– А те, кто рядом с ним? – Они наемники. У него много денег, он покупает людей, но к себе не подпускает. Он не показывает лица даже им. – Никому? – Нет, подле него есть несколько ближних помощников, с которыми он общается отдельно, за закрытыми дверями. Но они не наши – пришлые. Мы не имеем к ним никаких подходов. Он дает приказы им, они передают дальше. – Но они-то его видели? – Неизвестно. Туда никто не вхож. Наверное, видели. – Странно… Странно все это. Необычно. – Да что ты беспокоишься – он никто, он никак не проявил себя. Он только молчит и пугает. – Как знать, иной маленький червяк может вырасти в большую змею. Которая больно ужалит. Следи за ним и сообщай. – Что? – Все, что узнаешь. Не боюсь самого сильного противника, который явный. Опасаюсь непонятных. Которых не понимаю. Сегодня он никто, а завтра? Будущее сокрыто мраком, один Аллах ведает, что там, за горизонтом. Многое бы я дал, чтобы заглянуть туда… Тебе – дам. Если сможешь! Следи! Не нравится мне он. Не пойму чем. Но не нравится. Активно! * * * Все пиар-возможности были исчерпаны. Ну, не Голливуд же привлекать с его кинозвездами, чтобы очередной киношедевр сотворить. Так точно, можно и до Оскара доиграться. Только зачем? Нужны были акции. Серьезные. С трупами. По-настоящему мертвыми людьми. Конечно, можно было прикупить в каком-нибудь заштатном морге невостребованные тела, переодеть в пиджачки и платья, засунуть в автобус, вывести на дорогу и рвануть под днищем фугас так, чтобы в куски, чтобы не собрать! И получится роскошный, с человеческими жертвами теракт. И ручки останутся чистеньки, а совесть непотревоженной. Можно было бы и так. Технически не трудно. Но… Но работники морга, обряжавшие трупы, могут кому-нибудь что-нибудь сболтнуть. Равно как грузчики, грузившие трупы в автобус. Кто-то заметит отсутствие на месте взрыва свежей крови, которую, конечно, можно налить в полиэтиленовые пакеты и положить на коленки каждому покойнику. Но на эти разорванные пакетики может кто-нибудь обратит внимание. А есть еще дорога, по которой поедет автобус. И трупы, которые будут сидеть на сиденьях и «смотреть» в окна мертвыми глазами. И их увидят случайные прохожие. И удивляться – чего это мертвецов на экскурсионных автобусах возят? На какие такие экскурсии? А возможная экспертиза покажет, что погибшие умерли не теперь, а на недельку раньше, и укажет на следы «заморозки» и оттаивания. Наверное, можно подкупить экспертов, подтасовать результаты… Но все это слишком сложно, долго и рискованно. И легко можно проколоться. Чем сложнее механизм, тем менее надежно он работает. Нет, не пойдет. Конечно, взрывать трупы приятней, чем живых людей, но… Так в жизни не бывает. В жизни все всерьез. И если ты оперативник, внедренный в банду, то тебе непременно придется зарезать пару прохожих, чтобы сойти за своего. А если разведчик, заброшенный в тыл врага, то тебе точно устроят «проверку кровью», притащив какого-нибудь бедолагу и предложив пристрелить его. По-настоящему. И придется стрелять. И резать. Потому что иначе нельзя. Потому что иначе тебе никто не поверит и зарежут или застрелят уже тебя. Такие нравы. А то, что показывают в кино, это так – фантазии на тему… Боязнь измарать светлый образ киногероя, которого играет любимец публики и в особенности дам бальзаковского возраста. Такой не может убивать своих. Только чужих и отвратительных на вид. А в жизни – может. Всяких. Обязан! И, отправляясь туда, он должен быть готов к таким поворотам. И командование ему должно отпустить грехи и дать на все это безобразие добро, а точнее, пригрозить трибуналом, если он сопли по воротнику размазывать начнет и через свою слабохарактерность операцию провалит. Иди и стреляй! В затылки. Хоть даже бойцов собственной группы. Приятелей своих! Стреляй, ни одной секундочки не помедлив. И никак иначе! Так что убийство покойников отпадает… Убивать придется живых. Всерьез! Теперь масштабы. Той самой акции… Малыми жертвами имя себе не наработать. Что у них тут два-три застреленных или обезглавленных покойника – мелочь. Для них жизнь человеческая – пустяк. Они свою-то в грош не ставят, не говоря уж о неверных. То есть трупов должно быть много. Больше, чем у «конкурентов». Тогда тебя заметят, тогда тебя зауважают и допустят в круг избранных. Куда входной билет – человеческие души. Такая прямо пропорциональная зависимость. Выходит – ради создания легенды полста человек жизни лишать? А не велика цена? Велика! Но… не цена! Потому что убив пятьдесят человек, спасти можно сотни, если не тысячи. А пожалев – возьмешь на душу больший грех! Такая арифметика. Если это жизнь, а не сериал! Или, может быть, есть какие-то другие варианты? Или есть что-то, что создает имидж не числом? Чтобы мертвецов меньше, а результат тот же? Наверное, есть… Не может не быть! Что? Если не пятьдесят или сто мертвецов?.. Возможно, качество исполнения акции… Потому что ужасает либо количество жертв, либо… Особая жестокость? Ну да… Такая статья даже в Уголовном кодексе прописана – убийство с особой жестокостью. Оно может быть всего лишь одно, а получишь как если бы троих прибил, потому что с особой… Хм… Интересная мысль… Если убийство будет жестоким, таким, чтобы все вздрогнули, то жертв может быть меньше. Так сказать, количество компенсируется качеством. И повышает убойный рейтинг. Но это же всех головорезов надо обойти! Чем же их тут можно удивить, когда они кого только и как только не убивают – и головы режут, и животы вскрывают, и на куски рубят! Какую можно придумать особую жестокость, чтобы тебя испугались? А испугавшись – зауважали?! Непонятно. Что теперь, средневековые трактаты штудировать и привозить из европейских музеев взятые напрокат «испанские сапоги»? И «обувать» в них неверных? Нет, тут должно быть что-то другое. Какая-то «изюминка», если так можно сказать о данном предмете. Проиграем еще раз – должна быть жестокость… Которая, всех ужаснет… Но не оттолкнет… Потому что переусердствовать здесь тоже нельзя. Излишняя кровь отталкивает. Привлекает внимание, но – отталкивает! И работает против образа героя-освободителя. Если бы Робин Гуд не луком баловался, а кишки богатеньким выпускал и по деревьям развешивал, он бы не стал героем народного фольклора. Ну или романтик Че – расстреливающий всех поголовно пленных с той же самой сигарой во рту? Нет, не тот образ. Совсем не тот. Не был бы Че тем, кем мы его теперь знаем и любим. Конечно, лепить надо террориста, но… без страха и упрека. Так чтобы руки по локоть, а ноги по колено, но в душе справедливый борец. Рыцарь черного образа. Вернее сказать – зеленого. Пожалуй, так. Но это выходит… Выходит тупик! Кучи трупов нагораживать не хочется, а чрезмерная жестокость, которая их может заменить, работает против образа. Клубок противоречий. Жестокость должна быть особая, но… не отвратительная! А как такое может быть? Особая, но привлекательная жестокость… Это уже что-то из серии изощренного немецкого садомазохизма, которая здесь, на Востоке, уж точно не проканает. Как говорят те же немцы – аллес. Как же быть жестоким? Но… всеми любимым? Дурдом… Погоди… а почему обязательно особая жестокость – это выпущенные внутренности и разрезанные на куски тела? Почему так грубо? Ведь не только кошмарных зрелищ боятся люди, но еще и… Ну да, нестандартных, непривычных, неожиданных решений. Ведь так! Одно дело – разделанные покойники в морге хоть целой, под потолок, грудой и совсем другое, когда всего лишь один, но свалился на тебя из темноты в подвале, когда свет выключился. А? Ну и что страшнее? Отчего мурашки по коже и глазки из орбит? Ведь так! То есть, кроме чрезмерной жестокости может быть эффектная ее подача. Жестокости меньше, но кто мог такое ожидать! И пошли, пошли пересуды и сплетни: «А ты знаешь? Ты слышал? Там такое!» Вот оно! Хочешь, чтобы о тебе узнали все и испугались как один, – сделай то, что до тебя никто не делал! И даже ожидать не мог! И тогда – двух зайцев! Даже если всего одного бедолагу! Вот тебе и решение – поражать, но не числом и особой жестокостью, а фантазией. И о тебе заговорят. И тебя оценят! Что и требуется! * * * – А вы можете сделать так, чтобы не сразу, а чуть-чуть позже, но обязательно? – Чего-чего? – Я говорю, вот, допустим, я включил, а оно не сразу, а только через несколько секунд. – Что через несколько секунд? – Сработало. – Что? – Ну то, что включил. – Зачем вам это? – Сейчас объясню. С сыном младшим я на машинках соревнуюсь с радиоуправлением. Такие теперь игрушечные машинки делают, что «Жигули» отдыхают! И все на пультах. Так он, шельмец, всегда меня побеждает. Пока я свою жму, его – уже едет. И я опаздываю. – Ну и пусть побеждает. – Что вы такое говорите! Мы же на призы играем – на полкило шоколадных конфет! – Ну и что? – Так он выигрывает и жрет их. У него же сахарный диабет будет. И ожирение. – А я-то вам чем могу помочь – я не врач! Я инженер-электронщик. – Так мне врач и не нужен. Мне приспособу надо сделать, чтобы он включал, а машинка не сразу. А я включил – и тут же! И получается, что мы одновременно. Чтобы честно. Понятно? – Теперь – понятно. Вам замедлитель сигнала нужен. – Ну вот – замедлитель. Сыночка. Чтобы он нажал – раз, два, три и только потом моторчик завелся. А у меня сразу! Сделаете? – Да без проблем. – Только он хорошо работать должен. Издалека. Машинки у нас большие и трасса длинная. Я два гектара леса под нее вырубил. Так что постарайтесь. – Не беспокойтесь – сделаю. Там схема-то пустяковая… Вот и славно. Вот пусть и сделает! Чтобы не сразу. Чтобы раз-два-три и только потом… * * * Дорога была пустынная. Потому что где-то там случилось небольшое дорожно-транспортное происшествие – какой-то грузовик неудачно развернулся поперек дороги и заглох. Отчего движение встало. Водитель выскочил из кабины, поднял капот и чего-то там начал дергать, крутить и тихо ругаться. – Сейчас, сейчас поеду. Ему, конечно, сигналили, но машин в это позднее время было не много, и водители были настроены довольно миролюбиво. Что интересно, с другой стороны, на той же дороге, тоже что-то случилось – ну такое вот совпадение. Две какие-то машины ткнулись друг в друга, не так уж и сильно, и водители бурно выясняли отношения, кто чего там первый нарушил. И там, конечно, тоже случился небольшой затор.