В это время ее отец говорил: — Как я понял со слов Вукчича, вы почетный гость Сервана. Значит, последний вечер будет вашим. Впервые Америка удостоилась такой чести. В тысяча девятьсот тридцать втором году в Париже нас приветствовал премьер-министр, а председателем был еще живой Арман Флёри. А в тысяча девятьсот двадцать седьмом — Ферид Халдах, тогда еще не профессионал. Вукчич говорит, что вы блюститель порядка. Это правда? — Не совсем так, — кивнул Вулф. — Я не полицейский, а частный детектив. Я заманиваю преступников в ловушку и ищу улики, чтобы арестовать их. И делаю это за деньги. — Невероятно! Такая грязная работа! Вулф попытался пожать плечами, но помешал толчок поезда. Его грозный взгляд предназначался не Берену, а поезду. — Возможно. Каждый выбирает дело, которое способен делать без отвращения. Фабрикант детских колясок запутывается в паутине монополий и превращает рабочих в орудие для достижения своих корыстных целей. Безголовые политиканы стреляют друг в друга, и их мозги сгнивают прежде, чем им успевают поставить памятники. Мусорщику приходится копаться в пищевых отходах, а сенатору — в доказательствах коррупции высокопоставленных чиновников. И как знать, что грязнее? Дело только в том, что мусорщик получает меньше, — это единственное реальное различие. А я не пачкаю рук задаром, я назначаю высокую плату. Берен проглотил все это. — Но вы ведь не собираетесь делать для нас доклад о пищевых отходах, не так ли? — усмехнулся он. — Нет. Мистер Серван попросил меня выступить на тему, как он сам сформулировал ее: «Contributions Americaines à la Haute Cuisine»[1]. — Ба! — фыркнул Берен. — Но тут не о чем говорить! Вулф поднял брови: — Не о чем, сэр? — Не о чем. Мне говорили, что во многих американских семьях неплохо готовят. Я сам не пробовал. Я слышал о кукурузных лепешках, похлебке из моллюсков и молочном соусе. Это наверняка вкусно, но это для всех. И конечно, не представляет интереса для мастеров высокой кухни. — Он снова фыркнул. — Все эти блюда имеют такое же отношение к высокой кухне, как сентиментальные любовные песенки к Бетховену или Вагнеру. — Действительно. — Вулф ткнул в него пальцем. — Пробовали вы тушенную в масле черепаху или куриный бульон с хересом? — Нет. — А кусочки мясного филе на вертеле, два дюйма толщиной, из которого под ножом сочится горячий красноватый сок? Оно подается с американской петрушкой, тонкими ломтиками лимона и картофельным пюре, которое тает во рту. Можно еще украсить отваренными свежими грибами. — Нет. — А новоорлеанский рубец по-креольски? А миссурийский окорок из графства Бун, который запечен с уксусом, патокой, вустерским соусом, сладким сидром и травами? А цыплят маренго? Или курицу в яичном соусе с изюмом, луком, миндалем, хересом и мексиканскими колбасками? Или опоссума по-теннессийски? Или омара «Ньюбур»? Или филадельфийский черепаховый суп? Но я и так вижу, что нет. — Вулф снова ткнул в него пальцем. — Не спорю, для кулинара Франция — рай. Но он хорошо сделает, если будет интересоваться кухней других стран. Мне доводилось есть рубец по-кайеннски у Фарамона в Париже. Он превосходен, но не лучше, чем рубец по-креольски, который не нужно проталкивать в горло с помощью вина. В юности, когда был легче на подъем, я пробовал буйабес в Марселе, его колыбели и храме. Могу сказать, что он лишь для того, чтобы утолить голод, и не идет ни в какое сравнение с новоорлеанским буйабесом. Если у вас нет красного луциана… В течение секунды мне казалось, что Берен собирается плюнуть ему в лицо. Предоставив им самим разбираться между собой, я наклонился к Констанце: — Я вижу, ваш отец — хороший повар. Фиолетовые глаза удивленно посмотрели на меня из-под поднятых бровей. — Он шеф-повар «Корридона» в Сан-Ремо. Разве вы не знали? — Да, — кивнул я, — видел список пятнадцати. Вчера в «Таймс». Только теперь вспомнил. А вы сами умеете готовить? — Нет. Ненавижу это занятие. Единственное, что я умею, — это варить хороший кофе. — Ее взгляд спустился к моему галстуку, на мне был темно-коричневый в горошек, который очень шел к песочного цвета рубашке в тонкую полоску. — Я не расслышала ваше имя, когда мистер Вукчич знакомил нас. Вы тоже детектив? — Меня зовут Арчи Гудвин. Арчибальд означает «святой и добрый», но мое имя не Арчибальд. Никогда не слышал, как француженка произносит «Арчи». Пожалуйста, попробуйте. — Я не француженка. — Она нахмурилась. Кожа у нее была такая гладкая, что морщинки напоминали неровности на поверхности нового теннисного мяча. — Я каталонка. И уверена, что смогу выговорить «Арчи». Арчиарчиарчи. Ну как? — Изумительно! — Так вы детектив? — Конечно. — Я достал бумажник, порылся в нем и вытащил рыболовную лицензию, полученную прошлым летом в штате Мэн. — Глядите. Видите мое имя? Она стала читать, с сомнением покачала головой и вернула лицензию мне. — А что такое Мэн? Ваш участок? — Нет. Понимаете, у нас в Америке два типа сыщиков, более или менее дееспособных. «Мэн» означает, что я отношусь к тем, которые «менее». То есть мне почти не достается тяжелой работы — поить коней, расстреливать пленных или смазывать древопроводные желоба. Я всего лишь шевелю мозгами — например, ко мне обращаются, когда не знают, что делать. А вот наш мистер Вулф принадлежит к тем, кто «более». Вы же видите, какой он крупный и сильный. И бегает, как олень. — Но… при чем тут кони? Я терпеливо объяснил: — В этой стране закон запрещает убивать человека, если у вас нет на него коня. Когда трое или больше джентльменов играют в кости на выпивку, часто звучит: «Конь на тебя» или «Конь на меня». Вы не сможете безнаказанно выстрелить, если сначала не произнесете эти слова. А еще есть выражение «кобылье гнездо» — так говорится о чем-то ложном, несуществующем. В кобыльем гнезде живут только кобылы, жеребцов не бывает. «Конские перья» — тоже странный оборот. Ну откуда у коня перья?.. — Что такое кобыла? Я прочистил горло: — Противоположность жеребцу. Как вы знаете, все должно иметь свою противоположность. Правое не может быть без левого, или верх без дна, или лучшее без худшего. Точно так же не может быть кобылы без жеребца или жеребца без кобылы. Если взять, скажем, десять миллионов жеребцов… Я был так поглощен болтовней с прекрасной каталонкой, что перестал вслушиваться в общий разговор. Внезапно Вукчич вскочил и пригласил мисс Берен в вагон-бар. Выяснилось, что Вулф выразил желание поговорить с ее отцом наедине. Я внимательно посмотрел на него, стараясь понять, что за игру он затеял. Он слегка постукивал пальцем по колену — это был признак далекоидущих планов. Когда Констанца встала, я тоже поднялся. — Вы позволите? — Я поклонился и сказал Вулфу: — Если я вам понадоблюсь, пришлите за мной проводника. Я не успел объяснить мисс Берен… — Мисс Берен? — Вулф подозрительно посмотрел на меня. — Любую информацию она сможет получить у Марко. А нам, я надеюсь, понадобится твой блокнот. Садись! И Вукчич увел ее. Я снова сел, теперь уже на стул. Мне очень хотелось попросить расчет, но движущийся поезд — самое неподходящее для этого место на земле. Берен опять набил трубку. Вулф заговорил вкрадчивым голосом. Чувствовалось, что он прощупывает место для лобовой атаки. — Для начала я хотел бы рассказать вам об одном уроке, который получил двадцать пять лет назад. Надеюсь, рассказ вам не наскучит. — Берен согласно кивнул, и Вулф продолжил: — Это было перед войной, в Фигерасе. Берен поправил трубку: — Ха! Вот как? — Да. Я тогда еще только начинал и приехал в Испанию с секретным поручением от правительства Австрии. След одного человека привел меня в Фигерас, и однажды вечером, часов в десять, я, не успев пообедать, зашел в маленькое кафе на площади и спросил чего-нибудь поесть. Хозяйка ответила, что у них почти ничего нет, и принесла мне домашнего вина, хлеба и блюдо колбасок. — Вулф наклонился вперед. — Сэр, даже Лукуллу не доводилось пробовать таких колбасок. Ни Брийя-Саварену. Ни даже Вателю или Эскофье[2]. Я спросил у женщины, где она раздобыла эти колбаски. Она сказала, что их приготовил ее сын. Я просил разрешения встретиться с ним, но его не было дома. Я спросил, как его зовут. «Жером Берен», — ответила она. Я съел еще три блюда колбасок и уговорился, что приду наутро, чтобы увидеться с ее сыном. Но часом позже мой подопечный сбежал в Порт-Вендрес, где сел на корабль до Алжира. Мне пришлось следовать за ним. Погоня довела меня до самого Каира, а потом другие дела помешали мне еще раз приехать в Испанию до войны. — Вулф откинулся на спинку и глубоко вздохнул. — До сих пор, закрыв глаза, я вспоминаю вкус этих колбасок. Берен кивнул, но продолжал хмуриться: — Занятная история, мистер Вулф. Очень лестно, благодарю вас. Но, конечно, колбаски минюи… — Тогда они не назывались колбаски минюи. Это были просто домашние колбаски в маленьком испанском городке. В годы юности, не имея большого опыта, при весьма странных обстоятельствах я все-таки попробовал эти колбаски — произведение высокого кулинарного искусства. Хорошо помню: когда я ел первую, мне показалось, что это просто случайное совпадение в беспорядке смешанных ингредиентов. Но остальные имели тот же вкус — содержимое всех трех порций. Это было гениально. Я тотчас же распознал это. Я не из тех, кто едет из Ниццы или Монте-Карло в «Корридону» в Сан-Ремо только потому, что Жером Берен знаменит, а колбаски минюи — его шедевр. Я выражаю свое восхищение сразу, не дожидаясь всеобщего признания. Берен все еще хмурился: — Кроме колбасок минюи, я готовлю и другие блюда. — Конечно. Вы же мастер высокой кухни. — Вулф ткнул в него пальцем. — Я вижу, что чем-то огорчил вас. Вероятно, я был бестактен. Дело в том, что все это было предисловием к просьбе. Я не собираюсь доискиваться причин, почему вы двадцать лет отказываетесь открыть рецепт этих колбасок: шеф-повару есть чего опасаться. Я знаю, что был сделан ряд попыток воспроизвести их — и все неудачные. Берен нахмурился еще больше. — Неудачные?! — прорычал он. — Да это было просто оскорбление! Преступление! — Именно так. Согласен. Я понимаю: разумно держать рецепт в секрете, чтобы предотвратить те бездарные подделки, которые появятся в кухнях ресторанов мира, если вы опубликуете его. Существует несколько великих поваров, чуть больше хороших и несметное множество плохих. У меня работает хороший — мистер Фриц Бреннер. У него нет вдохновения, но он достаточно компетентен, и у него тонкий вкус. Он абсолютно честен, я тоже. Я умоляю вас — это та самая просьба, к которой я вел все время, — я умоляю вас открыть мне рецепт колбасок минюи. — Великий боже! — Берен чуть не выронил трубку. Подхватив ее, он изумленно посмотрел на Вулфа, затем расхохотался. Поднял вверх руки и махал ими, хохоча, как будто никогда в жизни не слышал такой славной шутки и желал посмеяться над ней на всю катушку. Наконец он перестал и уставился на Вулфа с презрением. — Открыть его вам?! — повторил он отвратительным тоном. Особенно противно было слышать такое от отца Констанцы. — Да, сэр, — спокойно ответил Вулф, — мне. Я оправдаю ваше доверие. Я не сообщу рецепт никому. Его не будет знать никто, кроме меня и мистера Гудвина. Моя цель не распространение, а еда. У меня… — Великий боже! Поразительно! И вы действительно думаете… — Нет. Я ничего не думаю. Я просто прошу. Вы захотите, конечно, испытать меня, я пройду испытания. Я ни разу не нарушил данного слова. Кроме того, я готов заплатить три тысячи долларов. Недавно я получил порядочный гонорар. — Ха! Мне предлагали пятьсот тысяч франков! — С коммерческими целями. А это лишь просьба частного лица. Колбаски будут готовить только в моем доме, а ингредиенты будет покупать мистер Гудвин, который пользуется моим абсолютным доверием. Я должен кое в чем вам признаться. С тысяча девятьсот двадцать восьмого года по тысяча девятьсот тридцатый, когда вы еще служили в «Тарлетоне» в Лондоне, мой человек приходил в ресторан, заказывал ваши колбаски и пересылал мне. Я пытался понять, что вы туда кладете, сам, приглашал кулинарных экспертов, поваров и химиков. Все результаты оказались неудовлетворительными. Разумеется, дело не столько в ингредиентах, сколько в способе приготовления. У меня есть… — Это был Ласцио? — ворчливо спросил Берен. — Ласцио? — Филип Ласцио. — Он произнес это имя, как ругательство. — Вы сказали, что консультировались с поварами… — О! Нет, не Ласцио. С ним я не знаком. Я сделал это признание, чтобы показать, что был достаточно честолюбив, пытаясь разгадать секрет самостоятельно. Но я прошу вас заключить со мной соглашение не для того, чтобы предать вас. Призна́юсь еще. Я согласился на это чудовищное путешествие не только потому, что приглашение делало мне честь. Главной моей целью было увидеть вас. Все, что нужно мне в жизни, — читать книги, решать сложные задачи и есть любимые блюда. — Он глубоко вздохнул и прикрыл глаза. — Пять тысяч! Ненавижу торговаться. — Нет! — отрезал Берен. — Вукчич знал об этом? Он для этого привел меня сюда? — Сэр! Прошу вас. Я говорил о доверии. О моем предложении никто не знает. Я начал с просьбы и снова повторяю ее. Не окажете ли вы мне любезность? — Нет. — Ни при каких условиях?