– За тем убийцей из кафе. За Ломакиным. Я тоже не сразу сообразила, но она настаивает. Раз десять мне удушение припомнила, и сразу – хоспис, пока до меня дошло. – Ломакин был в ту ночь в хосписе? – изумленно воскликнул капитан. – Ладно, это проверить не сложно. Значит, Тварь знает, где остальные? – Она не хочет или не может этого показать. Помнишь, она же оперирует только тем, что когда-то видела или пережила я сама… Максим вручил мне чашку и потянулся за своей. Вздохнул так, что у меня сердце оборвалось. Я чувствовала, что он устал, напряжен, но этот вздох показал насколько. Я встала, разогрела ладони и велела ему повернуться ко мне спиной. Понятия не имею, почему мне раньше это в голову не приходило, ведь усталым я видела его не впервые. Под влажной от пота футболкой каменели скрученными узлами мускулы. Шея и вовсе застыла в мышечном зажиме. Как он держался, ума не приложу. – Может, не надо? – с сомнением в голосе спросил Максим, но я уже положила руки ему на плечи. – Ох! – выдохнул капитан и замолчал. В кресле хмыкнул Вячеслав, до сих пор не задавший ни одного вопроса, хотя я чувствовала, как его распирает. Ну и правильно. Максим сказал, что оставит его со мной, пока не освободится, вот и поговорим. Мнение Вощина было мне действительно важно, он умел слушать и, что самое главное, слышать. Коротенький сеанс прервал телефон Максима. Спина под моими руками было напряглась, но тут же расслабилась снова. «Вот так-то лучше!» – довольно подумала я и отошла в сторону. – Да, хорошо. Да, еду. Даже голос перестал сипеть! Максим ухватил меня за руку. – Свет, спасибо! Это просто чудо какое-то. Начинаю понимать Фраймана… Постой-ка! Он вскочил, сделал два шага к дверям, вернулся. – Как звали его гостя, который тебе не понравился еще, помнишь? – Олег, кажется. Да, Олег. – Высокий, худой, жилистый? Спина больная? – Ну да. Я же ему массаж делала, Михаил Яковлевич попросил… Максим выругался. Не просто чертыхнулся или отпустил крепкое словцо, а так откровенно и смачно выругался, что я приоткрыла рот, а Вячеслав приподнялся из кресла с невольным «что?». – Ничего! Я – кретин. Тут такая связь, а мы мимо ходим… Все, убегаю! Но не ушел. Взял меня за руку, крепко так, как будто я вырваться могла, и тихо попросил: – Если Михаил Яковлевич позвонит, включи запись разговора, ладно? – Хорошо, – пролепетала я, ничего не понимая. Когда он стоял так близко и разговаривал вот так – приглушенным, почти интимным голосом, остатки разума стремительно покидали мою голову, заменяясь оглушительным шумом крови в ушах. Дежин появился на месте происшествия к шапочному разбору. Низкое солнце пробивало кроны деревьев косыми лучами, роняя причудливые тени на красноватую крошку аллеи под ногами. Здесь было бы совсем немноголюдно, если бы запаркованные прямо поперек аллеи машины и деловито суетящиеся люди в форме и в штатском не привлекли нескольких зевак. Пригнувшись, он проскользнул под полосатой лентой, перегородившей неширокую боковую дорожку, и углядел среди снующих людей Василия. – Капитан! – просиял коллега. Маленькие ладошки Светы сотворили чудо – Дежин был бодр и полон энергии, а потому немедленно взял Василия в оборот. – Что было на трупе, кроме ствола? – Почти ничего. Ключи от машины и солнцезащитные очки. Все. – Где след от пули? – А вон, в конце аллеи. Пулю изъяли, гильзу нашли. Дерево поковырять пришлось. Там криминалист маркером отметил. В двух шагах от метрового обрубка старой сосны, краем вылезающего на дорожку, Дежин закрыл глаза и побрел, медленно переставляя ноги. Запнулся, наклонился и открыл глаза, повернув голову в сторону покалеченной березы. Василий с интересом наблюдал. – Где нашли тело? – Вон там, за кустами. В стороне от края дорожки голые стволы сосен и берез утопали в разросшемся кустарнике. За ним и прятался убийца. Метров пятнадцать, мысленно прикинул Дежин. Стрелок не промахнулся. Просто не ожидал, что Света станет исследовать препятствие руками. Значит, не был достаточно подготовлен. Значит, заказчик спешил. Значит… Дежин был почти уверен, что знает имя заказчика и причину, по которой Света превратилась из необходимости в угрозу. Глава 11 Когда Максим уехал, Вячеслав не стал долго тянуть. – Тварь и сейчас здесь? – осторожно спросил он, тихо, словно боялся, что она его может услышать. – Она всегда рядом. Прямо сейчас висит между вами и мной. Не доверяет. Он встал, подошел ко мне. Тварь переместилась зависла у него над головой. Я напряглась, готовая прижать ее, если потребуется. – А сейчас? Наверно, хорошо, что он не мог ее видеть. При его росте и наших низких потолках у меня складывалось ощущение, что Тварь вот-вот сползет ему на голову. Отпихнув ее мысленно, я попросила: – Давайте не будем ее искушать? Что-то она нервная стала в последнее время. – Простите, Света, – почти растерянно извинился он и вернулся в кресло. – Может, расскажете подробнее, почему вы решили, что Тварь – часть стаи? Именно этого я и хотела. Мне нужно было понять, не слишком ли много я фантазирую? Притащив Вячеслава в большую комнату, к компьютеру, я принялась показывать ему то, что успела отыскать в интернете. Ему было проще, голосовой интерфейс читает долго, а Вячеслав просматривал открытые страницы быстро, мгновенно выхватывая то, что казалось ему важным, и сам зачитывал мне вслух интересные куски. Конечно, все это касалось всего лишь поведения обычных животных и к Твари имело весьма отдаленное отношение, но надо же было на что-то опираться. Иногда он замолкал, только задумчивые «гм» и «угу» сообщали мне, что он занят чтением. В этот момент я ему завидовала. Самая большая потеря в слепоте для меня – невозможность читать самостоятельно. Голос компьютерной программы – механический, неестественный, или живой, чтеца аудиокниг, – мешал восприятию текста, вносил лишнюю ноту в очень интимный процесс. – Теория хорошая, – сказал Вячеслав, – при условии, что она верная. А как сама Тварь на нее реагирует? В этом-то и крылась проблема. Я с досадой поморщилась и поймала себя на том, что нервно тереблю язычок от застежки-молнии на куртке спортивного костюма. – Не могу найти подходящего способа ее спросить. Понимаете, общаться с ней по-прежнему трудно, хотя и не так трудно, как было поначалу. Она действительно учится, и это меня пугает. Чтобы задать ей вопрос, нужно отыскать в памяти соответствующий образ, но ничего подходящего я не видела или не помню, а слов она совсем не понимает… Я даже не уверена, понимает ли она картинки, которые возникают при нашем общении, или только мои чувства, ответную реакцию на них. – Я поставил бы на второе, – задумчиво пробормотал Вячеслав. – Скажите, а с какого момента вам стало легче общаться? Постепенно? – Не уверена. Я думала об этом. Мне кажется, что после больницы. После той ужасной сцены в томографе и того, как она меня вылечила потом. – В томографе? – быстро переспросил Вячеслав, и я коротко пересказала ему о том, что произошло. – Это должно иметь какой-то смысл. Вячеслав встал и принялся мерить небольшое пространство комнаты большими шагами. Я переместилась поближе к подоконнику, чтобы освободить ему побольше места. – Магнитно-резонансная томография основывается на поглощении и испускании энергии в радиочастотном диапазоне электромагнитного спектра, – скороговоркой пробормотал он себе под нос, как будто считывал информацию откуда-то из памяти, с интонациями моего голосового помощника. – Если Тварь реагирует на подобные воздействия, значит, ее природа может быть связана с… – Тварь в томографе не была, только я. Но она вошла со мной в контакт в тот момент, когда эта штуковина стучала и щелкала надо мной. И мне стало плохо. – М-м? – заинтересованно промычал Вячеслав. – Полагаешь, что именно в тебе что-то изменилось, когда ты подвергалась излучению? Я ничего не полагала. Откуда мне знать? Я вообще не рассматривала неприятное происшествие в больнице под таким углом, но что-то в предположении Вячеслава было. Что-то, что заставило меня зажмуриться и кинуть Твари кусочек пережитого страха вместе с костедробительным «буммм-боммм» аппарата МРТ. Она оживилась, переползла поближе ко мне и, осыпав позвоночник покалыванием ледяных иголок, невесомо опустилась на плечи, одновременно – снова – просачиваясь внутрь меня! Я передернулась, едва не взвизгнув, но героическим усилием смогла заставить себя потерпеть. Отчего-то сейчас это казалось важным. Гораздо важнее моих страхов или гадостного ощущения чужого копошения внутри. Вячеслав дернулся было ко мне, видимо, испугавшись выражения моего лица, но я выставила перед собой ладонь, не в силах раскрыть рот и сказать хоть слово. Тварь что-то искала во мне. …Белый-белый, такой резкий, что слезятся глаза, слепящий свет… Щеки покусывает морозный воздух. Я совсем маленькая, лет пять, может, и того меньше. Мы с папой лепим снеговика. Накатали три больших снежных кома, папа сказал, что нужно три, и я поверила. Я всегда ему верила, только не понимала, как же из этих неровных, тяжелых комков, которые лежат довольно далеко один от другого, может получиться кругленький красивый снеговик, как на картинке в моей любимой книжке. И ведерка у нас нет. И морковки… Только мой шарфик. Но папа подкатывает шары поменьше к самому большому, ставит один на другой, совсем как кольца в пластмассовой пирамидке, выглаживает-выравнивает шары-бока, втыкает три камушка в верхний, на место глаз и носа, и я его вижу – снеговика, забавного, даже веселого. Стягиваю свой шарф с шеи и, пыхтя, повязываю ему. Чтобы не мерз. Папа смеется, уверяет, что снеговики холод любят, а вот тепло – не очень… Снег исчез, зато снова появилась стая птиц, и мой собственный голос, прерывистый от волнения, сообщил мне: «Тварь! Их не много. Не пять. Она одна! Одна, понимаешь? У меня не целая Тварь, а ее кусочек!» Или она научилась понимать речь, или я перестала понимать что-либо вообще, но Тварь недвусмысленно дала понять, что я не ошиблась! Она снова прижималась к потолку, а Вячеслав, громко дыша, не осмеливался спросить, что, собственно, произошло. А потом вернулся Максим и все стало совсем плохо. Я с порога почувствовала неладное, очень уж долго он мялся, не решаясь о чем-то сказать. В воздухе повисло напряжение. Я кожей ощущала взгляды, которыми обменивались они с Вощиным, словно оба знали что-то, чего не знаю я. Да когда же этому придет конец?