— Ну вот, я же говорила, будете издеваться. Далась вам всем эта свадьба. Ну чем я вам незамужняя-то мешаю? Что, хуже работаю, пока не замужем? — Да ты не понимаешь! — рассмеялся Гордеев. — Ты не мешаешь, ты будишь зависть во всех сотрудниках. Мол, посмотрите, как хорошо я живу без семьи и без детей, да еще и работаю лучше всех. А они смотрят на тебя и думают: нам так тяжело, у нас столько проблем, денег не хватает, жилья нет, ютимся друг у друга на головах, на работе ничего не успеваем, так, может, все дело в том, что мы неправильно живем? А кому охота признавать, что он неправильно живет? Ты сама подумай своей умненькой головкой, кто захочет признать, что он всю жизнь все делал неправильно? А вот выйдешь ты замуж, и все вокруг вздохнут с облегчением: нет, правильно мы делали, человек должен жить в семье, вот и Каменская наша как ни артачилась, как ни строила из себя эмансипированную феминистку, а сломалась в конце концов, признала нашу правоту. После разговора с начальником Настя немного приободрилась. Правильно он ее отругал, за дело, чего ж тут спорить. Но все же поддержал ее предложение и обещал помочь. Надо срочно искать Короткова и Доценко, хотя вряд ли до понедельника можно что-то предпринимать. Господи, ну зачем люди придумали выходные дни! 2 Олег Зубов, вечно хмурый и недовольный жизнью эксперт-криминалист, склонился над дырой в дверной обивке, потом выпрямился, открыл свой чемоданчик и вытащил мощную лампу на штативе. — Воткни в розетку, — попросил он Настю, разматывая шнур длиной метров десять. — И газетку дай ненужную, подстелю под колени. Старый я уже, на корточках стоять трудно. Это было маленьким хобби Зубова: он постоянно жаловался на возраст и болезни, хотя ему не было и сорока лет, да и здоровьем его бог не обидел. Все об этом знали, но с умным видом поддакивали эксперту, потому что в противном случае экспертное заключение можно было прождать раза в три дольше, чем положено. Тем, кто не верил в его неизлечимые болезни, Зубов говорил, что у него болит голова и началось отслоение сетчатки, поэтому врачи запретили ему напрягать глаза и капают какое-то лекарство, так что экспертиза будет готова еще не скоро. Или еще что-нибудь душераздирающее придумывал. Зачем он это делал, никто понять не мог, но, поскольку Олег был экспертом, как говорится, от бога, все терпели его странности и хронически плохое настроение. Настя принесла ему сложенное в несколько слоев старое одеяло, которое обычно стелила на пол, когда у нее болела спина и она не могла лежать на мягком диване. — О, вот хорошо, — обрадовался Олег. — Сидя еще лучше. Он устроился поудобнее, пристроил лампу, чтобы свет падал на нижнюю часть двери и порог, и достал инструменты. — Отойди-ка, — скомандовал он. — Зачем? Я тебе мешаю? — удивилась Настя. — Мне же интересно. — Интересно ей, — буркнул Зубов, не поднимая головы. — А ну как эта хреновина сработает? — Там же ничего нет. — Откуда ты знаешь? Мало ли кто тебе что сказал. А вдруг он тебя обманул? Давай-давай, катись отсюда, пойди чайник поставь. Настя покорно ушла на кухню, с замиранием сердца прислушиваясь к доносящимся от входной двери звукам. А вдруг Вадим и в самом деле сказал ей неправду? И эта штуковина сейчас как рванет… Дальше думать не хотелось, уж очень неприятной была мысль. Она вскипятила воду, заварила крепкий чай, приготовила бутерброды с ветчиной и сыром, разложила их на большой плоской тарелке. Потом решила, что неплохо было бы украсить их чем-нибудь. Она задумчиво оглядела убогое содержимое холодильника, вытащила оттуда два яйца, положила в кастрюльку с водой и поставила на огонь. Достав банку с маринованными огурчиками, нарезала несколько штук на тоненькие узорчатые ломтики. В морозильнике она обнаружила давно забытый пакет с мороженой клюквой. Отлично, и ее можно пустить в дело. Когда яйца сварились, Настя остудила их в холодной воде, почистила и разрезала на симпатичные бело-желтые кружочки. Положила на каждый бутерброд по два кружочка, сверху пристроила зеленые дольки огурцов и завершила сложное украшение несколькими ярко-красными ягодками. Получилось очень красиво, даже гостей не стыдно угостить. Поставив на стол чашки с блюдцами, сахарницу, заварочный чайник и банку с растворимым кофе, она пристроила в центр блюдо с бутербродами и принялась терпеливо ждать. Рванет или не рванет? Съедят они с Зубовым эти замечательно красивые бутерброды или сейчас все взлетит на воздух? Напряжение было таким сильным, что она завизжала бы, если бы было можно. — Настасья! — послышался голос Олега. — Выключай лампу, я закончил. Он ввалился в кухню, как огромный неуклюжий медведь, и тяжело плюхнулся на табуретку. — Ух ты, красота какая! — восхищенно присвистнул он и тут же ухватил с блюда бутерброд. — Сразу видно, человек замуж собирается, к семейной жизни готовится. — Еще одно слово — и я швырну в тебя чайник с кипятком, — предупредила Настя. — Ты чего, Каменская? Обалдела? — спросил он с полным ртом. — Ты чего как с цепи сорвалась? Слова тебе сказать нельзя. — Извини. Просто все меня уже достали с этим замужеством. Прямо хоть отменяй свадьбу. Нашел что-нибудь? — Угу. Там действительно что-то было. Вот, смотри, кусочек провода. И вот еще один. Тот, кто вынимал устройство, знал, что и как надо делать, только у него, видно, времени было маловато. Или инструментов нужных не оказалось. — А можно определить, когда мне это подсунули? — Когда подсунули — нет. А вот когда вытаскивали — можно. Оголенные провода окисляются на воздухе, так что время, когда произошел разрыв, можно установить довольно точно. Тебе как срочно? — Олеженька… — Настя состроила просительную физиономию. — Чем раньше я буду знать, тем лучше для моей же собственной безопасности. Прежде чем разговаривать с человеком, который сказал мне про взрывное устройство, я хочу знать, врет он или нет. А разговаривать с ним надо как можно скорей. — Я так понимаю, ты намекаешь, что я должен, вместо того чтобы ехать сейчас домой, возвращаться на работу? Ну ты и ловка, мать! Заманила меня на пять минут, дырку в двери посмотреть, и на тебе. — Ну Олеженька! — Да ладно, не ной, сделаю. А то еще случится что-нибудь с тобой, я же и виноватым буду. Можно еще бутерброд? Очень вкусно. И чайку подлей горячего, — он протянул Насте свою чашку. — Ешь, Олежек, ешь на здоровье, я тебе с собой бутерброды заверну, чтобы не скучал на работе, — грустно пошутила Настя. — Только дай мне ответ побыстрей. Она проводила Зубова, вернулась на кухню и принялась убирать со стола. Внезапно руки ее ослабели, пальцы сами собой разжались, и чашки с блюдцами, которые она собиралась поставить в раковину, грохнулись на пол. Сначала она даже не поняла, что произошло, и наклонилась, чтобы подобрать осколки. Куски битого фарфора, казалось, ожили и никак не давались ей в руки, разбегаясь во все стороны, дразня своей близостью и доступностью и проскальзывая между пальцами, которые вдруг стали какими-то неловкими и негибкими. У Насти закружилась голова, ей пришлось выпрямиться и сесть. Ее начало трясти. С момента, когда она поняла, что ее пытались убить, прошло восемнадцать часов. Все это время она вела себя как нормальный человек, находящийся в здравом уме и твердой памяти, сумела объясниться с начальником, разыскать Короткова и Доценко и внятно разъяснить им суть нового задания, привезла домой Олега Зубова и изощрялась в приготовлении сандвичей. Все это время ее психика мужественно вытесняла из сознания мысль о том, что она целую неделю ходила по краю пропасти и только чудом не свалилась в нее. За эту неделю она могла умереть три раза. Три раза смерть подступала так близко, что Насте казалось, она теперь знает ее запах. У смерти был запах клубничной жевательной резинки и тяжелый горький запах дорогой туалетной воды. Этот горький запах лишь слегка коснулся ее обоняния там, возле автостоянки, но вчера, когда незнакомый мужчина сбил ее с ног и сам упал на нее, эта теплая полынная горечь, в которой смешались запахи парфюмерии и разгоряченной кожи, буквально ударила ей в нос. На протяжении последних восемнадцати часов Насте удавалось действовать более или менее разумно и сознательно, но теперь силы покинули ее, механизм психического вытеснения дал сбой и заглох, и страшная мысль о смерти пронзила ее непереносимой болью. Сначала начали трястись руки, потом от озноба застучали зубы. Настя заметалась по квартире, сама не зная, что она ищет, бессмысленно передвигаясь из кухни в комнату и обратно. Периодически она ловила себя на том, что, оказавшись в комнате, ищет глазами плиту и холодильник, а войдя в кухню, пугается, оттого что не видит компьютера. Она теряла контроль над своими мыслями, не замечая, как переходит из одного помещения в другое. Она смотрела на часы, отмечая про себя время, и через несколько секунд забывала, который час, и снова искала глазами циферблат. Ей казалось, что, если она сможет закричать, даже тихонько, ей станет легче, но горло словно свело судорогой, и ей не удалось выдавить из себя ни звука. Состояние ее быстро ухудшалось, к ознобу и дрожи присоединилась головная боль, потом начало покалывать сердце, стала неметь левая рука. Она хотела было позвонить Леше и попросить его приехать, но почему-то никак не могла правильно набрать его номер. Это было похоже на дурной сон, в котором тебе очень нужно позвонить, но на циферблате не оказывается нужных тебе цифр или вообще телефон устроен как-то непонятно и ты никак не можешь разобраться в хитрой механике. Настя несколько раз попала не туда и в отчаянии махнула рукой на свои бесплодные попытки дозвониться до Чистякова. Ей показалось, что она просто забыла номер его телефона, и от этого еще больше расстроилась. Память всегда была ее безотказным орудием, и, если она не может вспомнить номер телефона, по которому звонила много лет, значит, у нее действительно плохо с головой. Настя утратила контроль не только над мыслями, но и над временем. Когда позвонил Зубов, ей казалось, что он только что ушел, хотя на самом деле с того момента прошло не меньше трех часов. — Все правильно, — сообщил он. — Провода оборваны примерно семьдесят пять — семьдесят восемь часов назад. Получается, это произошло в среду, первого марта, с пятнадцати до восемнадцати часов. После звонка эксперта ей стало немного легче. Она заставила себя думать об убийстве Галактионова, самоубийстве Войтовича и трех покушениях на себя не как о смертях, несущих людям боль утраты, а как о событиях, из которых нужно складывать единую картину. Поменьше эмоций, поменьше моральных оценок, сейчас нужно оперировать только сухими фактами, чтобы успокоить мозг привычной аналитической работой, логическими построениями, не дать страху взять верх и лишить ее, Настю, работоспособности. В конце концов, нужно взять себя в руки и позвонить Вадиму. Он обещал сегодня объяснить ей какую-то деликатную вещь. Конечно, было бы лучше, если бы она разговаривала с ним, уже получив информацию от Короткова и Доценко, но откладывать звонок было нельзя. Правильно набрав номер с первой же попытки, она резко выдохнула и едва заметно улыбнулась. Кажется, ей удается преодолеть себя. — Ну как, вы получили указания? — спросила она, не сочтя нужным даже поздороваться. — Я могу наконец услышать ваши объяснения? — Да, — твердо ответил Вадим. — Где я могу с вами встретиться? Настя взглянула на часы. Половина десятого вечера. Поздновато для свиданий с малознакомым мужчиной, которому ты к тому же не доверяешь. — А по телефону нельзя? — спросила она. — Не хотелось бы. Эта история не для телефона. — Вы ставите меня в сложное положение, Вадим. Вы ведь понимаете, что после вашего вчерашнего спектакля про случайное знакомство и автобус, который редко ходит, я не могу вам доверять. И хотя я понимаю, что вы в некотором роде мой коллега и действовали как профессионал, ваш обман заставляет меня задуматься. Если бы я была случайной теткой с улицы, попавшей в орбиту криминальной ситуации, ваше поведение называлось бы оперативной комбинацией, а ваши байки про автобус — легендой. Но поскольку я не случайная тетка с улицы, а занимаюсь криминальной ситуацией по долгу службы, все ваши профессиональные приемы по отношению ко мне я расцениваю как обман. Грубо говоря, вранье, а мягко выражаясь — как грязную игру, которую мои коллеги, не знаю, правда, из какого ведомства, ведут против меня и против моих интересов в данной криминальной ситуации. Я ясно объяснила? И вот теперь вы хотите, чтобы я встречалась с вами поздним вечером? Где? На улице? У вас дома? У меня дома? Вы должны отдавать себе отчет, что для меня все эти варианты неприемлемы. Я вам не доверяю и вас боюсь. — Я даже не знаю, что вам предложить, — растерянно произнес Вадим. — Я согласен на любые ваши условия, кроме разговора по телефону. — А я, в свою очередь, не могу предложить вам ничего другого, кроме разговора по телефону. И как мы будем выкручиваться из создавшейся ситуации? — Не знаю. Хотите, я приеду к вам на работу? Вас это устроит? — Меня это устроит с точки зрения безопасности, но не устроит с точки зрения времени. Я не могу ждать до завтра, я хочу выслушать ваши объяснения сегодня. А лучше — немедленно. — Ну тогда я не знаю! — раздраженно воскликнул Вадим. — Вы сами не понимаете, чего хотите. Я вам сказал, я согласен на все, кроме разговора по телефону. Когда придумаете вариант, который вас устроит, позвоните мне. Услышав короткие гудки отбоя, Настя недоуменно уставилась на телефонную трубку. Интересное кино! Вчера он чуть ли не стелился перед ней, и расставаться ему с ней, видите ли, не хотелось, и от смерти он ее спасал, рискуя собственной жизнью, и смотрел ласково. А сегодня разговаривает так, как будто она милостыню у него просит. Совершенно очевидно, что он не станет ничего обсуждать по телефону. И этому могут быть только две причины: либо то, что он собирается сказать, действительно составляет невероятно важную государственную тайну, а у него есть основания бояться прослушивания телефона; либо он ищет повод встретиться с ней, ему обязательно нужно встретиться с ней. Опять же, зачем? И опять же, причин может быть несколько. Он хочет ее убить. Со вчерашнего дня что-то изменилось, и если вчера он помешал убийству, то сегодня считает, что уже пора. Или он хочет ее, Настю, кому-то показать. Может быть, тем же убийцам, которые расправятся с ней несколько позже, в другом месте и в другое время. Или он хочет записать на магнитофон ее голос и сделать какой-нибудь хитрый монтаж. Или сфотографировать ее и потом сделать фотомонтаж. В любом случае понятно, что встреча ему нужна позарез, может быть, не срочно, но обязательно, для какой-нибудь очередной комбинации. Выхода нет, придется приглашать его к себе домой, по крайней мере можно быть уверенной, что здесь ее не сфотографируют и никому не покажут. Она снова позвонила. — Вы можете приехать ко мне, — сухо сказала она Вадиму. — Но с условием: выполнять все мои требования. И имейте в виду, о вашем визите, если мы договоримся, я немедленно сообщу своему начальнику. Он будет звонить мне каждые десять минут до тех пор, пока вы не уйдете. Если я не сниму трубку, по моему и по вашему адресам тут же будут посланы опергруппы. Ваша фамилия Бойцов? — Да. — Вы живете на Ореховом бульваре, дом семнадцать, квартира пятьсот тридцать вторая? — Да, верно. — Видите, я не блефую. Так как, Вадим, на таких условиях приедете ко мне? — Я выезжаю, — коротко ответил он. 3 Он припарковал машину там же, где стоял три дня назад, ожидая, пока наемные убийцы выйдут из дома. Включил сигнализацию, запер и привычно проверил двери. Поднимаясь в лифте на девятый этаж, чувствовал, как глухо колотится сердце. Эта женщина непредсказуема. Ее главная хитрость — отсутствие хитрости, к которому он не привык. Всю жизнь он оттачивал свое мастерство в разгадывании сложных ходов и невероятных хитросплетений, здесь он чувствовал себя уверенно. Оказалось, что простота и прямота тоже требуют навыка, если ты к ним не приучен. Одно дело недомолвки, намеки, увертки, переигрывание друг друга «на один ход», и совсем другое — когда тебе говорят: один раз ты меня уже обманул, теперь я тебе не верю и тебя боюсь. И ты попадаешь в идиотскую ситуацию, когда вынужден клясться и доказывать, что ты не врешь, понимая при этом, что, во-первых, ты все-таки врешь, а во-вторых, тебе все равно не верят. Вадим подошел к уже знакомой двери, из которой трое суток назад он вынимал взрывное устройство, и нажал кнопку звонка.