— Без оружия? — Кто же им позволит среди дня с винтовками ездить? Вьюки у каждого, обрез туда легко поместится. Выждав некоторое время, они вернулись на дорогу и двинулись дальше. Лыков спросил у молодежи: — Полагаете, что по нашу душу? — Все может быть. — А не мало четверых против нас троих? — Если нападать из засады, то вполне достаточно. — С обрезом из засады? — усомнился питерец. — Какая дальность стрельбы у обреза и какая точность? Сомневаюсь, что это те, кто нас ищет. И как устроить засаду на голой местности? Но подпоручик отверг его сомнения и предположил: — Они войдут в Урлюктюм и узнают, что мы там ночевали. После чего развернутся и начнут нас преследовать. — Вполне вероятно, — согласился Ботабай. Лыков опять возразил: — С какой стати казаки станут сообщать что-то проезжим иноверцам? — Те сунут рублевину и все узнают, — ответил сын. — И как быть? — Давайте сядем в Железинке на пароход и пару остановок проплывем. А потом сойдем на берег и опять продолжим верхами. Так и сделали. На их удачу, в поселке с часа на час ждали пароход «Казанец». Он принадлежал Товариществу Западно-Сибирского пароходства и торговли и считался одним из лучших. К берегу пришвартовалось неказистое суденышко, однопалубное и все какое-то обшарпанное. Лыкову, привыкшему к шикарным волжским пароходам, оно показалось жалким. Но выбирать было не из чего. Лошадей затолкали в трюм, сами устроились во втором классе. Отец с сыном сразу пошли в буфет, где угостились водкой и ухой. Ботабай остался караулить вещи и попросил принести ему чаю с каймаком[19] и лепешками. «Казанец» без остановки миновал Пяторыжский поселок и высадил случайных пассажиров в Бобровском. Здесь берег Иртыша поднимался особенно высоко, и с него открывался панорамный вид. Лошадям требовалось отойти после качки, и всадники задержались здесь на полдня. Поселок Бобровский имел две улицы и даже собственную винную лавку. Все пространство вокруг него было засеяно хлебом. Колос уже сжали и обмолотили, теперь повсюду дымили овины, сушили зерно. Ганиев ушел выяснять, нет ли в поселке подозрительных чужаков. А сыщик с разведчиком уселись на скамейку на самой круче и заговорили. — Скажи, почему ты до сих пор подпоручик? Я задал этот вопрос Снесареву, но он ответил, что ты сам объяснишь. Твоего брата еще год назад произвели за отличие. Чем ты хуже? Или чем-то провинился? — Пожалуй, что так. — Излагай, пока никого нет. — Бота все знает, его стесняться нечего. — Излагай. Лыков-Нефедьев снял с головы фуражку, словно хотел перекреститься, и начал: — Это произошло в Памирском отряде, в первый же месяц, как я туда попал. — А как попал? Ты же служил в Ташкенте, в столице края. И вдруг горы и снега. — Сам перевелся. Скучно стало. — А Павлуке, значит, не скучно? — спросил Лыков сварливо. — Брюшкин пусть сам за себя отвечает, а мне гарнизонная служба не по вкусу. Захотелось сильных ощущений. Я тогда уже сблизился со Снесаревым и от него узнал про Памиры много интересного. Так вот. Я командовал постом, имел в подчинении пятнадцать казаков и урядника. Только-только начал входить в дела, как все случилось. Мы находились в скрытом дозоре и поймали английского офицера. — Шпиона? — Кого же еще? Лейтенант Джон Алкок из Шестого Бенгальского полка легкой кавалерии. Паспорт при нем был, но не дипломатический, с отметкой русского консула в Кашгаре, как полагается. А обычный, выданный в столице Кашмира Сринагаре, с отметкой: «Путешествующий для собственного удовольствия и удовлетворения любознательности». При офицере были еще двое: мунши — это секретарь-переводчик — и слуга-сипай. И пять кашмирских пони с поклажей. Я, когда увидел, что паспорт без нашей отметки, велел предъявить багаж. Лейтенант отказался и стал грозить дипломатическим скандалом. Это, конечно, лишь усилило мои подозрения. Я приказал подержать англичанина за руки — он пытался помешать досмотру — и открыть сумы. — И что там оказалось? — заинтересовался Лыков. — Все, что я и ожидал. Восьмидюймовый теодолит-универсал, шестидюймовый теодолит-тахеометр, ртутный барометр, два анероида, максимальный и минимальный термометры, мерные цепи, блок-мензулы. Оборудование для съемки местности. Нашей, русской местности. — И что было дальше? Подпоручик вздохнул: — А дальше случилось то, чего я не ожидал. И сначала не придал значения. Когда Алкока отпустили, он вдруг ударил урядника по лицу. Казаки возмутились и хотели наказать англичанина. Еле-еле я его отбил. Ну, реквизировал находки, все бумаги отобрал и турнул с нашей территории. Точнее, приказал уряднику сопроводить шпионов до граничной линии. Лыков напрягся: — Там и случилось? — Ты уже понял? Да. Граничная полоса имеет установленную соглашением ширину — тридцать саженей. Они уже ступили на ничейную землю, все было спокойно, как вдруг… Затаивший обиду урядник на прощанье протянул лейтенанта нагайкой по спине. При двух свидетелях-индусах. — Вышел скандал, — констатировал сыщик. — Еще какой! Алкок тут же направил рапорт о случившемся начальству, а то — своим дипломатам. Лейтенант случайно сбился с пути, по ошибке забрел на русскую территорию, где был избит казаками. По приказу подпоручика Лыкова-Нефедьева. Алексей Николаевич покачал головой и приготовился слушать дальше. Ничего утешительного он не услышал. — Русские дипломаты всегда почему-то пасуют перед англичанами, — повторил его сын слова Снесарева. — Вот и на этот раз: Певческий мост решил замять скандал, пожертвовав мной. То, что англичанин первым ударил урядника, их не интересовало. Подумаешь, нижний чин — он же не человек! То, что шпион был пойман с поличным, — тоже. А то, что всыпали ему по спине в мое отсутствие и команды на это я, разумеется, не давал, в расчет не принималось. Ламздорф ходатайствовал перед военным министром, чтобы меня выгнали со службы, как того требовали англичане. — Что Редигер? — Он такой человек, что старается избегать неприятностей. Зачем подставляться из-за какого-то подпоручика? А тут меня еще подвел собственный начальник, командир Памирского отряда подполковник Кивекес. Он финляндец и, как все финляндцы в нашей армии, карьерист. И Редигер тоже оттуда. Вот эти два чухонца и решали мою судьбу. Был бы я сейчас в отставке без прошения, если бы не Снесарев. Андрей Евгеньевич первым вслух сказал главное: Лыков-Нефедьев пресек проникновение в Памиры британского шпиона. И тому есть вещественные доказательства. Вот они и мстят… Свою точку зрения подполковник довел до начальника Генерального штаба. И пригрозил, что сообщит обо всем газетчикам, если меня выгонят со службы. Те охотно раструбят, как наши дипломаты идут в поводу у английских. — Даже так? — поразился Алексей Николаевич. — Он сам сильно рисковал. — Снесареву нет замены, но военному министерству на это наплевать, — с горечью сказал Николай. — Да, он подставил из-за меня голову под топор. Но тут уже обиделись большие генералы в Петербурге. Под давлением дяди Вити. — Таубе ничего мне об этом не рассказывал! — Зачем зря волновать занятого человека? Так вот. Генералы сказали Редигеру: что за лакейство перед британцами? Их шпиона поймали без штанов, а наказать вы хотите нашего подпоручика? Пусть лейтенантик руки не распускает. И шпионит осторожнее. Кончилось тем, что военный министр написал на моем деле: перевести в другое место и задержать производство в следующий чин на год. Словом, я легко отделался. — Пострадал, стало быть, за правду? — Так и есть, папа. — А что сделали с урядником? — Тимофей Сиволдаев его зовут. Хороший строевик, но самолюбивый и вспыльчивый — вот и сорвался. С него сняли лычки и оставили в отряде на второй срок. — Всего-навсего? — удивился питерец. — Да ты что! Это хуже дисциплинарного батальона. Сменный Памирский отряд потому так и называется, что его состав меняется каждый год. Дольше людей держать нельзя: условия службы очень тяжелые. Так что Сиволдаев пострадал больше меня. — А тот… Алкок, он успокоился? Подумаешь, протянули разок по хребту. — Джон Алкок прислал мне вызов. Удар нагайкой от урядника он расценил как оскорбление третьей степени[20], согласно дуэльному кодексу. Местом поединка выбрал Кашгар. — А ты? — Как раз в Кашгар меня и перевели с Памира. Я был негласным военным агентом при русском консульстве. Город очень любопытный, тамошний консул является главным резидентом наших секретных служб в Китайском Туркестане. При нем для охраны состоит полусотня казаков. Так повелось издавна, когда консульство нуждалось в охране от их баламутного населения. Полусотня — серьезная сила, ее одной достаточно, чтобы в городе всегда был порядок. Я помогал консулу Колоколову, вел агентов, отвечал за прикрытие. А тут Алкок собственной персоной. Приехал и вызвал меня. — И что ты? — Конечно, поднял перчатку. Ты же знаешь: офицер, уклонившийся от дуэли, подлежит отчислению со службы. Есть такой приказ по военному ведомству. Драться я хотел на саблях, потому что слишком хорошо стреляю и уложил бы дурака сходу. А он настаивал на пистолетах. Поскольку оружие выбирает оскорбленная сторона, мы некоторое время объяснялись по этому вопросу — заочно, через секундантов. И пока шло согласование, Алкока срочно отозвали из Кашгара. — Он испугался? Разведчик пожал плечами: — Навряд ли. Мне сказали, что его переместило начальство. В двадцать четыре часа. Узнало про дуэль и приняло меры, чтобы она не состоялась. — Разумно. А ты сообщил о происшествии по команде? — Нет. Зачем, если ничего не случилось? В армии порядок такой: зря начальство не беспокой! — Как думаешь, англичанин в последний момент струсил? — Кто знает? Может, и струсил. Тогда, согласно дуэльного кодекса, он теряет право на удовлетворение. Но вероятнее, что ему помешали довести дело до конца. В таком случае вызов Джона Алкока сохраняет силу. — И ты готов снова принять его?