Уезжать не хотелось, но чуткая интуиция подгоняла внятными сигналами – в последние дни ему хотелось оглянуться всякий раз, когда он оказывался за воротами особняка, да и в стенах дома спокойнее не становилось. Фрайману было не впервой уходить с линии огня и, замерев в тени, пережидать острые моменты, но на этот раз все было иначе. – Стареешь, Миша, – проворчал он своему отражению в зеркале, которое силилось опровергнуть законы природы здоровым цветом лица и блеском небольших выпуклых глаз. Машина уже ждала внизу. Фрайман подхватил кейс и вышел на лестницу, а Фархад, с чемоданом, неслышными шагами двинулся следом. Все завязалось в слишком тугой узел. Михаил никак не ожидал, что угодит в самый центр этого проклятого узла. Ну кто мог подумать, что Олежек, выкормыш, осмелеет настолько, что умудрится производить дешевый наркотик прямо на «Фармкоме»? «Сколько волка ни корми, а горбатого – могила…» – с запоздалым сожалением неуклюже перефразировал Фрайман, когда до него дошли новости о неприятностях на заводе. Верняков всегда переоценивал себя, но с охранной конторой у него получилось неплохо, ее услуги были востребованы и полезны, это, видимо, и вскружило парню голову. Да еще этот его странный подручный, оказавшийся убийцей и психом… Каким образом в заваренную Верняковым кашу умудрилась вляпаться Света, Фраймана не интересовало. Долго сожалеть о потере массажистки с необычными навыками он не стал. Повторится ли сердечный приступ, неизвестно, а попадать в лапы правосудия ему было не с руки. Дорого и небезопасно. Судьба девушки была предрешена с того момента, как Михаил узнал о повышенном интересе к ней некоего следователя и о том, что Олежек, поц несчастный, угодил в СИЗО. Михаил прекрасно понимал, что таймер включится и начнет отсчитывать время, оставшееся до того момента, как СК свяжет его и Верняка, когда слепая девчонка вспомнит, где и при каких обстоятельствах встречала Олега Вернякова. Того, что язык развяжет сам Олежка, Михаил не опасался. Но случилось невероятное – в торопях отправленный за девчонкой стрелок погиб, а она осталась цела. И Фрайман решил судьбу больше не искушать. В мире было достаточно мест, где он мог спокойно пересидеть эту маленькую бурю в стакане. Синяя «Альфа-Ромео», которую он не слишком любил и крайне редко использовал, неспешно катилась в потоке машин на выезд из города. Каких-то три-четыре часа плюс граница, и он будет (традиция!) смаковать отличный виски на борту бизнес-джета, дожидающегося его в маленьком аэропорту финского Тампере. – Помню, а как же? – прошамкала сухонькая старушка, больше всего похожая на египетскую мумию, вдруг восставшую и нарядившуюся в пестрый плюшевый халат, вместо положенных ей бинтов. Дежин сидел на краешке неустойчивого табурета в полутемной комнате коммунальной квартиры. Единственное окно, узкое и длинное, было совершенно не способно разогнать полумрак под высоченным потолком. Старушенция – Елизавета Марковна Шипко – больше сорока лет проработала в одном НИИ с профессором Ярковским, и было неожиданной удачей обнаружить, что она не только до сих пор жива, но и читает лекции студентам в свои восемьдесят девять лет. – Антоша был блестящим ученым, знаете ли, – вздохнула старушка и аккуратно наполнила чашку Дежина подозрительной черной жидкостью. Запахло мокрым веником, прелой осенней листвой и чем-то еще, не менее прелым. Так пахнет в остывшей бане, где к мокрым полка́м прилипли выпаренные березовые листья, а истрепанный веник топорщится облезлыми прутьями в полупустой шайке. Мучительно сглотнув враз пересохшим горлом, Дежин кивнул с преувеличенной благодарностью и с отчаянием самоубийцы попытался ухватить тонкое ушко изогнутой ручки. Чашка странной формы, явно ровесница своей хозяйки, опасно накренилась, обещая залить стол щедрым угощением старушки. Дежин бросил короткий взгляд на хозяйку дома и едва не вскипел – она внимательно наблюдала за его неловкими попытками. Ее глаза, неожиданно молодые на сморщенном, изломанном морщинами лице, светились веселым любопытством. – Елизавета Марковна, – обратился к ней Максим, наступив на горло подкатившему раздражению (старушка забавляется над ним от скуки, понять и простить), – над чем профессор работал в последние годы? Она вздохнула, отошла к окну и аккуратно выудила что-то из стеклянного бокала с широким горлом. Что-то оказалось вставной челюстью, которую, стыдливо отвернувшись, Елизавета Марковна вставила в рот. Закончив эту неаппетитную процедуру, она вернулась к столу. – В последние годы, молодой человек, он совсем не работал. Носился со своей нелепой теорией психоэмоционального излучателя, как с писаной торбой и слушать ничего не желал. Забросил свой отдел, сотрудников, аспирантов, а ведь институт в те годы едва держался на плаву… – Дикция старушки изменилась кардинально. Несмотря на то что некоторая шепелявость и присвист остались, теперь ее речь звучала вполне членораздельно. – Выпроводили его на пенсию обиженным на весь белый свет. Он писал жалобы в Академию наук. Кажется, даже президенту писал, Ельцину, еще до того, как душевное расстройство у него диагностировали. Но мы-то знали, что с ним все в порядке. Это, понимаете ли, среди людей науки не редкость – зациклиться на одной идее и считать все контраргументы происками бездарей. Увы!.. Старушка печально улыбнулась, растянула сухие губы, прячущиеся в складочках вертикальных морщин, взяла свою чашку за пузатые, круто выгнутые бока и смилостивилась над Дежиным: – Неудобная посудина, правда? Но я привыкла. Вы по-простому, вот так берите… – А что за теория? Где можно с ней ознакомиться? – быстро спросил Максим, пока хозяйка дома не передумала говорить и не выгнала его прочь, как неудачливого студентика. – Сама по себе теория, может, была и неплоха, – пожала сухонькими плечами старушка, – с чисто академической точки зрения. Но практического воплощения она не предполагала. Антоша не сумел даже доказать, что его пси-волны могут существовать в реальности, а уже рвался ими управлять. Она медленно, неуклюже поднялась со стула, на котором сидела, и Дежин снова увидел ожившую мумию – костлявая фигурка в нелепом халате, поблескивающие из глубоких глазных впадин искорки живого огня. – Сейчас… – в ее речи осталось много шипящих, и получилось «щчищас». Она подошла к громадному старинному книжному шкафу – доминанте всей комнаты – и распахнула стеклянные дверцы одной из его секций, где совсем не было полок, а книги и бумаги высились неровными горками. Пробежалась иссохшими, словно паучьи лапки, пальцами по корешкам в полутораметровой стопке пожелтевших от времени папок и выудила одну из них, не самую толстую. – Вот – то, что вам нужно. Папка бесшумно легла на застеленный обычной клеенкой стол. Дежин сделал глубокий вдох и одним махом заглотил остывший, горький, терпкий, отвратительно крепкий чай. Больше отблагодарить старушку было нечем, а простого «спасибо» было явно недостаточно. Дежин, не напрягаясь, представил, как вцепится в эту папку полковник Гречин. Максим заметно нервничал, когда вез меня в исследовательский центр. Его горячая ладонь то и дело смещалась с рычага, разделявшего пространство между нашими сиденьями, и накрывала мою руку. Я чувствовала ток крови в его пальцах – быстрые, сильные толчки. – Максим, я не боюсь, – в пятый раз за утро попыталась объяснить я, но он решил бояться вместо меня. Это было странно – пугающе и приятно. Пугающе – потому что я до сих пор не могла поверить в свалившееся на меня счастье. Человек, который мне более чем небезразличен (Светка, окстись, ты же втрескалась в него по уши!), переживает за меня больше, чем я сама. Странно, потому что я действительно не понимала его опасений. Роль подопытного кролика – не самая приятная, но я пережила такое однажды, когда мама, из лучших побуждений, отдала меня в лапы проходимца-профессора, переживу и теперь. Зато появилась надежда, что мы сможем разобраться в поведении Твари и, может быть, получится найти ее стаю. – Ты сможешь связаться со мной и с Тамарой Георгиевной в любое время, полковник дал слово, – глухо сказал Максим. – Буду звонить, не волнуйся. И Вячеслав не даст меня в обиду, – ответила я и уткнулась лбом ему в плечо, пряча невольную улыбку. Получалось, что я утешаю мрачноватого, сурового и сильного капитана, как ребенка. И мне это нравилось! Мне, но не ему. Совершенно не скрывая того, что не доверяет людям хладнокровного и жесткого, как бетонная плита, полковника, Максим переживал за меня, словно я была невесть какой ценностью для него лично. Ах, как бы мне хотелось, чтобы так оно и было! Вместо того чтобы прислушаться к его опасениям, я млела, как последняя дурочка, купаясь в проявлении его чувств. Букет цветов, наше единственное неудачно закончившееся свидание – какая же это ерунда! Поминутное касание широкой ладони, как будто он тоже лишился возможности видеть, и на ощупь пытался убедиться, что я рядом, – вот, что дарило мне надежду, от которой тревожно и сладко ныло в груди. Даже Тварь, висящая над нашими головами, не могла испортить мне настроения. Мы вышли из машины, но Максим не торопился идти. Вместо того чтобы уже привычно взять меня под локоть, он неожиданно притянул меня к себе и обнял. От неожиданности я чуть не выронила трость, а капитан просто стоял, вздыхая мне в макушку, цепляясь небритым подбородком за волосы, и молчал. Я повернула голову и прижалась ухом к его груди, где туго и часто билось сердце. Сколько бы я ни представляла себе в мечтах, как должно выглядеть счастье, такого в голову не приходило. Если бы эту минуту можно было остановить, продлить до бесконечности, я бы отдала все, что угодно, но Максим отпустил мои плечи и сделал шаг назад. Мир опустел, дунул прохладный ветерок, заполняя пустоту между нами, и я сделала первый шаг навстречу неизбежному. Его взяли на границе. До Брусничного Михаил доехал без приключений и довольно быстро, несмотря на затяжной ремонт трассы «Сортавала». Очередь к пропускным пунктам оказалась небольшой, и машина быстро подъехала к терминалу. Оставив ее для осмотра, Фрайман спокойно вошел внутрь и встал в короткую очередь для проверки документов. Розовощекий молодой пограничник со старательно заученной маской безразличия на лице, открыл его израильский паспорт и вдруг нахмурился. – Ждите здесь, – сообщил он Михаилу ломким баском и вышел вместе с паспортом до того, как Фрайман успел поинтересоваться, в чем дело. Его никогда нигде не задерживали. Не было у него опыта неудач при пересечении границ. Даже дотошные иммиграционные офицеры Британских островов всегда были более чем деликатны, хотя Фрайман слышал о них немало неприятных историй. Растерянно оглянувшись, он увидел, как сзади, молча оттеснив стоящую за ним пару, подходят двое. – Фрайман Михаил Яковлевич? – спросил один из них, высокий широкоплечий брюнет с глазами цвета выдержанного коньяка. – Да, – все еще не веря в происходящее, ответил Михаил, – это я. – Проследуйте за нами. На одну секунду его обдало жарким желанием возразить, сообщить этим двоим, что случилось недоразумение, что он – гражданин Израиля и они не имеют права, но, взяв себя в руки, Фрайман пожал плечами. – Хорошо. Страха он не испытывал, лишь мысленно убедился, что помнит телефонный номер адвоката – из лучших – на случай, если заберут телефон. Обвинить его в чем-то конкретном никто не мог, но крови попортить – непременно. Его вывели наружу и усадили в темно-синий микроавтобус с красной полосой на боку. С порожка машины Михаил оглянулся: за белым шлагбаумом начиналась ничейная полоса, а дальше, под горкой, отсюда не разглядеть, стояли серые кубики зданий финского пограничного поста. Там были безопасность и свобода. В этот момент Фрайман ощутил смутное беспокойство: а что, если он ошибается и предусмотрел не все? Парень с коньячными глазами подтолкнул его в спину – мягко, но точно. Михаил оказался в салоне, а парень вошел следом и закрыл дверь. Микроавтобус тронулся и резво покатил в обратную от границы сторону. Глава 13 Все оказалось совсем не таким, каким я себе представляла. Атмосфера в помещении, куда привел меня Вячеслав (Он встречал меня у входа, а Максима внутрь не пустили. Оказывается, для этого нужен был особый допуск.), была напряженной. – Вот вы какая, – с оттенком разочарования произнес тихий мужской голос, – ну, здравствуйте. Я – профессор Ремезов, Иван Ильич. – Здравствуйте, – повернула я голову к источнику звука, гадая, что он ожидал увидеть. Три ноги? Рога? Тварь, готовую напасть на него? Тварь, к слову сказать, съежилась между моей макушкой и потолком, и мне начинало казаться, что ей здесь как-то неуютно. Вячеслав предложил мне сесть, и я провела рукой по гладкому дерматину спинки стула. Справа обнаружилась холодная металлическая поверхность стола. Усевшись, я положила на нее руки. Тварь поднялась к самому потолку и там застыла. – Вячеслав рассказал мне кое-что об этой вашей Твари, но полагаю, вы сможете сообщить больше, – начал профессор. – Спрашивайте, – кивнула я, – в конце концов, именно за этим меня сюда и привезли. – Меня заинтересовал момент воздействия томографа, – профессор не стал ходить вокруг да около. – Как вы посмотрите на повторное сканирование? Но на этот раз было бы желательно поместить это существо в аппарат вместе с вами. Я уже думала об этом. Даже поинтересовалась в интернете, не повредит ли мне повторный визит на МРТ так скоро, но вот как запихнуть туда Тварь, да еще и удержать ее внутри? – Мы можем попробовать, но я не уверена, что Тварь согласится. – А мне сказали, что вы ее контролируете, – отозвался профессор, почти ядовито. В тот же миг я почувствовала, как рука Вячеслава легла мне на колено под столом и легонько сжала его. Мысли понеслись вскачь. Нацепив на лицо самую каменную маску из всех возможных, я лихорадочно соображала, как себя вести. Не верит профессор в существование Твари или не верит в ее-мои возможности? Кто здесь друг, а кто – нет? Что можно говорить? Что можно делать?.. – Контролирую, Иван Ильич, иначе она бы уже лишила вас жизни. Вы ей не нравитесь. Вячеслав вздрогнул, выдохнув чуть больше воздуха, чем обычно, и задержал следующий вдох. Я решила, что он подавил смешок. Профессор запыхтел, вполне ощутимо распространяя опасливое негодование, и завертел головой, видимо, силясь отыскать невидимую угрозу. Стул под ним жалобно заскрипел. – Не нужно бояться. Она ничего плохого не сделает до тех пор, пока не сочтет, что мне угрожает опасность. Это было правдой, но выглядело почти как угроза. И воспринято было соответствующе. – И как она поймет разницу между угрозой и ее отсутствием? «Черт! Откуда мне знать?» – подумала я, но вслух постаралась профессора успокоить: – Она сумеет. Не повредила же она врачам в больнице? А они делали мне больно! – И все-таки я склоняюсь к первоначальному варианту, – непонятно высказался профессор. О том, что он обращался не ко мне, а к Вячеславу, я догадалась только тогда, когда танатолог ответил: