе в качестве подозреваемых, так и быть, подержим до пяти — десяти суток. Я сейчас подготовлю постановления об избрании им меры пресечения в виде заключения под стражу. Думаю, что исполняющая обязанности прокурора Деменкова Нина Иосифовна санкции даст. А остальных задержанных по истечению семидесятидвухчасового срока отпустим. Биндилиани же задержим и пре-проводим в ИВС. А вы должны — кровь из носу — найти и задержать Шаматаву Зифрида. Перепало в этот день от старшего следователя и Кулешову за то, что в ИВС только беседовал с задержанными, а не допрашивал их, хотя те были не прочь дать показания. — Как вы не поймете, что у меня всего лишь одна пара рук, — возмущался Паромов, повышая голос чуть ли не до крика, — и не могу я всех допросить сразу! Ведь можно было тех, кто желал дать показания без адвоката, допросить? Можно. Так чего же ждать?.. Кулешов смущался и извинялся. Он еще не поднабрался до конца оперской нахрапости и нагловатости, без которых, в принципе, опером и работать нельзя… Как бы не были искренни извинения Кулешова, но Паромов видел, что и этот оперативник начинает страдать «вечной болезнью» оперов — боязнью писанины. Они готовы сутками не спать, не есть, гоняясь за жуликами, но чтобы писать — упаси боже! Срабатывал своеобразный синдром боязни ручки и бумаги. А в России еще не научились проводить расследование без горы переписанных бумаг. Это на Западе полицейский напишет один рапорт, и этот рапорт заменяет десяток, если не сотню иных документов. У нас на каждый «чих» надо бумажку, а на эту бумажку — еще одну или две. Тогда, быть может, что-нибудь и получится. Работники милиции из параллельных со следствием служб нередко завидовали следователям: на одном месте, в тепле сидят, с готовыми «клиентами» работают… Да чего греха таить, и Паромов, будучи участковым, сам не раз так думал, так как не знал, сколько бедным следователям приходится «бумаги марать». Порой шарикового стержня на сутки не хватает, как и пачки сигарет — такой «писательский» накал идет. Нина Иосифовна Деменкова в санкции на арест Чавадзе и Биндилиани не отказала: