— Галина! Еще хоть одно слово, и я поставлю тебя на место. Ты, Галя, не заводская. Ты тут живешь на птичьих правах, так что посмеешь мне перечить — и вылетишь из общаги, как пробка из бутылки. Парикмахерша, пробормотав мне пожелания «приятного» вечера, развернулась и пошла с подругой наверх. Запуганная практикантка — следом. Наверняка она представила разгромную характеристику по итогам практики: «…в быту вела себя развязно, правила социалистического общежития не соблюдала». С такой характеристикой немудрено до последнего курса не доучиться. — Так их, Андрей Николаевич! — одобрила вахтерша. — А то совсем распоясались! Ладно, Галька пошла хвостом вертеть, ей, курве, терять нечего, а эта новенькая, ссыкуха, куда намылилась? Ей хоть восемнадцать-то есть? — На третьем курсе учится, значит, уже есть. У себя в комнате я переоделся, вскипятил чаю. Вообще-то в общежитии запрещено в жилых комнатах пользоваться электронагревательными приборами, но все семейные и «блатные» плевали на этот запрет. Я — тем более. Ко мне в комнату ни одна жилищно-бытовая комиссия с проверкой не зайдет. По коридору в сторону туалета прошла первая партия подвыпившей молодежи. Сейчас начнется хождение туда-сюда-обратно! До самого утра покоя не будет… А мне сидеть в комнате одному? Ради чего? Ради Лариски, которая как узнает, что я Первого мая дежурю, так губки подожмет: «Ты всегда так! На тебя никогда надеяться нельзя!» — Тихо ты! — раздался громкий мужской шепот за дверью. — Андрюха Лаптев сегодня не в духе с работы пришел. Гальку-парикмахершу ни за что ни про что на проходной отодрал. Какое многозначительное слово «отодрал»! В другой день этот паренек наверняка бы употребил иное, более нейтральное слово, но сегодня, сегодня сама атмосфера, царящая в общежитии, дурманит всем головы. Сегодня будет ночь вина, любви, свободы, женских разборок и пьяных базаров. Жизнь продолжалась. У соседей слева заплакал ребенок. Соседи снизу, чтобы не слышать его плач, врубили музыку. За окном водитель хлебного фургона посигналил вахтерше, чтобы открывала ворота. «Если синусоида моей личной жизни стремительно идет вниз, то самое глупое, что можно придумать, — это пассивно сидеть и ждать, когда все наладится. Ничего само собой не наладится. Надо действовать. С кого начать?» Кандидаток на замену Калмыковой было две. Первая — это Татьяна Филиппова с нашего завода. С тех пор как в отношениях между мной и Лариской началось явное похолодание, Татьяна стала оказывать мне недвусмысленные знаки внимания, мол, в одной общаге живем, а я девушка симпатичная и незакомплексованная. Вторая кандидатка — светленькая практикантка. Практикантка была симпатичнее, Филиппова — доступнее, значит, начинать надо с нее. Самому идти в девичью комнату мне не хотелось, так что пришлось прибегнуть к помощи посредника. В мужском умывальнике, куда собрались покурить и пообщаться холостяки со всего этажа, я нашел Шамиля, шустрого татарчонка, недавно вернувшегося из армии. — Шамиль, найди Таньку Филиппову, скажи, что ее к телефону зовут. На принятом в общежитии жаргоне «позвать к телефону» означало вызвать человека для разговора на запасную лестницу. Единственный городской телефон, к которому теоретически могли позвать жильца общежития, был на проходной, но ни одна вахтерша к нему никого звать не станет. Да и как она позовет, если ей со своего поста отлучаться запрещено? На запасной лестнице был полумрак, с этажей доносились звуки набирающего силу веселья. Вызванная из-за стола Татьяна была под хмельком. По случаю всеобщего застолья на ней был розовый польский батник — дефицитнейшая вещь, в магазине не купишь. Я бы на месте Тани поберег батничек для более торжественного случая. — А, это ты! — «разочарованно» протянула Филиппова. — Чего позвал? — Пошли ко мне, чай попьем, музыку послушаем. — Я решил сразу же брать быка за рога: «да» — да, «нет» — нет. Мы люди взрослые, что означает приглашение в гости к холостому мужчине — ежу понятно. Чего крутить вокруг да около? — Андрюша, скажи, а что такое сегодня случилось, что ты до меня снизошел? Ты поссорился со своей Ларисой или у нее сегодня неприемные дни? Судя по тону, она решила набить себе цену, помотать мне нервы перед тем, как милостиво согласиться лечь в мою кровать. — Желаю приятно провести вечер, — похлопал я ее по плечу. — Береги батник, а то прожжешь нечаянно сигаретой! Пока она обдумывала, что ответить, я вышел с лестничной площадки. — Андрей, — раздалось мне вслед, — запомни, так девушку в гости не приглашают! Я ничего не стал отвечать. Облом так облом. Как-нибудь переживу. В коридоре меня из общей кухни окликнула Инга: — Андрей, я не могу от плиты отойти. У тебя есть закурить? Я зашел на кухню, угостил ее сигаретой. — Ищешь по общаге, кого бы к себе на ночь заманить? — цинично спросила Инга, помешивая закипающее молоко в кастрюльке. — Рано вышел. Подожди часок-полтора, скоро девки перепьются, и тогда любую выбирай! Я был едва ли не единственным человеком в общежитии, с кем Инга поддерживала отношения. Остальные жильцы, и мужчины, и женщины, сторонились ее и старались не иметь с ней никаких дел. Причиной тому были ее колючий характер и зэковская внешность: на веках у Инги была татуировка «Не буди!», на кистях рук — примитивные наколки. По возрасту она была еще молодая, не больше тридцати лет, но одевалась всегда неряшливо и бедно. Комнату в общежитии она получила как мать-одиночка. — Инга, а если я тебя к себе позову? — спросил я. В развернутом виде это предложение должно было бы прозвучать так: «Инга, а если я наплюю на то, что ты страшненькая и вся какая-то потасканная и позову тебя к себе? Что ты на это скажешь?» — Андрей, я не сплю с маленькими мальчиками. В ее ответе не было ни иронии, ни сарказма, ни издевки — только сухая констатация факта: «Как мужчина ты меня не интересуешь». Интересно, а кто же ее тогда заинтересует? Я ни разу не видел ее с мужчиной, но кто-то же был отцом у ребенка! А что ребенок это ее, сомневаться не приходилось — в первые месяцы Инга кормила младенца грудью. Вернувшись к себе, я включил транзистор, стал искать музыку. В дверь осторожно постучали. «Опачки, неужели Татьяна передумала! Поздно, голубушка, поздно!» Я открыл дверь, но вместо Филипповой в комнату ввалилась пьяная Маринка Селезнева. «Мать его! — подумал я. — Только тебя мне тут не хватало!» Марина была очень раскованной во всех отношениях девицей. К слову сказать, это из-за нее разбили стекло в мужском туалете. — Андрюша, — она повисла у меня на плечах, — ты правильно сделал, что Таньку отшил! Андрюша, я сегодня от тебя никуда не уйду! — Погоди, Марина, погоди! — забормотал я, отстраняясь от ее слюнявых губ. — Марина, я тоже тебя люблю, но только не сегодня. Марина, мне завтра на работу рано вставать! Марина! Я с силой встряхнул ее. — Марина! Меня сейчас на работу вызывают! Все, иди, солнышко, мне пора в райотдел ехать. Насилу я выпроводил ее. Чего-чего, а заниматься любовью с Селезневой я не буду. Неохота потом перед врачами в кожвендиспансере краснеть. Минут через двадцать ко мне заглянул Шамиль. — Андрей Николаевич, пойдем, с нами посидишь. Там все свои собрались. Пошли, все равно ведь спать не дадут. — Пошли, — неохотно согласился я. В этот вечер я соблюдал похвальную умеренность в спиртном, так что на другой день на работе воду стаканами из графина не пил. Глава 5 Язык татуировок Для сотрудников уголовного розыска в нашем райотделе каждая суббота до обеда была рабочей. Обычай выходить на службу в законный выходной день ввел еще Вьюгин, когда был заместителем начальника Заводского РОВД по оперативной работе. С практической точки зрения пребывание инспекторов ОУР в субботу на рабочем месте смысла не имело. Выходной — он ведь и есть выходной, из-под палки работать никого не заставишь. Как правило, по субботам после развода инспектора рассаживались по своим кабинетам и делали вид, что занимаются бумажной работой: подшивают дела, пишут отчеты, справки. На самом деле, перекладывая папки с делами с места на место, мои коллеги начинали неспешный разговор, который через некоторое время перерастал в бурный диспут, полный эмоций и ненормативной лексики. Темы для споров были самые различные, но всегда, если одна часть инспекторов считала стакан с водой наполовину полным, то другая яростно возражала: «Он наполовину пустой!» Так, один из самых бурных споров возник вокруг личности иракского президента Саддама Хусейна: инспектор Матвеев утверждал, что Хусейн — это арабский Гитлер, а Шахбанов и Андреев считали его революционером, коммунистом, главным союзником СССР на Ближнем Востоке. Спрашивается, на кой хрен вам сдался этот Саддам Хусейн, если вы даже портрета его никогда не видели? Но спор ради спора — это традиционное субботнее развлечение в нашем отделе. Сегодня повод для диспута дал я. — Мужики, — обратился я к инспекторам, — кто-нибудь из вас знает, у нас в области есть спецшкола для малолетних преступниц? — А что, для девчонок спецшколы есть? — удивился Петровский. — Если для пацанов есть, то должны быть и для девчонок, — логично предположил Матвеев. — Но я про такую в наших краях не слышал. — Второй вопрос, — продолжил я. — Что означает обвитая колючей проволокой роза, над которой кружится шмель? — Это вопрос в продолжение темы про спецшколы? — спросил Елькин. — Если роза выколота на бедре, то эта женщина — лесбиянка. Если роза с шипами — то активная. Про колючую проволоку и шмеля ничего не скажу. — Андрюха, где это ты такую фифу встретил? — заинтересовался Матвеев. — Со мной в одном общежитии живет. Я проверял, она не судимая. — У нее еще наколки есть? — Есть, целый комплект. На веках у нее татуировано «Не буди!», на большом пальце правой руки знак — «Смерть буграм!» На кисти левой руки пять точек — «Я под конвоем». Над правой грудью выколота глазастая ящерица, точно такая же, как на коробке из-под ботинок «Саламандра». Про розу в колючей проволоке я уже сказал. — А как ты у нее наколку-то на груди увидел, а? — хитро подмигнув, спросил Елькин. — Она при мне ребенка грудью кормила. — Значит, так, — немного подумав, сказал Матвеев. — Если эта твоя знакомая и вправду была в спецшколе, то и роза, и ящерица, скорее всего, ничего не означают.