– Что… А-ах! Дежин, не слушая причитаний Тамары Георгиевны, поднял девушку на руки. От нахлынувшего облегчения его прошиб пот – Светлана была жива. Трупов он повидал немало, но на какой-то безумный миг ему показалось… Уже позже, когда Света пришла в себя и они даже попили чай в маленькой кухне, как-то очень уютно, по-семейному расположившись за столом втроем (что на первый взгляд показалось Дежину физически невозможным ввиду тесноты), он никак не мог заставить себя прекратить удивленно разглядывать девушку. В тот момент она казалась ему совершенно нереальной, и дело было вовсе не в ее красоте – черствая корочка профессиональной деформации, прочно оберегавшая дежинскую душу, дала трещину. Света казалась ему отважным бойцом, которого не могли сломать никакие удары, который так стойко – «а сам бы я смог?» – принимал их до последнего и просто молча упал, когда стало совсем невмоготу… Максим точно знал, что именно потрясло его так сильно – то, насколько хрупкой и невесомой она оказалась на самом деле, когда лежала у него на руках. А теперь ему предстояло решить, как подставить ее под гусеницы следственной машины, которая непременно раздавит и саму Светлану, и их с Вощиным авантюрные попытки докопаться до истины в том виде, в котором ее вряд ли пожелают воспринять. Решение пришло само собой, и когда машина замерла возле приемника городского морга, Дежин был спокоен, как танк. Славик встретил его в обшарпанном коридоре. Зеленые стены были изборождены следами многочисленных столкновений с каталками. Последние следы, оставленные мертвыми в мире живых, прорезали длинные полосы в слоях краски и штукатурки, местами выбив ее до кирпича. Здесь, в отличие от Бюро судебно-медицинской экспертизы, было многолюдно даже поздним вечером. Деловито сновали санитары, громко переговаривалась стайка студентов-практикантов, которые неизвестно почему застряли в морге до ночи. Вощин был бледен и угрюм. Он протянул Максиму шершавую от бесконечной химии и перчаток ладонь. – Хорошо, что приехал. Успокоишь парочку моих нервных коллег. Не повезло со сменой. – Погоди! – Дежин потянул устремившегося по коридору приятеля за хлястик халата, который был Славику короток и маловат и из рукавов которого торчали жилистые запястья длинных вощинских рук с редкими рыжеватыми волосками. – Они чего хотят, коллеги твои? – А сам как думаешь? Развидеть увиденное они хотят. Инсульт хотят. Разрыв аорты. Все, что угодно, только не то, что увидели на секционном столе. По живому, оно неаппетитно получилось, Макс. Несмотря на то что Дежин уже принял решение, что-то не позволяло озвучить его прямо вот так, с ходу. – Но им-то какая разница? Напишут правду – «причину смерти установить невозможно», – и дело с концом. – Это вряд ли, – вздохнул Слава. – Мы не в девяностых. Пойми, ее и вскрывать-то не должны были. Ну, умерла бабуля до приезда «скорой» в окружении полусотни свидетелей, эка невидаль… Что делать-то будем? – А ничего, – просто ответил Максим. – Пусть пишут «сердечная недостаточность» или еще чего. Сколько лет бабуле-то? – Шестьдесят девять. Ты сейчас серьезно? – Я что, похож на шутника? – устало спросил Дежин. – Не будем мы этого афишировать. Не с чем нам идти к начальству. Что мы предъявим? Бабульку эту? Незаконно вскрытые трупы из хосписа? Парочку из «Уюта», по которым ты собственноручно причину смерти установил «огнестрельное ранение головы»? Понятия не имею, куда тебя твое начальство после такого отправит, но мне пеший эротический обеспечен. И это, заметь, в лучшем случае! Славка прислонился спиной к стене, скрестив руки на груди. С низкого потолка ему на плешь светила помаргивающая лампа мертвенного дневного света, отчего лицо казалось неживым и запавшие глаза, уставившиеся на Дежина в горестном изумлении, были окружены синими тенями. – М-да. Не думал я… – начал Славик, растягивая слова. – А ты подумай. Дело полезное. Обо мне, о себе, о том, что нам весь кислород махом перекроют и мы уже никому ничем помочь не сможем. О Светлане подумай, в конце концов. Я думал. Всю дорогу сюда думал. Я хочу это остановить. Не знаю как, но узнаю, если мне руки в смирительную рубашку не упакуют. А ты чего хочешь? – Слушай, Дежин, – вскинулся Славик, отлепившись от стены и нависая над ним, – ты так ставишь вопрос, словно я и есть злодей! Ну, не можем мы больше втихаря вскрытиями заниматься. Слухи поползут. Уже поползли… – Волков бояться, – вздохнул Дежин. – Пошли, заткнем твои слухи. Ты мне расшифровку химиков сделал? – Сделал. Твой застреленный не мог у нас вляпаться в формалин – негде просто, в таком-то количестве. Мы его по полу не разливаем. Что дежурный судмед запаха не учуял – не вини. Мы к нему привыкли, порой стоит в носу сутками. Да и не свежий он был, выветрился. Я тебе сочетания веществ подобрал – интересная там картина, и деготь туда вписывается как раз. Подумаешь. Они шли по служебным коридорам морга, и Дежин прокручивал в уме предстоящий разговор с патологоанатомами. Все-таки удостоверение капитана убойного отдела Следственного комитета для них могло поиметь серьезный вес. Это не Бюро Вощина, где какими только корочками не машут, здесь люди тихо и мирно занимаются смертями от естественных причин. Так оно и вышло. Напустивший на себя важности Дежин деловито осмотрел аккуратно зашитое тело пожилой женщины, изъял образцы тканей, подготовленные Славиком для экспертизы. Напустил тумана, намекнув на секретность операции, и поинтересовался, стоит ли брать с патологоанатома – немолодого ворчливого дядьки – и совсем молоденькой ассистентки подписку о неразглашении или они достаточно сознательные граждане, чтобы не распускать языки? Граждане энергично согласились помалкивать и всячески помогать следствию, а также ставить в известность уважаемого судебного медика, если подобное тело окажется в поле их зрения. Вощин подыгрывал, как заправский актер, деловито посоветовав растерянным коллегам, что и как написать в акте вскрытия, чтобы не возникло вопросов. Из морга вышли уже заполночь. Дежин схватился за сигарету и, затягиваясь, раскашлялся. Запах прозекторской, как выразился Славка, стоял в носу. И не только в носу – в горле тоже. Смешавшись с табачным дымом, он получил отвратительный, дерущий глотку привкус жженой резины. – Бросай курить, Шерлок. Я тебе легкие курильщика не показывал? Покажу как-нибудь, – пообещал Вощин. – Уволь меня от демонстраций. Их вон – на каждой пачке теперь печатают, – в сердцах отшвырнув сигарету, отказался Максим. – Не тешь себя иллюзией, что мне понятен твой энтузиазм в профессии. Увы. Я не любитель разглядывать человеческую требуху. Дождь прекратился, из-за рваных туч проглядывала полная луна, воздух казался особенно чистым. – Ну, знаешь, – обиделся Славик, – твоя работа тоже не у каждого зависть вызывает. – Вот тут ты прав, дорогой Ватсон. Самого тошнит. Временами. Спасибо тебе за помощь. – Одно дело делаем, – дежурно отмахнулся Славик, но Максим видел, что поблагодарил друга не зря. Дома Матрос обиженно и требовательно обтерся о его ноги и уселся возле пустой миски с многозначительным видом. – На ночь жрать вредно, – проворчал Дежин, но корма, конечно, сыпанул. Получилось от души – горка превысила объем миски, и сухие комочки заскакали по полу во всех направлениях. Кот проводил их взглядом и, укоризненно посмотрев на Максима, принялся старательно закапывать рассыпанное. – Балбес, – резюмировал Дежин и поплелся в спальню. Он готов был рухнуть в постель, не раздеваясь. Глава 12 Солнце припекало совсем по-летнему, несмотря на то что впереди была еще целая неделя мая. Семь дней до лета, до отпуска, который я терпеть не могла! Под ногами негромко хрустела мелкая крошка гаревой дорожки, редкие прохожие старались обойти меня стороной. Их настораживали темные очки и трость в моей руке. Чаще всего люди стараются избежать контакта с кем-то, кто от них отличается. Но я предпочитала думать, что они просто уступают мне дорогу. Днем парк почти пуст, но скоро начнутся каникулы, и вот тогда придется быть настороже – скейты, велики, малышня и мамаши с колясками будут здесь на каждом шагу. Повернув в боковую аллею, я прошла свои тридцать четыре шага до любимой скамейки и села, убедившись, что она свободна. Мне хотелось побыть в одиночестве. Конечно, полностью отгородиться от всего не получилось – шумела листва над головой, звонко переговаривались какие-то мелкие птицы, то и дело вспархивая и перелетая с ветки на ветку, в отдалении жалобно плакал младенец под монотонный скрип коляски… Если бы меня под такое укачивали, я тоже разоралась бы. Обычно прогулки меня успокаивали. Если достаточно долго просидеть очень тихо, начинает казаться, что становишься частью окружающего мира – как дерево, трава или ленивый ветерок… Но на этот раз ничего не вышло. Умиротворение не наступило, напротив – тревога, которая грызла меня последние дни, только обострилась. Я ощущала себя попавшей в западню, из которой нет выхода, и это было очень плохо. На вечер у меня был назначен выезд к клиенту. Очень сложному и капризному господину, из тех, которыми салон особенно дорожил. Обратный путь теперь был длиннее, чтобы не проходить мимо кафе, приходилось идти другой дорогой. В половине шестого я спустилась во двор. Мягко шурша шинами, подкатила машина, и водитель обошел капот, чтобы открыть мне дверь. Этот ритуал не менялся уже почти год – два раза в месяц я усаживалась в пахнущий кожей и дорогим парфюмом салон дорогого автомобиля и ехала по неизвестному мне адресу. От водителя пассажиров отделяло стекло, в чем я убедилась давным-давно, так что вопросы мне было задавать некому. Да и незачем. Мой клиент был какой-то важной персоной, о таких лучше знать поменьше. Он и выбрал-то меня, скорее всего, из-за слепоты, качество работы оценив уже позже. В огромном доме ко мне относились почти приветливо – встречали у порога, здоровались, провожали на второй этаж, где у хозяина был оборудован целый массажный кабинет, получше того, в котором я работала в салоне. Быстро сменив одежду на рабочую – хлопковые брюки и свободную тунику, я подошла к большому аквариуму, который занимал одну из стен целиком. За прохладным стеклом монотонно бурлил, пузыря воду, аэратор, и неизвестно какие, но наверняка редкие и дорогие рыбы таращились на меня, пока я ждала появления клиента. Было забавно касаться гладкой поверхности, воображая, как они настойчиво тыкаются в ладонь с той стороны стекла. Хозяин дома никогда не опаздывал. Ввалился в комнату, шумно дыша, уверенно шлепая по ковру тапками без задников. Невысокий, плотного телосложения, в годах, но все еще крепкий мужичок. – Светик, как жизнь? – выдал он свое привычное приветствие. – Отлично, Михаил Яковлевич. Как вы себя чувствуете сегодня? Жалобы будут? – А как же? Плечи, проклятые, ноют! Он, притворно кряхтя, быстро взобрался на массажный стол. Я подавила вздох. Мой клиент был здоров как бык. В основном. Плечевой пояс ныл по причине глубоко засевшего страха, который сворачивал мышцы в тугие жгуты и способен был измочалить ему позвоночник. Эту болезнь мне не вылечить, да и никому, кроме него самого. Но временное облегчение я могла ему обеспечить. И обеспечивала, конечно. Когда я работаю, не думаю ни о чем. Это похоже на транс – руки слушают лежащее передо мной тело, а я вся целиком отдаюсь им во власть. Нам обоим – Михаилу Яковлевичу и мне – повезло, что я не успела приступить к массажу. Появление твари и его удивленно-болезненный вскрик были одновременными. Я не успела испугаться, когда за вскриком раздался ужасный хрип, словно его душили или он захлебывался, – просто бросилась на тварь всем телом, как это было тогда, с Гарькой. Меня скрутило волной такой ярости, что зубы сцепились намертво и говорить при всем желании не получилось бы. Я завыла, почти не разжимая губ, а мысленно завопила изо всех сил: «Убирайся! Убирайся! Не отдам! Не отдам! Прочь, пошла прочь!» Тварь, чем бы она ни была, дергалась подо мной, как будто неожиданно обрела плоть. Отдача ее движений пробивала мне живот, грудь, спину. Больно не было – было отвратительно гадко. Я выталкивала ее прочь от хрипящего клиента прямо через себя, тянула мысленно, тянула всем телом, каждой мышцей, каждым нервом, содрогаясь от омерзения и ужаса. А потом все внезапно закончилось. Тварь исчезла. С трудом превозмогая тошноту, я позвала хриплым шепотом: – Михаил Яковлевич? Под моими дрожащими руками слабо и неритмично билось сердце. Он был жив, но не ответил, только сипло втянул в себя воздух и задышал глубоко и часто, как будто вынырнул из воды. У меня подкашивались ноги, звенело в ушах, по лицу и шее катился пот, заливая глаза, солоня язык. – Что это? Что со мной было? – просипел он и попытался перевернуться на столе. Я едва успела подхватить, подпереть собой его грузное тело, иначе он просто упал бы на пол. – Лежите, я позову кого-нибудь. Вам стало плохо. Мой ответ вышел почти невнятным, так сильно заплетался язык. – Что ты… Это ты сделала? Не ответив, я добрела до двери и, вдохнув так глубоко, что закружилась голова, прокричала в коридор: – Вызовите врача! Михаилу Яковлевичу плохо! Топот и перепуганные восклицания его домашних (слуг, семьи?) я слышала, как сквозь вату. Просто сидела, скорчившись на низенькой кушетке у стены, и пыталась унять дрожь. Меня колотило так, что ходуном ходили руки и ноги. Пришлось обнять колени и сжаться в комочек.