Часть 1 из 9 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
* * *
До того, как мы превратились в чудовищ с Брикхаус-лейн.
До того, как все от Калифорнии до Коннектикута узнали нас под этим страшным прозвищем и в блогах появились наши лица, а поиск наших имен привел к сайтам, которые обрушились из-за невероятного трафика, мы были обыкновенными девочками, и нас было только две.
БРИНН
Наши дни
Пять лет назад, когда мне только исполнилось тринадцать лет, я убила лучшую подругу.
Я погналась за ней и ударила ее по голове камнем. Затем я выволокла тело из леса в поле и положила его в центре круга из камней, которые разложила заранее вместе с другой моей подругой, Мией. Затем мы вонзили в плоть нож, два раза в горло и пять раз в грудь. Миа собиралась облить тело бензином и поджечь, но что-то пошло не так, и вместо этого мы сбежали.
Вот как все узнали, что виновны именно мы: более или менее точно мы описали наше преступление в фанфике к книге, которой были одержимы и которая называлась «Путь в Лавлорн».
После этого Миа и я разошлись. Она пошла домой и продремала весь вечер перед телевизором, даже не потрудившись отстирать свои джинсовые шорты от пропитавшего их бензина. Я же повела себя осторожно. Я отнесла свои вещи в местную прачечную, поскольку в доме не было стиральной машины. Но полиции все равно удалось найти остатки крови на моей футболке, правда, не Саммер, а животного, поскольку до убийства мы ножом совершили ритуальное жертвоприношение кота, тело которого впоследствии нашли на том же поле.
Оуэн Уолдмэн, предполагаемый бойфренд Саммер, после убийства исчез и вернулся только через сутки, после чего заявил, что ничего о случившемся не знает. Он так и не объяснил, где пропадал.
Ясное дело, он лгал. Это он все придумал. Он ревновал, поскольку Саммер проводила время с парнями постарше, такими, как Джейк Гински, игрок школьной команды по американскому футболу. В тот год Саммер стремительно начала взрослеть, опередив всех нас и поменяв правила игры.
Возможно, мы все ей немного завидовали.
Я набросилась на Саммер, когда она попыталась убежать, ударила ее по голове камнем, а потом отволокла обратно к Мие, чтобы мы могли по очереди наносить ей удары ножом. Канистру с бензином принес Оуэн, и именно он оказался настолько туп, что не догадался избавиться от нее после того, как мы совершили преступление. Она была найдена позже возле гаража, за газонокосилкой отца Оуэна.
Оуэн, Миа и я, Бринн.
Чудовища с Брикхаус-лейн.
Дети-убийцы.
По крайней мере, так рассказывают эту историю все остальные, и она повторилась уже столько раз и столькими людьми, что превратилась в общеизвестный факт. И никому нет дела до того, что обвинение против Мии и меня даже не вышло за пределы суда по семейным делам. Как копы ни старались, они не смогли выкрутить улики так, чтобы свести концы с концами. Ну и половина информации, которую мы им рассказали, была получена незаконно, поскольку нам так и не зачитали наши права. Не важно также и то, что в уголовном суде Оуэна оправдали – он был признан невиновным и отпущен на все четыре стороны.
И никому нет дела до того, что мы этого не совершали.
«Чтобы попасть в тайные миры в книгах, нужно использовать двери, ключи и другие материальные предметы. Но Лавлорн был миром иного толка, он открывался по собственному усмотрению и только тогда, когда ему этого хотелось, что сопровождалось едва заметным изменением обстановки, таким, например, как медленное превращение дня в вечер.
И вот как-то раз трем лучшим подругам – Одри, Эшли и Эйве – стало жарко и скучно, и они решили обследовать лес за домом Эйвы, хотя, по правде говоря, там было мало такого, чего они еще не видели.
Однако, когда они отправились в лес в тот день, случилось нечто странное.
Из «Пути в Лавлорн» Джорджии С. Уэллс[1]
БРИНН
Наше время
– Данные медосмотра, похоже, в порядке. – Поли склоняется над моим личным делом, почесывая пальцем нос. Над ее правой ноздрей разрастается крупный прыщ. – Кровяное давление отличное, печень работает исправно. И сердечный ритм в норме. Я бы сказала, что ты в хорошей форме.
– Спасибо, – говорю я.
– Но главное не это, а то, как ты себя чувствуешь. – Когда она откидывается на спинку стула, ее блузка вокруг пуговиц натягивается до предела. Бедная Поли. Она директор-резидент «Перекрестка» и всегда имеет растерянный и ошалелый вид человека, который только что попал в небольшое ДТП. И одевается как чучело. Впечатление создается такое, будто она все время покупает одежду для другой женщины – слишком обтягивающие блузки с лайкрой, слишком просторные юбки, мужская обувь. Может быть, она добывает свой гардероб, роясь в мусорных баках?
Саммер поступала примерно так же: она забирала одежду у Армии спасения или просто крала ее. Но она всему умела придать классный вид. Например, могла взять очень старую, чересчур большую футболку с постером рок-группы и превратить ее в платье, подпоясав велосипедной цепью и добавив к этому ансамблю старые кеды. Она называла это мусорной модой.
Она собиралась уехать в Нью-Йорк и стать моделью, когда ей исполнится шестнадцать, а затем создать линию модной одежды. Она мечтала стать знаменитой актрисой и написать мемуары.
Она собиралась столько всего сделать.
– Я чувствую себя хорошо, – притворяюсь я. – Чувствую себя сильной.
Поли поправляет очки – привычка, выдающая нервозность.
– После восьмого класса ты побывала уже в восьми реабилитационных центрах. Мне хочется верить, что ты готова изменить свое поведение.
– «Перекресток» не похож на другие такие центры, – говорю я, уходя от вопроса, который, как мне известно, она хочет задать. Из всех реабилитационных учреждений, в которых я побывала, а также из всех отделений детоксикации в больницах, домов трезвости и транзитных центров «Перекресток» самый приятный. У меня здесь есть собственная комната, которая просторнее моей комнаты дома. Тут есть бассейн и сауна. Есть даже волейбольная площадка на небольшой неухоженной лужайке, а в комнате для отдыха – телевизор с плоским экраном. Кормят тут хорошо – в твоем распоряжении салатный бар, различные смузи и машина, делающая капучино (но только без кофеина, поскольку в «Четырех углах» кофеин находится под запретом). Если бы не все эти сеансы психотерапии, это было бы похоже на проживание в хорошем отеле.
Во всяком случае, мне так кажется. Сама я никогда не останавливалась в отеле.
– Рада это слышать, – признается Поли. Глаза у нее за стеклами очков большие и выпученные, как у рыбы, взгляд искренний. – Я не хочу видеть, как через полгода ты попадешь сюда опять.
– И не увидишь, – заявляю я, и в каком-то смысле это правда. Я не собираюсь возвращаться в «Перекресток». Я вообще не собираюсь отсюда уходить.
* * *
Мне нравятся реабилитационные центры. Мне нравятся и чистые комнаты, и персонал, одетый в одинаковые тенниски, с одинаковым желанием помочь, написанным на их лицах, как у хорошо выдрессированных собак. Нравятся мне и развешанные везде слоганы, выведенные на цветном картоне: Иди сам или тебя потащат насильно; живи и давай жить другим; помни, что надо быть благодарным. Жизнь в виде крохотных порций на один зуб. Миниатюрные «сникерсы» житейской мудрости.
Я давно поняла, что после того, как ты попадаешь в реабилитационный центр в первый раз, продлить твое пребывание в нем проще простого. Достаточно всего-навсего сделать так, чтобы в анализе мочи перед выпиской оказались наркотики или алкоголь. Тогда вызывают их всех: психотерапевтов, сотрудников страховых компаний, социальных работников, связываются с твоими родственниками, и очень скоро тебя оставляют в этом реабилитационном центре еще на какое-то время. Даже теперь, когда мне уже исполнилось восемнадцать и с юридической точки зрения я могу покинуть центр под мое собственное поручительство, обеспечить себе дальнейшее пребывание здесь будет нетрудно: вы удивитесь, узнав, как быстро эти люди объединяют усилия, когда появляется подозрение, что их пациентка, возможно, совершила убийство еще до того, как у нее начался менструальный цикл.
Мне совсем не нравится лгать, особенно таким людям, как Поли. Но я продолжаю держаться простой и довольно примитивной версии – колеса и алкоголь. Что до колес – таблеток, то их я крала у мамы, и если не считать повторения самого утверждения «Я наркоманка», – мне не приходится тратить слишком уж много усилий, чтобы продолжать притворяться, что я страдаю от патологической зависимости.
Моей маме приходилось принимать обезболивающее, когда я приезжала домой в последний раз, поскольку какой-то идиот на внедорожнике врезался в ее машину сзади, когда она возвращалась с ночной смены в больнице, и сломал ей позвоночник в двух местах.
Мне снятся кошмары, у меня бывают панические атаки. Я внезапно просыпаюсь по ночам, и даже спустя столько лет чудится, будто я вижу яркую вспышку света за своим окном. Иногда я слышу, как кто-то шепотом бросает мне гадкое: психопатка, дьяволица, убийца. Иногда я вижу Саммер, красавицу Саммер с длинными белыми волосами, лежащую на земле в середине круга из камней, и лицо ее искажено ужасом – а может быть, на нем застыла безмятежная улыбка, потому что история, которую она так долго писала, наконец-то воплотилась в жизнь.
Вот об этом я никогда никому здесь не говорю, как бы упорно на меня ни наседали Триш или Поли, или кто-то из других психотерапевтов. Я не говорю ни о Мии, ни о Саммер, ни об Оуэне, ни о Лавлорне, ни о том, что там происходило, ни о том, как мы в это верили, ни о том, как это стало реальностью.
В реабилитационном центре я могу быть такой, какой хочется. Иными словами, здесь мне наконец-то не надо притворяться чудовищем.
В Лавлорне стоит собственная погода, точно так же и время здесь течет по-иному. Иногда девочки приходили в Лавлорн ровно в полдень, а потом, снова оказываясь в лесу Тэрэлин, обнаруживали, что небо расцвечено розовым и багрянцем, что тени стали длинными, что стрекочут сверчки, а край солнца уже целует горизонт. Столь же часто, когда в их мире бывало холодно и дождливо, в Лавлорне ярко светило летнее солнце и он был полон пчел и жирных комаров. То одна, то другая из трех девочек вечно забывала здесь толстовку, шарф или шапку и потом получала за это нагоняй.
Из «Пути в Лавлорн» Джорджии С. Уэллс
МИА
Наши дни
– Ничего себе. – Моя лучшая подруга, Эбби, держит двумя затянутыми в белую перчатку пальцами кусок сгнившей материи. – Что это такое?
Чем бы это когда-то ни было – курткой? одеялом? небольшим ковриком? – теперь эта штука совсем черна, жестка от скопившихся и высохших на ней за много лет пятен и вся изрешечена дырками там, где ее проели насекомые. И она ужасно воняет. Несмотря на то что от Эбби меня отделяет половина комнаты, где громоздятся горы из книг, давнишних газет, ламп, старых кондиционеров и картонных коробок с сотней так и не распакованных и так и не использованных покупок из числа тех, что обычно заказывают в полночь в телевизионных магазинах – блендеров, универсальных ножей, мягких игрушек и даже одной духовки с грилем, – от этого зловония все равно начинают слезиться глаза.
– Не спрашивай, – произношу я. – Просто засунь это в пакет.
Она качает головой.
– Твоя мама, что, хранила здесь труп? – говорит она, а затем, осознав, что сболтнула лишнее, засовывает тряпку в большой пластиковый пакет. – Прости…
– Ничего страшного, – отвечаю я. Это одна из тех вещей, которые так нравятся мне в Эбби: она просто-напросто забывает все важное. Она реально никак не может запомнить, что, когда мне было двенадцать лет, меня обвинили в умышленном убийстве лучшей подруги. Если погуглить Миа Фергюсон, первым делом выскакивает пост, размещенный в популярном блоге по вопросам воспитания детей, озаглавленный: «Как дети становятся чудовищами? Кто виноват?»
Отчасти то, что Эбби об этом все время забывает, объясняется просто: она переехала в наш городок всего два года назад. Само собой, она слышала об убийстве – о нем слышали все, – но когда ты получаешь подобную информацию из вторых рук, это воспринимается совсем по-другому. Для тех, кто живет за пределами нашего городка, гибель Саммер стала трагедией, а то, что главными (ладно, не главными, а единственными) подозреваемыми стали трое детей, явилось ужасом, ужасом невообразимым.
Но у нас, в Твин-Лейкс, это приобрело личную окраску. Даже теперь, пять лет спустя, я все еще не могу ходить по городу, не ловя на себе злобных взглядов всех и каждого и не слыша произносимых шепотом оскорблений. Как-то раз несколько лет назад, когда я стояла перед витриной магазина, торгующего пряжей и принадлежностями для вязания, разглядывая выставленные в ней корзины, полные разноцветных мотков пушистой шерсти и табличку, гласящую: «Занимайся вязанием, а не войной», ко мне подошла женщина, сжав губы так, будто она собиралась меня поцеловать, и плюнула мне в лицо.
Даже мою мать оскорбляют всякий раз, когда ей приходится выходить за покупками, в прачечную или на почту. Думаю, окружающие винят ее в том, что она воспитала чудовище. В конце концов, ей стало проще не выходить из дома. К счастью – а может быть, к несчастью, – у нее есть собственный бизнес по интернет-маркетингу. И поскольку она может заказывать по Интернету все – от туалетной бумаги и носков до молока – у нее есть возможность сидеть дома по полгода, ни разу не выходя за дверь. Когда несколько дней назад она объявила, что уезжает погостить к сестре, со мной чуть не случился сердечный приступ. После убийства она впервые покинула наше убежище более чем на час.
Перейти к странице: