Еще через полчаса за нами приехал какой-то приятель капитана и отвез к моему дому. Всю дорогу мы молчали, я на заднем, а капитан на переднем сиденье, спинка которого выгибалась и поскрипывала, когда он оборачивался, чтобы посмотреть на меня, как будто я могла куда-то исчезнуть из движущегося автомобиля. Он взялся проводить меня до самой квартиры, хотя я и утверждала, что в этом нет никакой необходимости. – Я обещал Тамаре Георгиевне, что доставлю вас домой. Вот и доставляю! – отрезал капитан. Что-то случилось. Что-то произошло, чего я не заметила. С какой стати он так властно и уверенно поддерживал меня под локоть на лестнице, и почему меня это совсем не раздражало? Глава 6 Прежде мне никогда не приходилось бывать на похоронах. Да что там, я и о смерти как-то раньше не задумывалась. Но две недели назад все изменилось, и теперь мы с мамой стояли в гулком, пропахшем цветами и горем зале крематория, где проходила церемония прощания с моим лучшим и единственным другом – Гарькой Аванесяном. Вокруг толпились люди, которых я совершенно не знала. Зрячие и незрячие ребята – друзья и ученики Гарика: какие-то крепкие, пропахшие бензином и кожей парни из байкерской тусовки; всхлипывающие девчонки; суровые ребята-альпинисты из тех, что оказались в городе. Человек пятьдесят, если не больше, как сказала мама. Не было только ее, Лизы Брянцевой, едва не раздавившей его душу. А ведь я позвонила, сказала, где и когда состоятся похороны. Но она так и не пришла. Мы с мамой жались друг к другу, как замерзшие птицы. Я слышала, как шуршат лепестки роз в ее трясущейся руке, как сокрушается громким шепотом кто-то в дальнем конце зала: – Это вдвойне нечестно! Такой парень! Несправедливо!.. «Несправедливо…» На Гарькину долю справедливости совсем не досталось. Дом малютки, редкие визиты пьяницы-отца, интернат, потом – Лиза… Хотя что я понимаю в справедливости? Гарька любил жизнь и прожил немного, но ярко. Посмотрим, соберется ли на мои похороны хоть три человека… Место угнетало, и мысли тоже. Мы с мамой и деловитым Степаном Ивановичем – директором скалодрома, который взвалил на себя организацию и оплату похорон, стояли в изголовье гроба, а мимо нас, мимо равнодушного ко всему Гарьки медленно тек человеческий ручеек, на минуту застывая возле открытого гроба и двигаясь дальше. Я коснулась обитого тканью деревянного угла. Мне не нужно было протягивать руку дальше – кожей чувствовала холод там, где лежала Гарькина голова. Мама сказала, что у него спокойное лицо, будто спит. Сказала, что его одели в кожаную куртку зачем-то, что в гроб положили альпинистские очки и томик Высоцкого. Ей все это казалось кощунством, а мне – нет. Все это он любил, пусть оно с ним и останется. До конца. Говорили многие и много. Я не вслушивалась. Слова обтекали меня, улетая под высокий потолок и теряясь там. – Тебе тоже нужно сказать, – прошептала мама. Нужно? Я покачнулась. Нет. Не смогу. Гарька, милый, прости! И тогда левому боку стало пусто и холодно – мама оторвалась от меня, отошла. – Гарик всегда был необыкновенным мальчиком… – услышала я ее голос. Обычно сильный, для такой хрупкой женщины, сейчас он звучал ломко, надтреснуто. «Надтреснуто… – Я не могла ни на чем сфокусироваться, даже на маминых словах. В пустой голове пробегали нелепые мысли. – Мы все сейчас надтреснутые. С трещиной в сердце, Гарька». Из тех, кто умер в хосписе в ту ночь, для похорон выдали только Гарькино тело. Остальные до сих пор находились в Бюро судебно-медицинской экспертизы. И там они могут задержаться надолго, как сказал капитан Дежин. Спасибо, что тело Гарика нам отдали быстро! Ведь у него никаких подозрительных посмертных изменений не обнаружили. Капитан звонил каждый вечер. Сначала – просто узнать, как я себя чувствую, а потом вдруг спросил, не желаю ли я прогуляться перед сном. Я вовсе не хотела выходить под липкую морось, весна капризничала, и хорошую погоду вдруг сменили холодные ветра с дождями, но капитан явно вытаскивал меня из дома неспроста. Пришлось согласиться. Удивила мама, заявив, что в таком виде – спортивный костюм и старенькая куртка – никуда не выпустит. Изобразив маленький, но шумный ураган, она заставила меня переодеться и сама переплела мне волосы в косу, стянув резинку с привычного хвоста. – Как на свидание меня собираешь, – попыталась отбиться я, – еще накрась… – А что? Может, так оно и есть? Мама аккуратно разбирала пряди моих волос. Я фыркнула: – Ма, что ты себе напридумывала? Капитан Дежин тот еще кавалер. Дело у него. – По делу или не по делу, а девушка не может себе позволить встречаться с мужчиной в таком виде! Я сдалась. В конце концов, правду-то я сказать не могла. Даже ей. Особенно – ей. А вот капитану сказала… Ветер попытался вырвать у меня из руки дверь в парадную, попутно влепив в лицо приличный заряд холодных капель. – Стой под навесом! – услышала я. Хлопнула дверь машины, и капитан зашлепал прямо по лужам, на ходу открывая громко щелкнувший зонт. Капли неровно забарабанили в натянутую ткань, и мы побрели к машине, пытаясь одновременно уместиться под ненадежной защитой. – Хорошенькую погодку вы выбрали для прогулок, Максим, – проворчала я, оказавшись в теплом салоне. – А здесь не капает, – с философским спокойствием отреагировал на мое ворчание Дежин, поворачивая ключ зажигания. Машина послушно рыкнула и покатилась вперед. – Куда вы меня везете? – К одному моему приятелю. Он настойчиво просил о знакомстве. – Что? – нахмурилась я. – Света, не бойся. Он – врач. В некотором роде. – Я не боюсь! И что значит – в некотором роде? Капитан меня смущал и злил. А я смущала и злила его. Куда подевалась простота и откровенность, с которой мы общались в тот единственный раз у него дома, не знаю, но теперь между нами все время висела неловкость. И еще – несколько смертей. И непонятные шакалы-невидимки. – В некотором роде, потому что он не работает с живыми людьми. Он судебно-медицинский эксперт. Танатолог. – Тана… Смертевед? Максим усмехнулся. Не фыркнул, не издал ни звука, но я почувствовала его усмешку так ясно, словно смогла ее увидеть. – Смертевед… А что? Именно так. – И что ему от меня надо? Я все еще сердилась. Не люблю сюрпризов. Не люблю неожиданностей. Их в последнее время и так хоть отбавляй. – Не злись, – прочитал он мои мысли. – Славка – хороший парень, мы с ним давно знакомы. Он занимается нашими трупами из «Уюта» и хосписа. – Да уж, догадалась. Дом был новым. Он еще хранил запах краски, едкую вонь пластиковой обшивки и неуловимо-пространное эхо помещения, совсем недавно бывшего абсолютно пустым. Лифт заглотил нас в просторную пасть и вознес на нужный этаж стремительно и бесшумно. Переливчатая трель звонка еще не успела стихнуть, а замок в двери уже тихонько щелкнул. – Здравствуйте, – прямо с порога поприветствовал меня благодушный басок. Источник звука находился выше моей макушки, и я невольно задалась вопросом, какого же роста этот друг капитана? – Привет! Это уже было адресовано Максиму. – Слав, это Светлана. Света, знакомься, мой друг, Вячеслав Вощин. Я приготовилась пожать хозяину руку, но неожиданно тыльную сторону кисти обдало теплое облачко выдоха и коснулись сухие горячие губы. Я вздрогнула и попятилась, натолкнувшись на твердокаменный, обтянутый толстовкой торс капитана. – Очень приятно! – не заметил моего смущения Вячеслав. – Прошу вас… Кажется, он попытался взять меня под локоть, но Максим едва уловимо шевельнулся за спиной, и танатолог отступил, шоркая подошвами по полу. – Мы сами, – подкрепил свое движение словами капитан. – Прямо, Свет, и налево. Нравилось мне в нем это. Но и бесило. Я не люблю навязчивое желание зрячих подчеркнуть мою беспомощность. Но с какой стати он взялся решать, когда и от кого мне принимать помощь? Вячеслав Вощин оказался личностью совсем необычной. И дом у него был под стать хозяину. Попав в большую комнату, мы словно вышли на лесную поляну – свежий, веселый запах многочисленных растений заполнял ее немаленький объем, сливаясь с птичьим щебетом – высоким, резким и немного сварливым. – Что это? Я замерла у порога. – А это – мои питомцы. Неразлучники Авель и Каин, – отозвался хозяин леса из глубины комнаты. – Протяни руку, – шепнул капитан, и я послушно выставила ладонь.