— Не очень, — сознался я. — Вы из солисток? — До этого мне слишком далеко. Хотя меня назначили дублершей… — Чьей именно? — Эллы Саттон. Она — звезда… Я имею в виду — звезда в этом балете. Вообще-то она из второго разбора… С Иглановой не сравнить. Кто такая Игланова, я знал. Думаю, каждый, кто хоть что-то слышал о балете, должен был знать про Анну Игланову. Я читал о ней только сегодня утром, перед встречей с мистером Уошберном, чтобы не выглядеть полным невеждой. Правда, вскоре я выяснил, что текст в программках не слишком совпадал с действительностью, хотя что-то общее между ними было. Действительно, она была звездой во времена Нижинского, истинно русской балериной старой императорской балетной школы. Но ей был пятьдесят один, а не тридцать восемь, она пять раз побывала замужем, а не один, и она не была величайшей балериной времен Дягилева, — ее считали одной из самых слабых солисток его труппы. Откуда современникам было знать, что у нее суставы как шарикоподшипники, а легкие — как насос и что с такими данными она переживет всех сверстников и будет царить, как живая легенда, так что один ее выход на сцену будет приводить в восторг публику, вызывая слезы ностальгии на глаза людей, которым довелось увидеть балет только после последней войны. — А где сама Саттон? — спросил я. — Где-то там, за кулисами, разговаривает с Уилбуром. Миссис Саттон оказалась симпатичной женщиной с крашеными волосами, зачесанными назад и разделенными пробором посередине — классическая прическа балерины. Она была в длинном белом платье, в волосах — несколько красных роз. Фигура у нее была безупречной, хотя слишком выделялись мышцы на икрах. У Джейн Гарден, как я заметил, этого не наблюдалось. — Почему вы не в костюме? — спросил я. — Разве это не генеральная репетиция? — Мой костюм еще не готов. Но мне хотелось бы, чтобы наконец начали. — А почему этого еще не сделали? — Думаю, ждут Луи… Луи Жиро. Он первый танцовщик — и вечно опаздывает. Потому что все время спит. Это всех страшно раздражает… особенно Уилбура. — Но почему он не примет меры? — Кто? Уилбур? Он для этого слишком влюблен. — Влюблен? — Конечно… все об этом знают. Он просто без ума от Луи. «Ну что тут поделаешь, это балет», — подумал я, мысленно взяв на заметку, что следует сохранить мисс Флин в полном невежестве относительно отношений, царящих среди моих новых коллег по работе. — Интересно, — задумчиво протянул я и повернулся к Джейн Гарден, — не смогли бы вы уделить мне несколько минут вечером после спектакля? Мы могли бы пойти куда-нибудь поужинать. Понимаете… — я понизил голос, — мне нужно очень быстро и очень много узнать о балете. И очень помогло бы, если бы вы объяснили мне некоторые вещи. — Вы очень милы, — мисс Гарден неожиданно улыбнулась, на румяном личике сверкнули ослепительной белизны зубы. — Может быть… О, вот идет режиссер. Вам лучше не мешаться под ногами: сейчас начнется репетиция. Тут меня отыскал мистер Уошберн, и мы прошли в зал, где импресарио представил меня ряду влиятельных лиц и простых поклонников балета, а также Алеше Рудину, — приятному пожилому мужчине, режиссеру и директору труппы, и дирижеру, имени которого я не запомнил. Джед Уилбур, молодой человек с преждевременной сединой, вышел на сцену и начал что-то объяснять высоким гнусавым голосом. Я подумал, что все танцовщики смотрятся очень симпатично. Девушки были в серых трико, с розами в волосах, а юноши одеты по моде 1910-х годов. Но явно еще не все было готово. — Где Луи? — неожиданно спросил Уилбур. — Разве он не знает, что сегодня генеральная репетиция? — Он вечно опаздывает, — напомнила Элла, пристраивая на место фальшивые ресницы. — Думаю, он спит. — Я просто даю отдохнуть ногам, — возразил Луи, неторопливо выходя на сцену той странной утиной походкой, которой ходят все танцовщики, так как им постоянно приходится выворачивать ноги. Он был довольно крепко сложен, для танцовщика достаточно высок и мускулист, с кудрявыми черными волосами и голубыми глазами. — Ну почему ты никогда не можешь прийти вовремя? — спросил Уилбур, и глаза его затуманились. Ясно было, что этот момент для него очень важен. Закончен большой труд… на сегодняшнем спектакле соберутся все критики. — Я же здесь, Джед. Можно начинать. Элла покосилась на него, Уилбур пробурчал что-то невразумительное. И зазвучала увертюра. Постановка оказалась очень симпатичной. Голубое небо, которое казалось темным, когда пошел занавес, начало постепенно светлеть по мере нарастания музыки. На сцене появился кордебалет (восемь юношей и восемь девушек). В центре сцены на заднике красовалась большая скала, а над ней — огромное желтое солнце а-ля Ван Гог. Сюжет, если можно сказать, что у «Затмения» был сюжет, состоял в том, что девушка (Саттон) любила юношу (Луи), которому нравились все девушки в их компании, кроме нее. Разочарованная и отчаявшаяся, она решила отомстить и сбежала от счастливых юношей и девушек, которые в этот момент занимались утонченными любовными играми. Те были так стилизованы, что ни одна бабуля ни за что не заподозрила бы, что происходит на сцене на самом деле. Элла пряталась за скалой, пока Луи исполнял свой сольный номер. Потом появилась и, всячески выражая мстительное негодование, медленно, как злой дух, вознеслась в воздух, затмив солнце. Зрелище показалось мне великолепным. Луи настигает Эллу посреди ее сложного подъема, и на сцене они больше не появляются, в то время как музыка продолжает звучать, а сцену заполняет кордебалет в роскошных костюмах, и начинаются дикие пляски, что подтверждает все суровые замечания, которые мне приходилось слышать от наиболее рафинированных балетоманов. Хотя генеральная репетиция прошла не слишком гладко, она все же позволяла надеяться, что вечерний спектакль завершится триумфом. — И что вы думаете? — спросил меня Уошберн после репетиции. — Великолепно! — ответил я, как и подобает агенту по связи с прессой. — Я думаю… — начал мистер Уошберн, но не сумел закончить фразу: на сцене поднялся какой-то шум. Занавес оставался поднятым, опять загорелись огни. Луи, повернувшись спиной к просцениуму, осторожно стирал пот кусочком туалетной бумаги. Юноши и девушки стояли в глубине сцены, наблюдая, как переругиваются Элла с Уилбуром. — Джед, я настаиваю, чтобы все это переделали. Я больше не буду летать на этой чертовой штуке. — Но ведь это самый важный момент спектакля. — Ну и что? Я не стану этого делать. У меня кружится голова, я просто не могу болтаться в воздухе. — Мы поручим одному из рабочих, чтобы он отводил вас за сцену… он просто потянет за трос. — Нет, ничего не получится! — Раньше вас эта идея не беспокоила. — Сама идея и сейчас меня не беспокоит. Но я никогда не думала, что будет так высоко. — Почему бы не закрепить ее как следует? — предложил Луи. — Ты бы лучше молчал! — взъярилась она. — Я чуть ногу не сломала. Он специально это сделал. Готова поклясться, он намеренно меня бросил! Мистер Уошберн дал им возможность еще несколько минут выяснять отношения, потом поднялся на сцену и быстро навел порядок. Договорились, что вечером Эллу будут поднимать на тросе, но гораздо медленнее, и, кроме того, она не будет кружиться в воздухе. — Вы поступили мудро, как истинный политик, — польстил я мистеру Уошберну, когда мы направились к гримерным. — Перед премьерой всегда начинаются споры… я бы назвал их разрядкой. — Однако несмотря на попытку сделать вид, что ничего существенного не произошло, лицо его веселым не казалось. — У вас не появилось никаких идей насчет пикетов? Я кивнул. — Я уже позвонил Элмеру Бушу в «Глоуб» — это газета, в которой я прежде работал. Он напечатает статью, посвященную Уилбуру и спектаклю, под названием «Охота на ведьм в театре». — Отлично, — кивнул мистер Уошберн, на него это явно произвело впечатление. Мысленно я взял на заметку, что стоит позвонить Элмеру Бушу и предложить ему такую статью. Насколько я знал, он возражать не станет. — Прежде чем предпринять еще какие-то шаги, я бы подождал до того момента, когда мы увидим эти пикеты. Я хочу сказать, возможно, они сами нам что-то подскажут: понимаете, оскорбительное поведение, нарушения общественного порядка, хулиганство или что-то в этом роде. Кстати, — добавил я, — если уж зашла речь про оскорбительное поведение, то часто мисс Саттон закатывает подобные сцены? — Не часто, — сказал мистер Уошберн, и мы подошли к костюмерной, на двери которой красовалась звезда. — Обычно она приберегает их для мужа. — Ее мужа? — Майлс Саттон, дирижер… Тот крупный мужчина с бородой. У меня начала кружиться голова. Здесь все были повязаны друг с другом, официально или неофициально. Я никак не мог в этом разобраться. Балерина Элла Саттон оказалась женой дирижера Майлса Саттона, а хореограф Джед Уилбур был влюблен в первого танцовщика Луи Жиро. Джейн Гарден, дублерша Эллы Саттон, казалась мне довольно симпатичной, тогда как прима-балерина Анна Игланова стояла передо мной обнаженная до пояса. Это привело меня в полное замешательство. Мы с мистером Уошберном остановились в дверях ее гримерной, когда служанка неожиданно распахнула дверь и куда-то умчалась, открыв хозяйку нашим взорам. — Заходите, Айвен, — пригласила великая балерина. — Кто этот молодой человек? — Анна, это Питер Саржент, наш новый сотрудник по связям с общественностью. — Такой молодой! — Она присела к своему туалетному столику и начала поправлять прическу. Для пятидесяти лет она выглядела довольно молодо. Тело было упругим, кожа напоминала античную слоновую кость, а груди были похожи скорее на китайские дверные ручки, чем на усладу для кормления младенцев. На шее слегка проступали жилы, лицо казалось некрасивым, но выглядело весьма экзотично: жесткие линии у рта, орлиный нос и узкие быстрые раскосые глаза. Волосы были выкрашены в темно-рыжий цвет. — Айвен, теперь я готова исполнить па-де-де. — Она говорила по-английски с таким сильным акцентом, что мне вначале показалось; что это какой-то другой язык. У нее все было другим, включая пренебрежение общепринятыми приличиями. — Думаю, мне пора, — заторопился я. — Нужно сделать несколько телефонных звонков. Я попытаюсь связаться с фоторепортерами. — Недурная мысль, — кивнул мистер Уошберн. — Симпатичный молодой человек, — сказала Анна в тот момент, когда я выходил. На полпути к выходу меня кто-то громко окликнул: — Привет, малыш, подойди-ка сюда. Мне было двадцать восемь, я брился каждый день и хотя в отличие от коллег по предыдущей работе коротко не стригся, но тем не менее был совершенно убежден, что выгляжу вполне мужчиной. Но, видимо, Луи Жиро относился к другим мужчинам примерно так, как Дон Жуан — к молоденьким девушкам, так что я сдержался и вошел в его гримерную. Он лежал на железной койке. Над головой работал вентилятор, на батарее сохло пропитанное потом трико. На нем не было ничего, кроме полотенца вокруг талии. — Привет, — сказал я. — Как понравился балет? Он говорил на хорошем английском с легким французским акцентом, — Луи начинал портовым грузчиком в Марселе. Никто не знал, как он попал в балет, но я подозреваю, что слухи о том, что некий богач нашел его в публичном доме и забрал в Париж, не лгали.