* * * Новый день встретил ведуна пустым и молчаливым двором. Даже куры почему-то предпочли гулять за воротами, на пыльной дороге, выклевывая что-то из потоптанной травы. Ополоснувшись у колодца, он вошел в дом, кивнул Любаве: — День добрый. — Здрав будь, ведун Олег. Курица твоя ужо запеклась, можешь за стол садиться. А мне, прости, в поле надобно собираться, мужиков кормить. Жатва. Теперича до самых дожинок роздыха никому не станет. — С собой заверни. — Середин выложил на стол две монеты: — Вот деньги по уговору, а мне пора. Засиделся я тут у вас, заотдыхался. — Да, слыхала. — Женщина выставила на стол большую кубышку, оплетенную лыком, добавила сухо зашелестевший мешочек. — Вот, гостинец для сестры моей, Милославы. Мед, орехи лесные да горшок телятины тушеной. Ты, сказывали, в Юромку собираешься? Так у меня там сестра замужем. За Оскаром Тихоней. Передай, сделай милость. — В Юромку? — изумился Олег. — С чего ты взяла? — Дык, все мужики вчерась толковали, что ты в Юромку отправляешься, нечисть тамошнюю изводить. Сделай милость, гостинец прихвати. — Вот это ква, — дернул головой ведун. — Сам молчал, так добры люди постарались. Не собирался я ни в какую Юромку ехать, Любава. Мне в Новгород надобно, к вещему Аскоруну с вопросом важным. — Не поедешь? — В голосе хозяйки прозвучало такое разочарование, что Олег чуть зубами не заскрипел. — А далеко хоть до Юромки вашей? — Верст двадцать по дороге далее. — То есть километров сорок, — сделал простенький перевод ведун. — А до Новгорода тысячи полторы, если со всеми поворотами. Ладно, хозяйка, для бешеной собаки сто верст не крюк. Давай свои гостинцы. Обрадованная женщина не только подарила гостю лишний холщовый мешок, в который уложила свою передачу, но и помогла взнуздать и навьючить коней. — Вестей от Милославы, почитай, года полтора нет никаких, — торопливо говорила она. — Передай, беспокоюсь я. Сестра, дескать, беспокоится. Пусть хоть какую весточку через прохожих передает. Али отпишет, как живет. А лучше, пусть с детишками да мужем в гости приезжает. Недалече живем ведь. Так и передай. А я за тебя вечор Стрибогу жертву принесу, дабы путь был легким. Прощевай, путник. Хозяйка пошла открывать ворота. — И ты прощай, Любава. Пусть годы твои будут длинными, а смерть легкой… — Олег и сам не уразумел, как вырвались у него эти слова, но, произнеся, понял: так и будет. Он закинул повод заводного коня на луку седла и пнул пятками свою гнедую, указывая ей выезжать на дорогу. — Мир этому дому до скончания века… Дороги в здешних местах были просто прелесть: вроде и проселок еле накатанный, а ни луж, ни болот, ни низин влажных, ни оврагов темных. Скачи и скачи, оставляя за собой частую цепочку из пыльных облачков. Леса вокруг стояли большей частью березовые. Видать, пожар лесной когда-то прошелся, огромные просторы опустошил. Но иногда воздух начинал пахнуть смолой, приторной сухой чистотой — и по сторонам вырастали стройные сосновые стволы. Озер, правда, Олег так и не встретил, да и ручьев проточных здесь почти не имелось. Видать, и те, и другие жить без вязей не хотели. Иначе говоря, любишь в озерах купаться — люби и комаров болотных кормить. Отчаявшись найти красивое местечко, часа через три пути Середин остановился на солнечной опушке, ослабил скакунам подпруги, пустил их немного попастись на сочной зеленой траве, сам достал еще теплую курицу, развернул пропитавшиеся жиром лопухи, подкрепился, запивая угощение обнаруженным рядом с ним едким квасом из столь любимой на Руси репы. Потом собрался и двинулся дальше. Лес постепенно менялся. Все так же светило солнце, все так же шелестели на ветру серебристые березовые листочки. Однако ведун никак не мог отделаться от ощущения, что мир вокруг становится иным. Не таким привычным, как раньше. Темнее, что ли… Середин, чувствуя, как в душе нарастает неприятное предчувствие, невольно проверил, на месте ли кистень, легко ли сдергивается притороченный сзади щит и вынимается сабля. Дорога сузилась, березняк сменился густым, как стена, ельником, который тут же разошелся в стороны, открывая взору желтые от спелого хлеба поля. Стала видна и деревня впереди: крытые ярко-желтой соломой избы, длинные изгороди в три жерди, пасущиеся чуть в стороне коровы и церковь. Самая настоящая церковь: два крытых дранкой шатра, один над средней частью, другой чуть далее, поднятые над ними желтые кресты, выпирающее вперед крыльцо с двускатным навесом, одетый в черную рясу поп на нем и стоящие в пыли на коленях крестьяне, которые низко кланялись по команде священника. — Понятно… — придержал коней Олег. — Похоже, здесь тоже празднуют зажинки. С весельем мне в последнее время везет. К тому времени, когда он неспешным шагом въехал в селение, молящиеся уже разошлись. Со дворов стали слышны стуки, позвякивание железа. — Можно подумать, туземцы собираются на войну, — пробормотал Середин, постучал в ворота крайнего дома: — Эй, хозяева! Не подскажете, Оскар Тихоня и жена его Милослава где живут? — Не Оскар, язычник, и не Милослава, — недружелюбно отозвались со двора, — а Георгий во Христе и супруга его София. Второй дом по этой же стороне. — Приятно было перемолвиться, — кивнул воротам Олег. — Однако же, как все запущено… Он доехал до следующего дома, снова постучал: — Не здесь ли обитает некая София, у которой есть сестра Любава в деревне Клюшниково? Спустя минуту калитка отворилась, на улицу выглянула женщина в темно-сером, словно выцветшем, платье, таком же переднике, темном, завязанном узлом под подбородком платке: — Кого ищешь, путник? — Женщину ищу, — спешился Середин. — Ту, что когда-то вышла замуж за некоего Оскара Тихоню и которая оставила в ближней деревне сестру Любаву, что замужем за добрым мужиком Мирославом. — Так это я, мил человек. А мужа моего ныне Георгием зовут, так пред Богом крестился. — Хочу я гостинец тебе от сестры передать. Беспокоится она за тебя. Вестей давно нет. Хочет знать, как живешь, все ли в порядке. Просит весточку с оказией передать. Письмо. Ты ведь грамотная? — А как же, — пожала плечами женщина. — Волхв нас всех учил… Она запнулась, испуганно закрыла рот ладонью. Потом торопливо перекрестилась. — Сейчас, суму сниму, — сказал Середин, но тут, отодвигая женщину, на улицу высунулся крестьянин со впалыми щеками и длинной, черной, узкой бородой. — Чего тебе надо, бродяга? На нашей земле язычникам бродить не след! Ступай, откуда пришел, пока цел. Олег, глядя в его горящие глаза, вздохнул, согнул левую руку в локте и принялся неспешно отвязывать эластичный бинт. Затем протянул вперед руку с лежащим на запястье серебряным крестом. — Никак, христианин? — изумился мужик. — А ну, перекрестись! — Креститься я не стану, — принялся привязывать крест обратно Олег, — потому как веру свою ношу в своем сердце и выставлять ее напоказ не привык… «И самое смешное, — мысленно добавил ведун, — что каждое из произнесенных слов — истинная правда». Мужик немного поколебался, потом кивнул жене: — Отвори ворота. Пусть путник отдохнет с дороги, перекусит, чем бог послал. Двор дома походил на маленькую крепость: со всех сторон огороженный сараями, он начисто закрывал происходящее внутри от посторонних глаз. Между строениями имелись только две узкие щели, закрытые короткой жердяной изгородью и калиткой, и две широкие, перекрываемые воротами на обе стороны. Вообще-то, в Клюшниково дворы выглядели точно так же, но вот там ощущения враждебности окружающему миру почему-то не возникало. «Сваливать надо», — подумал Олег, привыкший доверять своим предчувствиям. Тем более — нехорошим. Он торопливо отвязал мешок с передачей, протянул Софье: — Вот, возьми. Это тебе. — Спасибо. Как она? — Двое сыновей уже большие, дочку видел, тоже уже взрослую. Мирослав выглядит бодро, сама она тоже здорова. — Ты не стой на дворе, мил человек. В дом проходи. — Благодарю, хозяюшка, но ехать мне нужно. — И думать не смей! — Женщина, отодвинув гостя в сторону, принялась расстегивать подпруги. — Куда ехать? Стемнеет уже скоро. А в темноте у нас, бесовским побуждением, нехорошее творится… Она широко перекрестилась, поклонилась в сторону церкви, после чего решительно стащила седло. Середин, покорно разведя руками, принялся снимать с заводного скакуна вьюки. В доме, в правом дальнем углу, висела небольшая иконка в медном окладе, перед ней горела лампада. Вдоль стен тянулись узкие скамьи, стол стоял перед ними. В общем, все как всегда. Почти. Олег медленно провел взглядом по помещению и наконец понял, что вызывает у него ощущение странности: дети! Шести-семилетние малыши не бегали, не визжали и не играли, а просто сидели рядком на скамейке, ожидающе глядя на собранную из нескольких досок столешницу. — Значит, сказываешь, — вышел откуда-то из-за спины хозяин, — ты видел эту несчастную язычницу, ее сестру? Как ты смог-то войти в этот нечестивый дом, христианин? — Через дверь, — сухо ответил Середин. — А что? — Но ведь они язычники! Они поклоняются идолам! — Я вижу тут у тебя одну странную картинку, — повернулся к иконе ведун. — Разве ты молишься не ей? — Я молюсь не ей, я молюсь Господу, которого она олицетворяет! — Так ведь они тоже молятся богам, которых олицетворяют истуканы. — Но не Господу! Они молятся языческим богам! — Разве тебе не говорили, что Бог един, Георгий? — с деланным удивлением приподнял брови Олег. — Бог един, — перекрестился крестьянин, — и имя ему Иисус Христос. А они молятся языческим богам. — Если Бог един, — вздохнул ведун, — то молиться другим богам невозможно. Можно молиться тому же Богу, но под другим именем. Если ты считаешь, что язычники молятся другим богам, то это значит, что Бог не один. Ты уж выбери что-нибудь одно. Или ты молишься сразу всем — или поклоняешься единственному всеобъемлющему духу. Крестьянин замолк надолго, переваривая услышанное, но вывод сделал совершенно неожиданный: — Тебе нужно поговорить с отцом Никоном, путник. Он объяснит тебе, в чем ты не прав. По счастью, Софья внесла в комнату отчаянно пыхавший паром горшок, и спор утих сам собой. На первое у хозяев была распаренная репа, на второе — рубленая капуста с солеными грибами, на третье — уже знакомый Олегу квас из все той же репы. Набив брюхо травой, дети чинно вышли, стали забираться на печь. Отец их опустился на колени перед иконой, благодаря бога за милость и сытный ужин. Софья, отнеся посуду, опустилась рядом. — Пойду-ка я на сеновал, — задумчиво произнес Олег. — Не хочу вас здесь стеснять. — Ты не хочешь помолиться с нами, путник? — оглянулся на него Георгий.