— Пошли, — скомандовала она, повесив трубку. Вместе с Бойцовым она поднялась на второй этаж и открыла учительскую. Достав с полки классный журнал первого класса «Б», она открыла последнюю страницу, где были выписаны адреса и номера телефонов всех учеников класса. — Вот, Веденеев Павел, адрес записывай. А сестру его Любой звать, она тоже в нашей школе училась, я ее хорошо помню. Вадим быстро записал улицу, номер дома и квартиры. — Телефон будешь записывать? — спросила тетя Зоя. — Обязательно. Нехорошо являться в дом, не позвонив предварительно и не спросив разрешения. Тетя Зоя, а можно я прямо сейчас и позвоню? — Звони, чего ж, — согласилась вахтерша. Судя по тому, что директорша не ругалась, она, тетя Зоя, все сделала правильно, а раз так, чего ж кобениться. Пусть парень позвонит, ведь и вправду в незнакомый дом с улицы просто так не придешь. — Добрый вечер, — вежливо поздоровался он, когда у Веденеевых сняли трубку. — Я могу попросить Любу к телефону? — Я вас слушаю. — Меня зовут Вадим, мы с вами сегодня вместе на скамеечке Павлика ждали. — Я вас узнала. А как вы меня нашли? Он был уверен, что Люба улыбается. — Расскажу. Люба, мы могли бы с вами встретиться? — Могли бы, — легко согласилась она. — Когда? — А хоть сейчас. Хотите — сейчас? — Хочу, — ответил он, чувствуя, как у него начинает колотиться сердце. — Вы где? Далеко? — Нет, я в школе, где учится Павлик. Куда мне идти? — Идите мимо ПТУ, в ту сторону, куда я уходила, помните? — Помню. — После здания ПТУ будет сквер, потом аптека, ремонт обуви, ремонт телевизоров, перекресток, потом высокий двенадцатиэтажный дом, а потом автобусная остановка. Вот на этой остановке мы с вами и встретимся. Через десять минут. Годится? — Я уже бегу! — крикнул он, бросая трубку на рычаг. Через четыре минуты он стоял на автобусной остановке. Еще через три минуты из подъезда напротив выскочила фигурка в длинном бирюзовом пальто и бегом устремилась через дорогу прямо к нему. — Я рада, что вы меня нашли, — заявила она без предисловий и поглядела на Вадима сияющими глазами. — Правда, рады? — Он не мог поверить своему счастью. — Честное слово. Мне было ужасно жалко, когда вы не пошли нас провожать. — А мне было ужасно жалко, что вы отказались от моих услуг, — признался он. — Слушай, — он внезапно перешел на «ты», — а можно, я тебя поцелую? Они стояли на автобусной остановке и целовались. Пришел автобус, сошедшие с него пассажиры аккуратно обошли их и разошлись по домам. Потом пришел еще один автобус. И еще один… — Пойдем, — он потянул Любу в сторону, подальше от остановки. — Куда? — Никуда. Просто погуляем. А хочешь, поедем куда-нибудь? У меня машина тут неподалеку стоит, возле твоей школы. — А можно, мы с тобой дойдем до метро, и ты купишь мне цветы? Много-много цветов. Можно? — Конечно. Они шли обнявшись, периодически останавливаясь и начиная целоваться. Вадим подумал, что такое с ним случается впервые. Он никогда не целовался вечером на улице. Это всегда были квартиры или гостиничные номера, и все было заранее просчитано и предусмотрено. — Эй! — послышался откуда-то сбоку пьяный окрик. — Любаха! Ты куда это намылилась? — Идем быстрее, — шепнула Люба, ускоряя шаг. — А в чем дело? — Это мой сосед по дому. Мы с ним когда-то в одном классе учились. — И что? — не понял Вадим. — Ну, когда-то мы с ним дружили, еще в девятом классе. Сто лет назад. Но он почему-то считает, что у него есть на меня какие-то права. Подумаешь, целовались мы с ним, так это когда было. А теперь он совсем свихнулся, пьет по-черному, постоянно в драки влезает. — Любаня! — не отставал пьяный злой голос. — Ты чего, нового фраера завела? Да погоди, куда бежишь-то, познакомила бы, мы бы с ним выпили по стакану, обменялись бы впечатлениями, где у тебя самые сладкие места, а где — самые мягкие… Вадим резко остановился. — Ну, иди, иди, меняльщик, ближе подходи, сейчас впечатлениями обменяемся, — спокойно сказал он, поворачиваясь лицом в ту сторону, откуда доносился голос. Из темноты возник здоровенный громила с тупым испитым лицом. Вадим понял, что драться с ним не придется. Он был высоким и мощным, но не тренированным, а от постоянного питья реакция и скорость давно сошли на нет. — Вадим, не надо, — услышал он из-за спины дрожащий голосок Любы. — Не связывайся ты с ним. Ты же видишь, он пьяный, ничего не соображает. — Кто не соображает? Кто пьяный? — взревел громила. В ту же секунду он замахнулся, держа в руке неизвестно откуда взявшийся булыжник, а в следующее мгновение рухнул на колени и взвизгнул от боли. — Пошли, — скомандовал Вадим, снова обнимая Любу за плечи. — Как же тебя угораздило с таким идиотом связаться? — Да кто же знал, что он таким станет, — вздохнула Люба. — В школе хорошим парнем был, отличником, между прочим, чемпионом района по конькам. Потом, конечно, дурь из него полезла, ну как из всех лет в семнадцать-восемнадцать лезет. Потом вроде стало проходить, попивал, правда, но не больше других. А в последние полгода как с цепи сорвался, прямо не узнать человека, как будто его подменили. Чуть выпьет — и пошел искать, кому бы морду начистить. Ко мне постоянно цепляется, мы же в одном доме живем, я тебе говорила, после восьми вечера без родителей стараюсь на улицу не выходить. — Так это из-за него? — Не только, но и из-за него в том числе. Вон посмотри, что делается. Люба показала куда-то в сторону. Вадим присмотрелся и увидел сквозь ветви густого кустарника мелькающие тени. Через мгновение он понял, что трое или четверо молодых мужчин с остервенением пинают ногами еще одного, лежащего на земле. — У нас такое можно каждый вечер увидеть. То на одной улице, то на другой. Вадиму казалось, что у агрессии есть запах, терпкий, острый, пронзающий все тело запах, исходящий от людей, несущих в себе разрушение и смерть. Он чувствовал этот запах, и к горлу подкатывала мерзкая тошнота. Сейчас все здесь было не так, как утром. Совсем не так. Перед глазами вставали те фотографии, которые ему показывала Каменская. Один из растерзанных трупов был обнаружен, кажется, как раз в этом самом сквере. Господи, как же люди живут здесь? Что за дети у них растут? Ведь у детей психика неустойчивая, они-то в первую очередь испытывают на себе влияние установки, которую смонтировали на крыше Института, скрыв от всех ее страшный эффект. Скрыв для того, чтобы иметь возможность сделать прибор для повышения боеспособности войск. И заплатив за это ТАКУЮ цену… — Где здесь поблизости автомат? — спросил он. — Мне нужно позвонить. 3 Они допрашивали Бороздина уже почти два часа. При нем было слишком много улик, чтобы имело смысл кроить какую-нибудь сложную ложь. Поэтому он просто молчал, лишь изредка бросая ничего не значащие реплики. Настя устала. Она чувствовала, что начинает медленнее соображать. Начиная с вечера пятницы, когда она поняла, что ее три раза почти убили, и до нынешнего момента, до вечера вторника, прошло примерно девяносто часов. Девяносто часов невероятного напряжения, страха, бессонницы. Организм отказывался существовать и нормально функционировать в таком режиме, он требовал чувства безопасности, еды и сна. — Я повторяю свой вопрос, — монотонно говорила она. — Для чего вы пришли к Надежде Андреевне Шитовой? Молчание. — Следующий вопрос: почему вы сказали ей, что ваше имя — Геннадий Иванович Лысаков? Молчание. — Как вы объясните тот факт, что в вашем портфеле были найдены письма, подписанные Лысаковым? — Откуда у вас ампула с цианидом калия? — Какой документ для министерства вы распечатывали на принтере Лысакова? Молчание. Молчание. Молчание.