— Девушка… это рассказ о семье. — Ах, — облегченно выдохнул мистер Уошберн. — Прекрасная тема… К сожалению, редко затрагивается в балете. Возможно, только Тюдор с ней справлялся. — Будет лучше, чем у Тюдора. — Не сомневаюсь. — Так что же там произойдет, в чем заключается конфликт? — Все очень просто, — улыбнулся Уилбур. — Девушку убивают. Брови мистера Уошберна от удивления полезли вверх, а мои от раздражения осели вниз. — Убивают? А вы не думаете, что при данных обстоятельствах это будет для нашей труппы, ну… не совсем уместной темой? — Я всегда могу передать его в Театр балета. — Но, дорогой мой, я совсем не собирался предлагать вам отказаться от постановки или изменить ее тему… Я только предположил, что в свете недавних событий… — Это будет мифический сюжет, — наставительным тоном пояснил Уилбур, неожиданно демонстрируя коммерческое чутье в таком далеком от коммерции вопросе. — Ну, вам и карты в руки, — весело отмахнулся мистер Уошберн. — Кто вам понадобится? — Большая часть труппы. — Игланова? — Не думаю… если только она не согласится на роль матери. — Боюсь, на это она не согласится. Можете использовать в этой роли Керол, она немного отяжелела… зато очень хорошая характерная актриса. А кто будет танцевать девушку? — Думаю, Гарден, — сказал Уилбур, и я обнаружил, что он мне нравится. Какой неожиданностью станет это для Джейн! Выступить в новом балете, поставленном для нее таким хореографом, как Джед Уилбур! Все складывалось просто изумительно. — Мне понадобятся все мужчины. Луи может исполнить роль ее мужа… Кстати, для него это очень неплохая партия. Там столько огня… Потом там еще два брата и ее отец. Один из братьев с ней играет… Они еще детьми привыкли жить в собственном иллюзорном мире. Мальчик-мечтатель ее теряет, она переходит к другому брату — человеку действия, тот в свою очередь ее теряет, и она переходит к Луи. Но, конечно, все это время она принадлежит отцу (кстати, хорошая партия для старика Казаняна), а мать ее ненавидит. Когда она выходит за Луи, в семье начинаются большие неприятности… возможно, что-то вроде Троянской войны. Но в конце концов девушку убивают. — Кто ее убивает? — спросил мистер Уошберн. — Конечно, отец, — спокойно сказал Уилбур. Какое-то время никто не произнес ни слова. Потом мистер Уошберн хмыкнул. — Вам не кажется, что немного неясен мотив? — Нет, мотив совершенно классический… Грех, ревность, кровосмешение. — А не лучше ли для него убить ее мужа? — предложил я, напуганный смыслом сказанного. — Нет, он очень рациональный человек… И понимает, что парень просто удовлетворяет свои потребности. Тот никак с ним не связан, тогда как дочь связана. Девушка предала его и братьев… и мать тоже. — Интересно было бы посмотреть, как вы все это изобразите, — сказал мистер Уошберн, контролируя себя гораздо лучше, чем я, хотя смущены мы были одинаково. — Кстати, — сказал я Уилбуру, — «Глоуб» хотела бы знать, не собираетесь ли вы сделать какого-нибудь заявления в связи с обвинениями в симпатиях к коммунистам. — Скажите им, что я не коммунист… И уже два суда меня полностью оправдали. Казалось, Уилбур выглядит совершенно спокойным, и меня несколько удивляло, почему все это происходит. Ведь пикеты так и продолжали маршировать по улице перед зданием оперы с плакатами, осуждающими не только его, но и нас. Достаточно скоро мы это выяснили. — Я подписал контракт с Хейсом и Марксом на то, что осенью поставлю для них новый мюзикл. Можете передать это в газеты. — И Уилбур зашагал в сторону гримерной Луи. — Думаю, это полностью его оправдывает, — согласился я. Хейс и Маркс, которых иногда собирательно называли «Старой Славой», были известны как самые знаменитые и самые консервативные авторы бродвейских мюзиклов. Возможность работать на них вполне могла служить доказательством патриотизма, лояльности и профессионального успеха. — Мелкий поганец, — буркнул мистер Уошберн, впервые за все время нашего короткого знакомства скатываясь на уличный жаргон. — Я знал, что у меня будут проблемы. Меня предупреждали. — А какая вам разница? Вы уже получили от него по крайней мере один приличный балет, а к тому времени, когда будете открывать следующий сезон в Нью-Йорке «Мученицей», про весь скандал давно забудут. Судя по тому, что я слышал, полиция с минуты на минуту собирается арестовать Майлса. — Я удивляюсь, почему этого до сих пор не сделали, — пробурчал мистер Уошберн, впервые признавая, что кто-то из его труппы все-таки может быть виновен в убийстве. Разговор с Уилбуром его явно потряс. — Я знаю почему, — нагло сказал я. — Знаете? — Все из-за ножниц. Они все еще не до конца уверены… Не могут понять, какова моя роль… — Я уверен, что причина иная. — Что же тогда? — Не знаю… не знаю. — Мистер Уошберн выглядел встревоженным. Мимо нас шумно пробегали танцовщицы, одетые для «Шахерезады». Одна блондинка так покачивала задом… — Да, — вспомнил он, с трудом отведя взгляд, — сегодня вечером леди Эддердейл устраивает прием в честь нашей труппы… Приглашены только ведущие артисты, конечно, никаких фотографов — кроме ее собственных. Вам также следует там быть, галстук-бабочка… Сразу после окончания последнего балета. Я не совсем уверен, что правильно устраивать прием так сразу после той трагедии… Но она слишком важная наша покровительница, чтобы ей отказать. Я был потрясен и не мог не согласиться. Леди Эддердейл устраивала лучшие приемы в Нью-Йорке. Эта наследница мясного короля из Чикаго в свое время вышла замуж за титул… Я принялся лениво размышлять, не поискать ли мне на этом приеме богатую жену — голубую мечту каждого разумного мужчины. Подумав о браке, я спросил мистера Уошберна, замужем Игланова в данный момент или нет. Он рассмеялся. — В данный момент она занята разводом в Мексике… Я знаю, потому что помогал ей в этом деле, когда мы выступали в Мехико-сити. — И за кем она тогда была замужем? — Вы не знаете? Я думал, до вас уже дошло. Но нет, дайте подумать, мы не использовали этот момент в афишах почти пять лет… Она была замужем за Алешей Рудиным. Глава 4 1 Как говорит пословица, леди всегда леди, особенно, если речь идет об Альме Шеллабаргер из Чикаго, лет в двадцать вышедшей за маркиза Эддердейла. Потом в двадцать четыре она вышла за кого-то еще, потом еще и еще, и так до тех пор, пока в пятьдесят не осталась одна. Она все еще пользовалась титулом маркизы, несмотря на все прочие фамилии, которые довелось носить за эти годы. Казалось, против этого никто не возражал, потому что, несмотря на серьезно оскудевшие доходы, приемы она давала столь же блестящие, как прежде, когда она являлась в великосветском обществе с физиономией испуганной лошади и всей наличностью Шеллабаргеров, полученной от забоя свиней и овец. Впрочем, ее доходы оставались вполне приличными, хотя уже не было дома в Париже, виллы на Амальфи или замка в Ирландии; остались только дом на Парк-авеню и вилла на Палм-бич, где и устраивались пышные торжества. Мне говорили, что у нее за столом никогда не подают свинину или баранину, а только домашнюю птицу, рыбу и дичь. Явный комплекс вины, как сказал бы за небольшое вознаграждение любой психоаналитик. Мы с мистером Уошберном прибыли раньше остальной части труппы. Как правило, он ждал, пока соберется Игланова, и потом сопровождал ее. Но нынче вечером по каким-то причинам дожидаться примы не стал. Мы оба страшно парились в наших смокингах: его был белым, а мой — черным, — четкое указание на разницу в наших доходах. К счастью, в доме было прохладно: поток охлажденного воздуха встретил нас в холле, обширном зале с колоннами серого мрамора, мраморным полом и греческими скульптурами в нишах. Лакей принял наши пригласительные и провел по лестнице, где дворецкий объявил наши имена примерно сотне разнаряженных гостей. Гостиная напоминала зал ожидания вокзала Пенн-стэйшн, отделанный царем Мидасом. Мы двигались к хозяйке, стоявшей под люстрой в центре комнаты; она была вся в зеленом и брильянтах, принимала гостей с полуулыбкой и невнятно бормотала приветственные слова, словно была не вполне уверена, почему она здесь и что делают здесь эти люди. Я подумал, что гости выглядят так, словно ожидают поезда. — Дорогая Альма, — сказал мистер Уошберн, начиная разбухать в размерах, как было с ним всегда в присутствии огромных денег. — Айвен! — Они обнялись, как две механические куклы, как те фигурки, которые выходят каждый час из старинных часов. Я склонился над ее рукой в лучшем стиле Большого балета. — Бедняжка, — вздохнула Альма, вглядываясь желтыми глазами в моего патрона. — Какое несчастье! — Следует и в плохом находить хорошее, — вежливо заметил мистер Уошберн. — Я там была, — буквально выдохнула Альма Эддердейл, на мгновение закрывая глаза, словно пытаясь припомнить так живо, как только могла, каждую деталь того ужасного вечера. — Тогда вы знаете, как все происходило… — Да, конечно, конечно. — Это ужасное падение… — Разве я смогу его забыть? — Конец жизни… жизни великой балерины. — Если бы только можно было что-то сделать. Я подумал, что это можно устроить. Мистер Уошберн мог бы немедленно предложить поставить балет в память Эллы Саттон и предложить заплатить за постановку, костюмы и работу хореографа столь знаменитой меценатке, как маркиза Эддердейл. Однако мистер Уошберн оказался столь удивительно тактичным.