— Ну, вот же он лежит, — облегченно перевел дух Середин. — В целости. Слово я давал. Как же было не довезти? — Артельный! — громко позвал Олесь Русланович. — Старшина купеческий где? Товар весь счесть немедля, сохранить в целости. Все сохранить, до последней куны. Сам лично, головой и добром своим, отвечаешь! — А ну, посторонись! — тут же засуетился какой-то бородач. — От лавки, говорю, отойди, не засти. Руки прочь! — Мой товар! — уже не так искренне взвыл под метком василиск. — Мое! Я купец, ограбил меня тать. — А это кто? — кивнул Олесь Русланович на пленника. — А это купец Глеб Микитич и есть. — Поняв, что дело фактически выиграно, ведун наконец-то вернул саблю в ножны. — Василиск его оседлал, на дороге неподалеку от озера Меглина. Посему в беспамятстве он. А на кого взгляд падет, тот враз каменеет. — Ложь! — взвыл толстяк. — Я купец честный! И товар мой! Ограбили!!! В неволю он меня продать хотел! — Слышь, мил человек, — скривился в усмешке князь. — А полонянин-то твой другое бает. Кому верить прикажешь? — Ему и верить, — кивнул ведун. — Пусть поклянется, что купец честный, новгородский… — Клянусь!!! — с готовностью взвыл василиск. — Ну, разве это клятва, княже? — улыбнулся, глядя Олесю Руслановичу в глаза, Середин. — Пусть он перед богами, в святилище поклянется… Вопли пленника оборвались — словно отрезало. А через мгновение он неожиданно рванулся со всей силы, выскользнув из захвата расслабившегося Олега, упал на землю, принялся лихорадочно сдирать мешок о дубовую мостовую. — Держи его! — Зеваки подались вперед. — Мешок! — вскрикнул Середин. — Снимет мешок — умрем все! На этот раз быстрее всех отреагировал привратник: схватил копье, ударил толстяка в голову тупым концом. Пленник мгновенно обмяк. — Поднимите его, — распорядился князь. — Тащите в священную рощу. Хочу посмотреть, чем все кончится… На этот раз Олегу пришлось прогуляться за ворота города пешком. Впереди шел князь со своей свитой, за ними Середин, придерживая болтающуюся саблю, позади двое стражников тащили лениво брыкающегося толстяка. Следом тянулось еще около полусотни горожан, так же пожелавших увидеть развязку истории. Когда люди вошли под кроны древних дубов, которые росли на холме столь правильной формы, что Олег заподозрил в нем древний курган, толстяк начал вырываться куда более рьяно, бился головой о плечи стражников, пытался разодрать плотную ткань торбы о кольчугу воинов. Втащить же за ворота святилища его удалось и вовсе с немалым трудом — он изгибался и бился, как эпилептик в припадке, выл страшным голосом, мотал головой. Внезапно тело его обмякло, словно толстяк умер, и стражники легко кинули его к основанию одного из идолов. И одновременно стихла страшная боль, что многие дни терзала запястье ведуна. «Похоже, я несколько дней вообще креста чувствовать не смогу», — подумал Середин, достал свой маленький, доставшийся от Радомира, нож, склонился над купцом, разрезал путы на его руках, веревку вокруг шеи. — Что ты делаешь? — встревожился Олесь Русланович. — Василиск — это всего лишь темный дух, — пожал плечами ведун. — Он не способен войти в святилище, выжить в нем. Могущество богов, их воля стирает василиска, как волна — замки из песка. — Почему же ты не привел этого человека в святилище раньше? — А кто бы пустил меня сюда с конями? — развел руками Олег. — И как я мог оставить без присмотра коней с таким богатством, которое ты видел, княже? Тем более — чужим богатством, за сохранность которого я ручался. — Складно врешь, — задумчиво кивнул белозерский князь. — А был ли василиск? — Прости, князь, — наклонился вперед боярин из свиты. — Ходили дурные слухи про то озеро и устюжскую дорогу. Толстяк зашевелился, сел, скинул с головы торбу, прищурился от ударившего по глазам света: — Где я, о, боги? Что со мной? — А ты кто таков?! — грозно прикрикнул на него Олесь Русланович. — Купец я новгородский, Глебом кличут, — растерянно закрутил головой толстяк и перевернулся с седалища на колени. — Княже, великий, откуда? Сварог, прародитель наш, где я? Как сюда попал? — А где ты должен быть? Ну, говори, торговая твоя душа! — Не… Не знаю… — Глеб Микитич с надеждой повернул голову на Середина: — Как это, ведун? — Отвечай князю, смерд! — выступил вперед из свиты какой-то боярин и грозно полуобнажил меч. — Я не знаю, княже, — стукнулся лбом о землю толстяк. — Помню, старик в дубовой роще появился. А потом все со всеми рубиться начали, кричать. Я к лошадям побежал… Ведун, да скажи же ты! — Я дал тебе клятву привезти тебя и товар на торг в Белоозеро, — сухо сообщил Олег. — Ты в Белоозере. Товар твой у старшины купеческого, прилюдно из рук в руки передан. — А охранники мои где? — Я клялся привезти сюда тебя и твой товар, — покачал головой Середин. — О воинах уговора не было. — Складно врете, шельмецы, — хмыкнул, послушав разговор, Олесь Русланович. — Ой, складно. Да токмо про дела странные… Ну, да мы ныне разрешим все честно. Воевода! — Слушаю, княже… — Вперед из свиты протолкался упитанный, чернобородый, лысый мужик в шитой жемчугом тюбетейке, с готовностью положил ладонь на рукоять длинного кинжала. — Пошли пяток ратников на устюжскую дорогу, пусть проверят сию историю. Коли водился там василиск такой и пропал, пусть сообщат немедля. Коли нет — тоже. — Слушаю, Олесь Русланович. Поутру и поедут. — А тебя, ведун, в гости приглашаю, — слегка склонил голову князь. — Коли правду нам сказывал, получишь шубу с моего плеча. Коли солгал, на кол обоих посажу. Быть посему! — Дык, княже, — не понял распоряжения воевода. — Прикажешь в поруб их посадить? Не сбежали бы! — Зачем, — склонил голову набок Олесь Русланович. — Ведун сей, имени своего по сей час не назвавший, словом своим, вижу, зело дорожит. Ну, так дай мне слово, мил человек, что не сбежишь никуда, пока истины я о тебе не узнаю… Чего молчишь? — Олегом меня кличут, княже, — представился Середин и устало вздохнул. — Не думал я здесь задерживаться, да видно застрял. Что поделать… клянусь! — Решай дела свои с купцом, да в детинец приходи, — резко развернулся Олесь Русланович и добавил через плечо: — Жду. Толпа горожан расступилась, пропуская через себя правителя со свитой, потянулась следом. — Так где товар-то? — поднявшись с земли, требовательно спросил купец. Потом, спохватившись, повернулся к идолу, низко ему поклонился: — Благодарю за милость твою, великий… Так где камни? — Пойдем, покажу, — кивнул Олег. — Кстати, я пошлину за торговлю так и не заплатил. Это твоя головная боль, Глеб Микитич. — Заплачу, заплачу, — отмахнулся толстяк. — Ты токмо товар отдай. Уже выходя из рощи, Середин неожиданно ощутил на себе тяжелый взгляд, резко остановился, оглянулся через плечо. Метрах в ста стояла мелкая лохматая собачонка, широко расставив лапы и злобно оскалив пасть. Поняв, что привлекла внимание, она щелкнула зубами, развернулась и со всех ног помчалась к темнеющему вдалеке лесу. Искать купеческого старшину не пришлось — четыре коня новгородского торгового гостя стояли возле лавки с разноцветными тканями, а уже знакомый Олегу бородач с интересом поглядывал на почти ушедшее за крыши домов солнце сквозь крупный яхонт. — Нравится? — поинтересовался, подойдя ближе, Середин. Купец дернулся от неожиданности, но, узнав ведуна, облегченно вздохнул: — Да уж, самоцвет дорогой. Не часто такой в руках подержишь. — И не долго, — добавил Олег. — Вот, хозяина я привел. Вертай товар и кошели обратно. — Так… — распрямился бородач. — Князь ведь присмотреть повелел. Ему и распоряжаться, где товар держать, кому возвращать. — Тебе как больше нравится, — ласково поинтересовался ведун, облокачиваясь о прилавок, — сразу добро хозяину отдать или дожидаться, чтобы я до князя дошел и сказал, будто в мешке камней меньше, чем ранее было. — В целости все! — мгновенно побелел купец. — Неправда это! — Ну, так и отдавай. Нечего к чужому привыкать. — И Середин посторонился, пропуская толстяка: — Иди, Глеб Микитич, проверяй, все ли на месте. Ведун отошел к коням, уже привычно отпустил подпруги, огладил их по мордам, повел к колодцу, зачерпнул воды и вылил в поставленные специально на такой случай рядом лотки. После того, как скакуны напились, повесил им на морды торбы с ячменем. Четвероногие довольно захрустели угощением. — Надо вам хлебушка купить, — вздохнул Олег. — Заслужили. — Что говоришь, ведун? — подошел Глеб Микитич. — Думаю, чем лошадок побаловать. Вон, сколько нас тащили практически без останонок. Может, хлеба им купить? Говорят, лошади хлеб любят. — Лошадки ласку любят. Когда с ними поговорят, погладят, почешут, слово доброе произнесут. А хлеб это так — коли душевности от хозяина не получить, то они и ему рады. Ты какого забрать по уговору хочешь? — А вот гнедого своего и возьму, — потрепал скакуна по морде ведун. — Привык я к нему за эти дни. — Не к «нему», а к «ней», — поправил купец. — Это кобыла. — Вот тебе и ква, — усмехнулся Середин. — А я-то думал: жеребец. — Да кто же на жеребцах ездит, ведун? — несказанно изумился Глеб Микитич. — С ними вообще ничего не сделать. Меж собой грызутся, ревнуют, не слушаются, ржут в самый неподходящий момент во всю глотку. Беда одна с ними. Токмо и годятся, что кобыл покрывать. Вот, держи кошель. Все, как обещал.