– Хорошо, – решил набраться терпения капитан, – а что помните точно? Вы сидели за столом… – Нет. Я подъехал к шкафу с книгами. – То есть находились спиной к двери? – Да. Сам не понимаю, как все случилось. Кто-то позвонил в дверь. Стас пошел открывать. Потом я повернулся… Точнее, не успел, кто-то обхватил меня за шею, и… я отключился. – И все? Больше вы ничего не видели? – Слышал. – Во время отключки? – Нет. Я пришел в себя, когда услышал голоса. Стаса и другого человека. – О чем они говорили? – Не знаю. Помню только, как Стас закричал. А потом вдруг удар… И все. Беленький пригорюнился. Ничего толкового они от профессора не узнают. Старик отключился почти сразу. А он-то надеялся на его показания. Бартенев откинулся на подушку и уставился в потолок. «Ну давай, старый! Вспомни хоть что-нибудь полезное!» – внутренне возопил капитан. Профессор приподнялся, взглянул на следователя, а потом неохотно, словно сомневаясь, сказал: – Александр Сергеевич Пушкин был крайне суеверен. Даже для поэта. Он никогда не садился за стол, если там тринадцать человек, и не оставался в комнате с тремя свечами. У него также имелся древний список несчастливых дней, среди которых и день его рождения – двадцать шестое мая по старому стилю. Он был уверен, что ему на роду написано быть несчастным. Но больше всего боялся беловолосого человека в белом на белой лошади, гибель от которого предрек Пушкину еще в Одессе известный грек-предсказатель. И ведь не ошибся. Дантес был белокур, носил белый мундир и ездил на белой лошади. Бартенев помолчал, собираясь с силами. – Кстати, про белого человека Пушкин слышал не впервые. После выпуска из лицея они с приятелями ходили к известной немецкой гадалке Кирхгоф во время ее приезда в Петербург. Она предупредила Александра об опасности, которую следует ожидать от белой лошади или белой головы. – Ты к чему, Олежка? – спросила Вера Аполлоновна, беря Олега Петровича за руку и вытирая с его лба пот. Бартенев обвел глазами присутствующих. – Этот человек был в белом халате и с абсолютно белой головой. – Блондин? – напрягся Беленький, который был уверен, что под «белым человеком» Бартенев имеет в виду его. – Нет, седой. Совершенно. И глаза какие-то… тоже словно белые. – Пустоглазый, – вырвалось у Шведова. Беленький быстро взглянул на Сергея и качнул головой. При профессоре – ни слова. – Так вот почему Стасик впустил его. Решил, что пришел врач из поликлиники, – задумчиво сказала Глафира, внутренне оживая. Все-таки Стас не был заодно с убийцей. Когда они вышли из палаты, Сергей спросил у капитана, достаточно ли показаний профессора для ареста Пустоглазого. – Если опознает, – ответил Беленький и отошел в сторону, доставая телефон. Сергей вдохновился. Если возьмут Пустоглазого, есть надежда, что он сдаст остальных. Тогда можно будет выдохнуть. – А кто такой Пустоглазый? – спросила Глафира. – Подручный Тобика. Это он украл письмо и убил Стаса. – Значит, Тобика тоже арестуют? – Он успел уехать из страны. – Как?! – вскричала Глафира. Беленький в конце коридора оглянулся и нахмурился. – Так получилось. – Значит, письмо и «Слеза Евы» пропали навсегда? Боже! Профессор не переживет! Нельзя ему говорить! Она чуть не плакала. – Успокойся, Глаша. Сергей взял ее за руку. – Да как тут успокоишься! Значит, все было зря! Это его убьет! – Если его не убил Пустоглазый, – заявил, подходя, Беленький, – то и с этим известием ваш профессор справится. Глафира посмотрела на капитана чуть ли не с ненавистью. – Вы не понимаете… – А кстати, заметили, что Бартенев про письмо ничего не спросил? – перебил капитан, догадываясь, что ничего хорошего от Глафиры не услышит. – Он просто пока не вспомнил, но потом… Что мы ему скажем? Глафира сжала руку Шведова. – Скажем, что ищем, – пожал плечами Беленький, которому было по барабану, расстроится по этому поводу Бартенев или нет. – А вы ищете? – с надеждой вскинула на него глаза Глафира. – А то как же! – не моргнув глазом бодро ответил капитан и спешно пошел прочь. Шведов попросил Глафиру дождаться его и отправился к Кимычу узнать, как продвигается дело с его возвращением к «станку». На этот раз Кимыч не хмурился. Наоборот, был довольно весел, что случалось нечасто. Но главное – он обрадовал Сергея известием, что через неделю тот может приступать к работе. – Полной загрузки пока не жди. Сам понимаешь, не могу рисковать. Но и того, что дам, мало не покажется. – Я готов, – обрадовался Шведов. – С меня магарыч. – Иди к черту, Шведов! У меня и без того язва разыгралась! – Так ты не пей, ты смотри! Я буду пить за твое здоровье, а ты – за меня радоваться. – Ага. А через час или слюной захлебнусь, или придушу тебя своими руками. – Да не может такого быть. Придушить друга, который только-только начал к жизни возвращаться. Ну… это уж слишком. Даже для тебя. Кимыч, по обыкновению строчивший что-то, поднял голову и посмотрел на него внимательно. – Жениться, что ли, надумал? – А если и жениться, то что? – Давно пора! И давай, чеши отсюда! Мешаешь. Шведов, улыбаясь, двинулся к выходу. – А тетя Мотя не против? – вдруг спросил в спину Кимыч. – Был лично ею благословлен. Иконой. Кимыч покрутил головой. – Рисковая бабка! Восхищаюсь! Шведов хохотнул и вышел за дверь. – Глафире привет! – услышал он вдогонку. Глафиры в коридоре не было. Шведов покрутил головой. Куда она запропастилась?