— Согласна, — ответила она. — Но связано ли это с делом или это обычный побочный эффект? Она имела в виду феномен нашей работы. Детективы, с полицейским значком или без, обычно встречаются с людьми определенного сорта. И в итоге начинают видеть в любом человеке глубины тьмы, хотя на то нет никакой причины. Или, по крайней мере, эта причина не связана с расследованием, за которое нам платят. Вдруг и с проповедником тот самый случай? Я открыла дверцу со стороны пассажира и взяла трость мисс Пентикост, чтобы она забралась в грузовик. — Думаю, это все-таки как-то связано с делом, — сказала я. — Но насколько — еще предстоит выяснить. Я обошла машину и села за руль. Мотор закашлялся, как человек, который курит по пачке в день, но в конце концов завелся. Когда я выезжала с парковки, мисс П. обернулась и посмотрела на сплетников у церкви. — Как думаете, сколько человек к нам придет? — спросила она. — Думаю, ноль. Я свернула на асфальтированную дорогу и поехала к дому — тому, что вдали от настоящего дома. Мисс Пентикост откинула голову на потрескавшийся дерматин сиденья и закрыла глаза. — Вам недостает веры, — сказала она. Я высадила Святую Пентикост у фермерского дома. Она собиралась провести вечер в постели: беречь свою лодыжку и обдумывать то, что нам удалось узнать. Не успела я закрыть дверь, как она уже рухнула на кровать и отключилась. Я понимала, что неделя была долгой и что многое нам еще предстоит. Но надеялась, что мисс Пентикост включит свои гениальные мозги и нащупает верный путь для расследования. Потому что я ничего такого не видела. Или, точнее, видела слишком много. Наше последнее трудное дело было загадкой запертой комнаты. Много вероятных мотивов, а список подозреваемых хотя и не слишком короткий, но все же ограниченный. Убийство Руби было как будто совершенно противоположным случаем. Любой из тысячи человек имел возможность ее убить. Вопрос был в том, кто мог этого хотеть. Пока мисс Пентикост путешествовала по стране грез, я поехала на грузовике обратно в город, чтобы нанести короткий визит в тюрьму. Мне не хотелось, чтобы Вэл провел там целый день, не увидев дружеского лица. Я вошла в полицейский участок и увидела, что внутри никого нет. Голоса эхом доносились из-за двери к камерам, и я направилась вниз. Спустившись по бетонным ступеням, я с удивлением обнаружила, что шеф Уиддл сидит на стуле перед камерой Вэла и увлеченно беседует с заключенным. Это плохо. — Простите, что прерываю допрос, — сказала я. — Ну, это не допрос, — ответил Уиддл, вставая. — Просто беседа. Он прижал ладони к пояснице и потянулся. Раздалось несколько щелчков и похрустываний. Эта серия звуков была довольно длинной. — Может быть, когда захотите поговорить с Вэлом в следующий раз, вам стоит сначала позвонить адвокату в Ричмонд, — предложила я. — Просто чтобы следовать букве и духу закона. Если его собственные слова, прилетевшие бумерангом ему в лицо, его и задели, он этого не показал. — Кроме того, может быть, вы найдете минутку, чтобы выяснить, кто пытался сжечь цирк вчера ночью, — добавила я. — Мой друг чуть не погиб. — Не волнуйтесь, мисс Паркер. Мы найдем виновного. Что бы вы ни думали, здесь мало людей, готовых бросить зажигательную бомбу. Я подумала, не поспорить ли с ним по этому поводу, но в кои-то веки поступила мудро. — Если я вам понадоблюсь, я буду у себя в кабинете, — сказал он, подтянул штаны и поднялся в офис. Как только он ушел достаточно далеко, чтобы не слышать нас, я села на еще теплый стул и прошептала: — Что это было? Чего он хотел? — Спрашивал, чем я занимался в Сан-Франциско, — прошептал в ответ Калищенко. — Он знает, что я работал на… одного бизнесмена. Я не удержалась от одного из своих любимых ругательств. Плохи дела. Если дело дойдет до суда, присяжным лучше бы не знать, что Вэл когда-то ломал людям ноги. — А еще о моей дочери, — добавил он. — Что-что? — Он расспрашивал о моей дочери. Знаю ли я, где она остановилась в Шарлотте. — Что ты ему сказал? — Ничего! Я ни слова ему не сказал, — ответил он с нотками паники в голосе. — Но откуда он знает, Уилл? Он расспрашивал тебя? Или твоего босса? Я убедила его, что нет. И мне не понравилось, что пришлось его убеждать. — Неужели ты и правда думаешь, что мы проболтались? Он покраснел. — Прости. Тяжело мыслить ясно. Конечно, вы не проболтались бы. — Ничего страшного, — ответила я, хотя и не была в этом уверена. — Доверие в наши дни в дефиците. Я рассказала, что Мейв помалкивала насчет его ссоры с Руби, а Фрида утаила подробности. А еще пересказала речь Фриды обо мне, о злости и о том, что что-то есть глубоко внутри меня. — Такое впечатление, что она меня боится, — призналась я. — Или за меня. Будто если я продолжу цепляться за эту злость, то… даже не знаю… лопну? Взорвусь? Развалюсь на куски? Я ждала от Вэла ответа, который меня рассмешит. Ждала и ждала. В конце концов он лишь откинулся на спинку своей койки и вздохнул. — Почему, по-твоему, я тебя обучал? — Потому что я метнула нож тебе в голову и не задела ее. — Важнее то, что ты захотела метнуть нож. У тебя были на то причины. Ты держала нож в руке, и… тебе это нравилось. Я вспомнила ту первую нашу тренировку. Когда я раз за разом попадала в молоко. «Представь человека, который заслужил этот нож в груди» — так он сказал. — Я-то злюсь на себя, поэтому и пью, — продолжил Вэл. — Но ты — другое дело. Ты злишься не на себя. Взять хоть то, чем ты занимаешься сейчас. Охотишься на убийц. Фрида права. Это тебе на пользу. Хорошо иметь цель. Иначе… Иначе что? Я стану такой же, как те другие девушки, о которых говорила Фрида? Начну калечить себя? Или причинять боль тому, кто этого не заслужил? — Ты не прав. Вы оба не правы, — сказала я. — Я не злюсь. В смысле не постоянно. Он не ответил. Только смотрел на меня своими темными глазами. Кожа под ними провисла под грузом пяти десятилетий. Этот взгляд, молчание… От них у меня закипала кровь. Не знаю, почему это так тревожило меня, но что есть, то есть. Наверное, потому, что это была правда и я это знала. Я вспомнила, что чувствовала, когда Руби опускали в землю. Холодную ярость. Как нож, который я могу вонзить кому-то в живот. Еще я вспомнила, как несколько месяцев назад ворвалась в одну квартиру, чтобы прервать семейную ссору, которая зашла слишком далеко. Я сшибла мужа на пол и приставила нож к его горлу. Он уже был повержен, но я все равно выбила ему передние зубы. Я предпочитала не вспоминать об этом эпизоде. Не потому, что мне было стыдно за себя, а из-за того, как хорошо я чувствовала себя после этого. Я заставила себя вернуться в настоящее, к Калищенко в голой камере. Нацепила улыбку. — Ладно, это не важно, — сказала я. — Речь не обо мне, а о смерти Руби. Нам важно получить ответы. И мы вытащим тебя отсюда. В моем голосе звучала такая уверенность — мне должны были вручить награду за актерскую игру. Я перевела разговор на всякую ерунду, а через десять минут сказала, что снова приду на следующий день, и велела ему держаться. Поднявшись, я вместо того, чтобы выйти на улицу, ворвалась в кабинет Уиддла, резко хлопнув дверью. Доморощенный шериф с Дикого Запада склонился над «Санди таймс» с карандашом в руке: он решал кроссворд. — Так что, в тюрьме есть жучки или вы попросили миссис Гибсон подслушивать на лестнице, пока мы говорили с ним? Он спокойно отложил карандаш и вопросительно наморщил широкий лоб. — Боюсь, вам придется объясниться, мисс Паркер. — Сан-Франциско? Его дочь? Что за грязную игру вы здесь ведете? Клянусь, я вошла в его кабинет не для того, чтобы затеять скандал. Клянусь. Он ответил одним из этих своих раздражающе медленных кивков. Затем открыл ящик стола, пошарил там и вытащил пачку писем и конвертов. Разложил их по столу веером, как колоду карт. Письма были помятыми, с потрепанными краями: их явно перечитывали раз за разом в течение многих лет. Адреса на покрытых штампами конвертах были тщательно выписаны печатными буквами.