20 Вороны дерутся над трупом маленькой мышки, чьи внутренности еще дымятся. Лукреция возвращается на кладбище Монмартра и, пройдя мимо надгробия певицы Далиды, находит могилу Дария. «Лучше бы тут лежали вы». Он мог бы еще поставить тут зеркало вместо своей фотографии. «Посмотрите-ка на себя: придет и ваш черед отправиться на съедение червям». Я уверена, ему бы это понравилось. Она задумчиво стоит перед могилой комика. Дарий, я продолжу расследование. Я найду твоего убийцу. Что посоветовал мне Исидор? Отправиться к началу времен. Найти самую древнюю шутку. Узнать, что впервые рассмешило наших предков. Новый порыв ветра яростно треплет кроны деревьев. Не знаю, зачем мне эта информация, и даже не представляю, где ее искать. Разве есть свидетельские показания? Кто это видел? Кто слышал? Кто мог об этом рассказать? Никто. Естественно, никто. Тучи мчатся по небу, словно спешат открыть ей какой-то секрет. А что впервые рассмешило меня саму? Лукреция вспоминает раннее детство. Свое рождение. На кладбище. Уже смешно. Она достает пачку сигарет, но ветер задувает пламя зажигалки. Она прячет крохотный огонек в ладонях. Наконец ей удается закурить, и она глубоко затягивается, прикрыв глаза. Родители оставили ее в корзине на чьей-то могиле. Могильщики нашли ее и отнесли в больницу. Начать там, где все заканчивается, – разве не отличная шутка судьбы? Затем ее отправили в приют для юных католичек «Нотр-Дам-де-ля-Совгард». Навязывание религиозной морали вызвало у нее и ее однокашниц то самое «противодействие» Эриксона, о котором упоминал Исидор. Им говорили: «Никакого секса», «Никаких наслаждений», «Никаких радостей». И чем настойчивей их толкали к фальшивой добродетели, тем сильнее девочки стремились к греху. Сама окружающая обстановка наводила на мысли о пороке. Приют для девочек «Нотр-Дам-де-ля-Совгард» казался Лукреции очень похожим на замок Синей Бороды: каменные стены, запах плесени, сырые подвалы, скрипучие дубовые двери и узкие темные коридоры. В пятнадцать лет под предлогом медицинского осмотра (ей поставили диагноз «замедленное развитие») ее ощупал мужчина, пришедший в детский дом «с инспекцией». Это был родной брат матери настоятельницы, священник, руководивший католическим приютом для мальчиков. Позже Лукреция узнала, что он оставил сан и стал президентом межрегиональных конкурсов красоты. Нашел себе занятие по вкусу. После этого «инцидента» она почувствовала глубокое отвращение, во-первых, к мужчинам и, во-вторых, к собственному телу. В сознании подростка одно было неразрывно связано с другим. Мужчины жаждали ее тела и стремились воспользоваться им. Поскольку она не любила мужчин, ее, естественно, заинтересовали женщины. Поскольку она не любила свое тело, у нее, естественно, образовалась склонность к мазохизму. Через год у нее появилась удивительная любовница. Мари-Анж Жиакометти. Высокая тонкая брюнетка с темными волосами до пояса и пьянящим ароматом кожи. На ее лице всегда сияла широкая улыбка, смеялась она громко и искренне. Как только Лукреция увидела эту девушку, она потеряла голову от любви. Интересное выражение «потерять голову от любви». Почему не «найти»? Наверное, потому, что любовь ведет к безумию, к потерям. Сильная любовь – это любовь, в которой теряешь себя. Образ бывшей любовницы все отчетливей встает перед мысленным взором Лукреции. Мари-Анж смеялась и шутила надо всем и никогда не унывала. Мари-Анж с глазами, черными, как два колодца… Мари-Анж с незабываемым ароматом кожи… После печального эпизода с братом настоятельницы Лукреция начала истязать себя. Тело стало причиной ее страданий, его следовало наказать. Она втыкала себе в кожу булавки и резала себя ножом, чтобы почувствовать боль, которую могла контролировать. Однажды Мари-Анж увидела, как Лукреция прокалывает себе кожу иглой циркуля. Она нежно сказала ей: «Я могу помочь тебе», отвела Лукрецию в комнату, закрыла дверь на ключ и раздела ее. Связала и стала ласкать, лизать, целовать, а под конец до крови укусила в шею. Лукреция почувствовала, что становится другой, и это ей понравилось. Две девушки начали часто уединяться. Чем больше Лукреция отдавалась во власть порочных игр Мари-Анж, тем больше доверяла ей. И себе. Она больше не истязала себя. Она сделала себе пирсинг: на языке и соске. У нее появилось наконец чувство, что она сама решает, страдать ей или нет. Она выбрала себе палача, выбрала пытки, и никто, кроме ее любовницы, отныне не смел причинять ей боль. Постепенно Лукреция становилась сильнее, и физически, и духовно. Она начала делать успехи в учебе. Приступы депрессии и тревоги исчезли. Она похудела и увлеклась спортом. Она захотела сделать свое тело мускулистым, рельефным, совершенным. Готовым служить, играть, страдать. У них появился ритуал: Мари-Анж запирала дверь, зажигала свечи, включала музыку, чтобы заглушить стоны. Обычно это была «Лакримоза» из «Реквиема» Моцарта. Вслед за укусами появились плетка и хлыст. Постепенно игры усложнялись, и каждый раз, переходя на новый уровень, Лукреция испытывала некую гордость. Ей казалось, что она вступила в борьбу с драконом и, несмотря на раны, вышла из схватки победительницей: она преодолела страх, доверилась палачу, нарушила законы морали и бросила вызов всем, кто мог бы ее увидеть. Наконец кто-то полюбил ее тело. Она знала, что, несмотря на роль жертвы, на самом деле доминировала в их паре она, определяя и силу агрессии Мари-Анж, и глубину их страсти. Афоризм «Покорись, чтобы покорить» выражал всю суть их отношений. А потом случилось это. Вторая шутка судьбы. Небо темнеет, вдалеке поблескивают молнии. Грохочет гром, но дождя еще нет. Лукреция глубоко вдыхает теплый воздух, затем медленно выдыхает. И опускает ресницы. Суббота, десять часов вечера. Как обычно, они встретились в комнате Мари-Анж. И как обычно, разделись. На этот раз любовница привязала ее к кровати. Она лежала на спине, совершенно голая, с повязкой на глазах и кляпом во рту. Ласки, поцелуи, укусы, удары плеткой. Лукреция испытывала запретное наслаждение каждым нервом, каждым сантиметром тела. Кляп и «Лакримоза» Моцарта заглушали ее стоны. И вдруг поцелуи прекратились. Лукреция ждала, с тревогой и нетерпением. Она ощутила странный свежий ветерок, пробежавший по ее животу. Она подумала, что Мари-Анж забыла запереть дверь. Но тут же услышала шорохи, скрип. И свистящее «Тихо!». Когда Мари-Анж неожиданно сдернула повязку с ее глаз, она все поняла. Вокруг нее, с фотоаппаратами и мобильными телефонами, стояли шестьдесят девочек, то есть все, кто жил на их этаже. В тот момент, когда Лукреция осознала, в каком чудовищно унизительном положении она оказалась, Мари-Анж произнесла ужасающие слова: – С первым апреля! И нарисовала фломастером между грудей Лукреции рыбку[7]. Ей казалось, что смех Мари-Анж – самое страшное, что она когда-либо слышала. Любовь всей ее жизни не только предала ее, она еще и выставила ее на посмешище ради первоапрельской шутки. Проклятое первое апреля. Затем Мари-Анж передала фломастер тем, кто тоже хотел нарисовать первоапрельскую рыбку на теле жертвы. Целый косяк рыбок украсил тело Лукреции. И они смеялись, смеялись хорошей шутке. Проклятое первое апреля. Когда девочки ушли, Мари-Анж развязала Лукрецию и погладила по голове.