– Занимаетесь детективной деятельностью, мистер Спектор? – Это был голос Люси Леви, которая прислонилась спиной к кирпичной стене. Спектор повернулся к ней: – Да, так получилось. А что? Вы хотите мне что-то рассказать? Она засмеялась. Это был наигранный, театральный смех: – В нашем театре много тайн, не так ли? Бедный старый Бенджамин потерял свою картину. Не кто иной как Делла Куксон играет главную роль в этой ужасной маленькой пьесе. А потом, конечно же, Эдгар Симмонс. – Эдгар Симмонс? – Спектору было знакомо это имя. Он слышал его раньше. Но где? – Кто такой Эдгар Симмонс? Тебе придется просветить меня, Люси. – Еще одна загадка, которую вам предстоит разгадать, – кинула она, ускользая. Возможно, она хотела, чтобы он последовал за ней, но Спектор был не в настроении. Он стоял и смотрел, как она уходит. Когда они пришли в гримерную для ведущих актеров, Делла Куксон была уже в полном облачении. Она изучала свое отражение в зеркале и едва обратила внимание на их появление. – Джентльмены, – заговорила она ледяным тоном. – Что я могу для вас сделать? – Мы здесь только для того, чтобы пожелать вам удачи, Делла. И задать пару вопросов. – Флинт выступил вперед. – Скажите, пожалуйста, мисс Куксон, слышали ли вы когда-нибудь о Человеке-змее? Она посмотрела на них, моргая. – Это мне ни о чем не говорит, – ответила она. – Подумайте немного. Человек-змея – это псевдоним, данный немецкому пациенту психиатрической клиники по имени Бруно Танцер. – Актриса покачала головой. – Танцер умер от собственной руки. Он покончил с собой осенью 1921 года. Подумайте очень хорошо. Вы уверены, что у вас нет никаких сведений о Бруно Танцере? – Господа, я понятия не имею, о чем вы говорите. – Хорошо, – произнес Спектор решительно, – надежда и так была слабой. Какой у вас настрой перед сегодняшним выступлением? – Прекрасный, спасибо, Джозеф. Вы меня знаете. Когда я на сцене, все прекрасно. Взяв пример со Спектора, Флинт добавил: – Должно быть, это отнимает у вас много сил. Делла вздохнула: – Актерство. Это такая неустойчивая профессия даже в лучшие времена. Взять хотя бы Эдгара Симмонса – помните его, Джозеф? Только на прошлой неделе мы разговаривали в «Плюще», и он рассказывал мне, как у него наконец-то все налаживается, он устроился в теплое местечко, на постоянный контракт, и вдруг я слышу, что он сбежал, уехал куда-то за границу. В большой спешке, как я понимаю. – Симмонс? Люси Леви только что упоминала о нем. Кто он такой? – Эдгар? О, да просто актер средних лет. Они все похожи друг на друга, вы не находите? – И он исчез? Она позволила вопросу повиснуть в воздухе: – Исчез – это такой мелодраматический термин. – Вы предпочитаете слово «пропал»? Его больше здесь нет, вы это хотите сказать? Она посмотрела на него с выражением ангельского терпения на лице. В этот момент ей бы подошла роль монахини: – Да, Джозеф. Именно это я и пытаюсь сказать. – И когда вы видели его в последний раз? – О, с неделю назад. Он вечно здесь ошивался. А потом внезапно исчез. Спектор улыбнулся: – Думаете, свинтил? У одной из его куколок, должно быть, оказался ревнивый муж. – Возможно. Но на самом деле, я просто хочу сказать, что у нас, театралов, нет ничего, на что мы могли бы по-настоящему положиться. Ничего осязаемого. Ты можешь быть на пике славы, сходя со сцены, а на следующий день ты уже на свалке. Это может произойти так быстро. – Вы хотите чем-то поделиться со мной, Делла? – Нет, – гоготнула она, – я просто становлюсь сентиментальной. Забавно, что убийства так действуют на меня. – У вас впереди феноменальная карьера и долгие годы на сцене. Вам нечего бояться. Делла посмотрела на него, улыбаясь, и ничего не ответила. На туалетном столике Флинт заметил потрепанную книгу. Надпись на корешке гласила: «Кровавый обряд» Клода Уивера. – Вы знаете Клода Уивера? – спросил он, схватив книгу. – Мм? Нет, нет. Просто поклонник. А что? Последовала неловкая пауза, после чего Спектор сказал: – Клод Уивер тоже был пациентом доктора Риса. – Что ж, – сказала Делла невозмутимо, – вот это да. Нет, я никогда не встречалась с ним. – А как насчет Флойда Стенхауса? – произнес Флинт. Ее взгляд метнулся в их сторону: – Флойда? А что с ним? Инспектор нахмурил брови: – Вы его знаете? – Мы давно знакомы. Я бы не сказала, что знаю его… – Но вы встречались с ним раньше? – заговорил Спектор мягким тоном. – Это было давно… – Когда? – настаивал Спектор. – В юности. – Так вы друзья детства? И каков же он был в юности? – Я не могу вам сказать. Мы не были близки. Чувствуя, что исчерпал это направление, Спектор подошел к Делле поближе. – Я собираюсь научить вас магии, – сказал он с улыбкой, – если позволите. Делла растерянно посмотрела на него. – Вот, – продолжил старик. Он достал из навесного шкафа три одинаковые белые кружки и поставил их на столешницу друг за другом. Он достал из кармана маленький красный резиновый мячик. Бросил его через комнату Делле, которая поймала его своими наманикюренными пальцами. – Положите мячик под одну из кружек, – проинструктировал он. Она подняла среднюю кружку и положила под нее мяч. – Теперь, – продолжил он, отвернувшись, – я хочу, чтобы вы меня обманули. В течение секунд двадцати Делла передвигала кружки. Спектор, повернувшись спиной и закрыв глаза, слышал звук трения фарфора о дерево. Флинт наблюдал за всем этим, не говоря ни слова. – Все, – сказала Делла. Спектор повернулся к ней без улыбки и заговорил: – Я никак не могу знать, под какой кружкой находится шарик? Я не мог этого видеть? Делла кивнула. – Тогда приготовьтесь удивляться, – сказал он, подавшись вперед, и поднял кружку слева, показав резиновый шарик под ней. – Возможно, вы думаете, что это обычная удача? Очень хорошо. Давайте повторим эксперимент, ладно? Они проделали эту процедуру еще дважды, пока Спектор стоял лицом к стене, а Делла меняла кружки местами. Каждый раз Спектор находил шарик. – Как и все остальные способы чтения мыслей, – объяснил он, – это старое доброе мошенничество. Когда я взял кружки в руки, то заметил, что хотя они совершенно одинаковой формы и вида, каждая из них обладает чем-то, что отличает ее от собратьев. У одной есть небольшой скол на ободке. У другой на ручке трещина с волосок. А нижняя сторона третьей слегка обесцвечена, как будто ее слишком долго держали перевернутой на солнце. Невооруженным глазом этого почти не видно, особенно в тусклом свете гримерки, но если потренироваться, то можно легко замечать такие вещи. И если бы не эти детали, нашлось бы что-то другое.