Из окна открывался вид на уютный больничный дворик с обсаженными аккуратно подстриженными шпалерами кустов цементными дорожками, купами старых лип и скромным фонтаном в центре. При своих небольших размерах этот парк для выгула инвалидов снизу, с утопающих в зелени дорожек, наверняка должен был представляться прикованным к креслам на колесиках людям безграничным. Они не могли видеть ни высокого кирпичного забора, оплетенного поверху колючей проволокой, ни расположенного за этим забором проволочного ограждения в три ряда, через которое был пропущен электрический ток, ни вооруженных армейских патрулей. Это было им ни к чему — они лечились, поправляли здоровье, а те, кто их сюда поместил, как умели, заботились о том, чтобы внешний мир их не беспокоил. По дорожке между зелеными шпалерами санитар в белом халате неторопливо катил инвалидное кресло. Даже отсюда, сверху, было хорошо видно, что это громадный амбал, которому белый медицинский халат идет как корове седло. В кресле, закрыв глаза, в расслабленной позе, запрокинув бледное, осунувшееся лицо, сидел человек в больничной пижаме. Его левая рука висела на марлевой перевязи, голова была забинтована, на правой ноге тоже красовалась повязка. Этот пациент имел блаженный вид человека, побывавшего на грани между жизнью и смертью, хорошо об этом помнящего и потому наслаждающегося каждым мгновением бытия. Это выглядело настолько правдоподобно, что Федор Филиппович на секунду засомневался: неужели все так и есть? — Этот, этот, — со странной, немного язвительной интонацией подтвердил полковник медицинской службы Вдовиченко — хозяин данного заведения. На нем был мятый белый халат, из-под которого выглядывали офицерская рубашка с защитного цвета галстуком и брюки с лампасами. Лицо у полковника было длинное и костистое, редкие русые волосы он зачесывал назад, а почтения к старшим по званию проявлял немногим больше, чем врач районной поликлиники к явившимся на прием пенсионерам. — Да, этот, — подтвердил Федор Филиппович и спросил, обращаясь к полковнику: — Ну, как он тут у вас? — Великолепно, — все с той же непонятной язвительностью, о причинах которой генерал Потапчук, впрочем, смутно догадывался, ответил Вдовиченко. — Вполне созрел для выписки. — Как? — искренне изумился Потапчук. — Уже? Вдовиченко, прежде чем ответить, щелчком выбил из мягкой бумажной пачки сигарету и закурил. — Мне таких пациентов даром не надо, — сказал он. — Забирайте вы его от греха подальше, ей-богу. Генерал Корнев медленно повернул тяжелую лысую голову и с удивлением, как на внезапно заговоривший стул, воззрился на полковника. Федор Филиппович едва заметно усмехнулся. — Что, шалит? — поинтересовался он таким тоном, каким любящие родители осведомляются о поведении своего ребенка в детском саду. — Шалить не шалит, — сказал полковник, — но явно подумывает, как бы рвануть когти. Генерал Потапчук высоко задрал брови, демонстрируя полное непонимание. — Как это? — спросил он, словно опасаясь, что военврач не поймет его пантомимы. — Исследует обстановку, — сказал полковник. — Пробует все на зуб, проверяет на прочность. Симулирует помаленьку, прикидывается более слабым, чем есть на самом деле. А сам позавчера затеял от пола отжиматься. — И как? — с огромным интересом спросил Федор Филиппович. — Пять раз, — сказал врач. — Потом упал. Но встал, что характерно, сам. Когда санитар вбежал в палату, чтобы его поднять, он уже лежал на кровати и изображал умирающего. — Наш человек, — одобрительно произнес генерал Корнев. Федор Филиппович со странным выражением покосился на него, пожевал губами, но промолчал. — Да, — сказал он после паузы. — Гвозди бы делать из этих людей… — Так он у тебя, говоришь, в погибших числится? — спросил Иван Яковлевич. — И не в первый раз. — Это хорошо. Выходит, хвостов никаких. — Никаких, — солгал генерал Потапчук. — Послужной список отсутствует… — Человек ниоткуда, — с удовлетворением констатировал Корнев. — Это хорошо. И, судя по всему, не дурак, а это еще лучше. — Послушай, Иван Яковлевич, — грозно начал Потапчук. — Хочу тебя предупредить. Не стоит даже пытаться использовать его втемную. Во-первых, он сам тебе этого не позволит, а во-вторых… Полковник медицинской службы Вдовиченко сделал скучное лицо и вернулся к столу, где его дожидался остывший чай. — А во-вторых? — повторил генерал Корнев, не выпуская изо рта изжеванный мундштук папиросы и с интересом глядя на Федора Филипповича. — Будешь иметь дело со мной, — пообещал Потапчук. Некоторое время Иван Яковлевич внимательно вглядывался в его лицо, словно прикидывая, насколько это хлопотно и опасно — иметь дело с генералом ФСБ Потапчуком, — а потом, рассмеявшись, хлопнул Федора Филипповича по плечу. — Брось, Федор! Ну, что это за детский сад, в самом деле? «Вы будете иметь дело со мной!» — воскликнул маркиз и обнажил шпагу… Ты что, не доверяешь мне? Мы же с тобой сто лет знакомы! Сколько пудов соли вместе съели, теперь, поди, и не сосчитаешь… — Да, — согласился Потапчук. — Вместе рубали белых саблями на скаку, вместе потом служили в артиллерийском полку… — Каких еще белых? — простодушно изумился Корнев и опять рассмеялся. — А, это поэзия! — Да, — подтвердил Федор Филиппович. — В виде стихов. Я все-таки не пойму, Иван, зачем он тебе понадобился. Генерал Корнев гулко ударил себя тяжелым кулаком в выпуклую грудь. — Не могу! — сказал он проникновенно. — Ну, веришь — не могу! Ты же военный человек, Федор, должен понимать: существуют вещи, о которых не то что жене или отцу с матерью — самому себе вслух рассказывать запрещено! — Запрещено или стыдно? — как бы между делом уточнил Федор Филиппович. Бычья шея генерала Корнева налилась темной кровью. — Федор, ты меня знаешь, — веско, чуть ли не с угрозой, сказал он. — Я двадцать пять лет служу, и служу, заметь, не за ордена и не за чечевичную похлебку! Мне стыдиться нечего! Я за четверть века ни разу чужую задницу вместо своей не подставил! — Как же ты жив-то до сих пор? — с самым невинным видом изумился Потапчук. Полковник Вдовиченко в кресле за накрытым для чаепития столом окончательно заскучал и начал, прихлебывая из чашки чуть теплый чай, с отсутствующим видом перелистывать какую-то историю болезни. Он не любил, когда при нем выясняли отношения генералы: в подобных случаях все шишки, как правило, достаются младшему по званию, которому не посчастливилось стать свидетелем этого боя быков. Лучше всего сейчас было бы уйти, но полковник не мог этого сделать: во-первых, это был его собственный кабинет, где, между прочим, тоже хранилось немало секретных, не предназначенных для постороннего глаза бумаг, а во-вторых, его, дисциплинированного офицера, отсюда пока никто не отпускал. Генерал Корнев некоторое время молчал, шумно дыша носом, из чего следовало, что он по достоинству оценил шутку своего коллеги. Из этого следовало также, что в данной шутке содержалась изрядная доля правды. Иван Яковлевич очень хотел выглядеть прямым, бесхитростным служакой, и сплошь и рядом это ему удавалось. Однако бесхитростный контрразведчик — это катахреза, то есть совмещение несовместимых понятий, и оба генерала прекрасно об этом знали. — Ну ладно, — проворчал, наконец, генерал Корнев. — Не хочешь — не надо. Подумаешь, цаца! В конце концов, это была твоя идея. Это еще разобраться надо, кого и зачем ты, Федор Филиппович, мне подсовываешь. В кабинете наступила тишина, нарушаемая только шелестом страниц, которые нервно листал полковник Вдовиченко, да чирканьем спички о коробок — генерал Корнев, человек консервативный, не признавал зажигалок и в данный момент как раз пытался добыть огонь, чтобы зажечь очередную папиросу. Генерал Потапчук молчал. Прошло секунд тридцать, прежде чем полковник Вдовиченко осознал, что это неспроста. Он поднял голову и увидел, что оба генерала с одинаковым выражением лиц — вернее, безо всякого выражения, — смотрят прямо на него. Полковник все понял. — Прошу прощения, — сказал он, поддергивая рукав белого халата и глядя на часы, — у меня начинается обход. Если вы позволите… — Конечно, — с доброжелательной улыбкой произнес генерал Потапчук. — Свободен, полковник, — поддержал его генерал Корнев. — Ты не беспокойся, мы тебя подождем. Заодно и присмотрим, чтоб тут никто ничего… — Собственно, это необязательно, — вставая и беря под мышку историю болезни, которую до этого перелистывал, неубедительно возразил полковник. — У меня секретов нет… — Конечно, — повторил Федор Филиппович. — Бабушке своей расскажи, — добавил прямодушный Иван Яковлевич. — Какие могут быть секреты после того, как Франкенштейн и Железная Маска от тебя выписались? — Разрешите идти? — деревянным голосом осведомился полковник Вдовиченко. — Свободен, — повторил генерал Корнев. — Конечно, — повторил генерал Потапчук, который, казалось, временно забыл все остальные слова великого и могучего русского языка. Выдворенный из собственного кабинета полковник медицинской службы Вдовиченко покинул помещение, унося под мышкой историю болезни какого-то не известного широкой общественности спасителя мира. — Ну, — сказал генерал Потапчук, когда за ним закрылась дверь, — и в чем ты, Ваня, намерен разобраться? Иван Яковлевич посмотрел вниз, где дюжий санитар в камуфляжных брюках и высоких армейских башмаках катал по цементной дорожке инвалидное кресло с обряженным в больничную пижаму человеком, и повернулся к окну спиной. — Не то чтобы разобраться — сказал он, — а понять все-таки хотелось бы. Я же вижу, ты над этим своим человечком трясешься, как мамаша над долгожданным первенцем. И при этом пытаешься сбагрить его мне, толком даже не зная, как его станут использовать. Пойми, Федя, работа у меня такая — во всем сомневаться. Вот я и сомневаюсь: а нет ли тут подвоха? Федор Филиппович помолчал, обдумывая ответ. Генерал Корнев его не торопил: он видел, что старый приятель не отмалчивается, а именно обдумывает формулировку. Кроме того, он был кровно заинтересован в предложении Потапчука и боялся неосторожным словом спугнуть удачу. — Подвоха тут никакого, — сказал, наконец, генерал Федор Филиппович. — Просто, как ты верно подметил, я им очень дорожу, а обстоятельства таковы, что ему необходимо на некоторое время исчезнуть. Понимаешь, у меня провалилась операция. Причем провалилась как-то очень странно. Ей-богу, Иван, тут какой-то мистикой отдает. Об этом деле знали только я и он, больше никто. А кончилось все так, словно наш объект получил информацию из первых рук. У него, — генерал кивнул в сторону окна, — стопроцентное алиби, поскольку выжил он только чудом. — Значит, это ты настучал, — с тяжеловесным генеральским юмором констатировал Иван Яковлевич. — Так точно, — не оценив шутки, мрачно констатировал Потапчук. — Но я не стучал. Следовательно, мы имеем дело либо с чудом, либо с отлаженной системой шпионажа — прямо у меня под боком, в моем кабинете на Лубянке, у меня дома, где угодно. Ты не поверишь, Иван, но я даже заменил все пуговицы на своем костюме — спорол, раскусил каждую плоскогубцами, купил в магазине новые и сам, своими руками, пришил… — Зря мы полковника отпустили, — задумчиво произнес куда-то в пространство генерал Корнев. — Я ведь даже не знаю, есть ли у него тут отделение для психических… Эк тебя, Федя, припекло! — Припекло, — честно признался Потапчук. — А этот парень, — тоже кивнув в сторону окна, продолжил за него Корнев, — слишком много знает… Послушай, Федор, а тебе не приходило в голову… э… гм… Ну, словом, что его лучше было бы… того?.. — Это не обсуждается, — сухо произнес Федор Филиппович. — Ну и правильно, — с каким-то облегчением похвалил его Корнев. — Так и надо. Как в том кино: я, говорит, не за белых и не за красных, а, как во дворе, — за своих. Ну и молодец. Хуже нет, чем своих ребят сливать, уж мы-то с тобой знаем… Ну, тогда ладно. Будем считать, что все ясно. Да ты не волнуйся, у меня он будет, как у Христа за пазухой! Работа тихая, кабинетная, хотя и ответственная, секретность — э, брат!.. Ты такой секретности, поверь, даже и не нюхал. Так что, когда он в должность вступит, можешь считать его без вести пропавшим. До тех пор, конечно, пока назад не попросишь. Тогда, клянусь, получишь своего любимчика в целости и сохранности. По первому требованию. — А чем все-таки он будет у тебя заниматься? — спросил Федор Филиппович, не до конца убежденный в искренности собеседника. — Или это секрет? — Секрет, — с сокрушенным видом кивнул генерал Корнев. — Секрет на сто лет. Но тебе, Федя, я скажу. Не все, конечно, а только то, что можно. Он будет… как бы это выразиться?.. смотрителем библиотечного фонда. Сделав это неожиданное заявление, Иван Яковлевич окутался густым облаком табачного дыма и из его глубины стал заинтересованно наблюдать за тем, как его коллега борется с остолбенением. — Прости, — одержав в этой борьбе частичную победу, осторожно произнес Федор Филиппович, — но у него, мягко говоря, немного другая специальность. Библиотекарь из него… Не знаю. Я даже как-то сравнение не подберу…