— Я, — не стал скрывать очевидного сыщик. — Как узнал? — По шкарам. Китаец прогон пустил, чтобы правильные люди за тебя мазу держали, если по новой на хату заедешь. Только дело твое табак. Наши тебя, ясный пень, не тронут. А вот твои менты точно у катают, это я тебе в цвет базарю. Сидор-пидор спецом бригаду шерстяных с крытки подтянул. Они так делают, когда ломать кого-то надо. Держи ступень. Авось отмашешься. И угловой бросил Крюкову тускло блеснувшую металлическую пластину. Это был выдранный из ботинка, заточенный с одной стороны ступинатор. Крюков подобрал его и убрал в карман. — Благодарю. Он был в курсе того, что «спасибо» в тюрьме говорить не принято. Угловой закурил. — Менты, суки, полный беспредел творят. Не был бы ты мусором, за тебя весь острог вписался бы. А так, извини. Урки нас не поймут. Крюков не успел ответить. Щелкнул засов на двери камеры и сыщику велели выходить. На прощанье он кивнул угловому. — До встречи на воле! Тот в ответ только криво ухмыльнулся. Конвоир провел Крюкова вдоль всего коридора в другой его конец. Здесь он приказал: — К стене, руки в стороны! Затем неторопливо обхлопал карманы Крюкова. Добрался и до ступинатора. Послеалкогольное состояние мешало сыщику соображать и быстро действовать. Конвоир покрутил заточку в руках. — Слышь, а ты правда из наших? — тихо спросил он. Крюков обычно на дурацкие вопросы не отвечал, но на этот раз, ввиду важности момента, предпочел все же уточнить. — Из кого это «из ваших»? — Ну, из ментов. Темнить перед смертью капитану не было никакого смысла, тем более что его инкогнито было давно раскрыто. — Да, — признался он. — Опер я. Из спецухи. Кердык вашему Сидору. Не сегодня-завтра сам здесь окажется. Только ненадолго. Думаю, в первую же ночь повесится в камере, дольше не протянет. Так что держись от него подальше, чтобы, когда он рухнет, тебя не придавило. — А что я? — пробурчал конвоир себе под нос. — Мы люди маленькие. Он постучал ступинатором по ладони и сунул его обратно в карман Крюкову. — Ты это, — еще тише сказал он, — как наседать начнут, сразу в тормоза ломись, в дверь то есть. Я тут, поблизости буду. Сразу открою. Держись, опер, авось прорвешься. Крюков вошел в камеру. Она была относительно просторной. Вдоль одной из стен тянулись двухъярусные шконки. В углу возвышался «совмещенный санузел» — унитаз, над которым торчал кран. Центр камеры занимал стол с двумя скамейками. На шконках сидели и курили трое мохнорылых юнцов. Все были плечисты и крепки, как сказочные богатыри. С появлением Крюкова вся троица уставилась на него чистыми прозрачными глазами наркоманов. И в их пустых взглядах сыщик прочел свой смертный приговор. Глава десятая Разоблачение Всякий раз. когда в прессе вновь муссировался вопрос о целесообразности введения смертной казни, Крюков вспоминал не о маньяках-потрошителях, не о братве, которая косит друг друга на разборках, а именно о таких спокойных, хорошо развитых физически молодых людях. На следственных экспериментах они очень подробно и обстоятельно показывали, как набрасывали своим жертвам петлю на шею, пронзали тело ножом или били молотком по голове. И проделывали они это не из ненависти к тем, кого убивали или насиловали, и не из-за куска хлеба, а исключительно с целью получить удовольствие: оргазм, дозу наркотиков или, на худой конец, стакан водки. Их патологическая склонность к насилию вызывала страх у окружающих, создавала им авторитет. Но только на воле. Зона их обламывала. Удел «шерстяных», такова была их кастовая принадлежность, гарантировал каждому из них место в «обиженке», поломанные конечности, отбитые внутренности, а то и место на кладбище. В зависимости от тяжести совершенного против «правильных понятий» преступления. Но таких выродков очень высоко ценила тюремная администрация. Их, как опасных зверей, изолировали от остальных обитателей тюрьмы в пресс-хатах. Там они и отрабатывали свою спокойную сытую жизнь, калеча и насилуя тех, кого администрация время от времени швыряла им на съедение. Это помогало держать остальных заключенных в страхе, ибо каждый строптивый зэк знал — после пресс-хаты он станет либо «опущенным», либо инвалидом. Не был редкостью и летальный исход. В итоге все они погибали страшной смертью, ибо рано или поздно администрация переводила их в общую камеру, а на их место сажала новых обреченных. На вид все трое отморозков выглядели вполне прилично, даже интеллигентно. Юношей с такими одухотворенными лицами скорее можно было бы встретить где-нибудь в университетской библиотеке или на дискотеке, чем в камере изолятора. При виде очередной жертвы на их лицах появилось выражение блудливой радости, только что слюни не потекли. Крюков про себя отметил, что полковник Сидоров обманул своего друга-депутата. Двумя отморозками, правда, как и обещал, не ограничился, но и всерьез его предупреждение не воспринял. А зря. Дверь камеры еще не успела закрыться, а Крюков уже обрушился на растерявшихся от такой прыти юнцов. Он не мог ждать, пока они окружат его и «растащат» на три стороны. Возись он с одним или даже двумя, третий запросто отоварит его по голове чем-нибудь тяжелым. О дальнейшей своей участи при таком раскладе сил даже думать не хотелось. Первый из аборигенов камеры, не успев даже среагировать. получил ребром стопы в кадык, впечатался в стену и захрипел. Крюков подумал, что перестарался, но угрызениями совести не мучился. Вопрос касался его жизни и здоровья. К тому же он знал, что перед ним самое настоящее отребье как с точки зрения законопослушных граждан, так и уголовников. Двое оставшихся интуитивно сработали грамотно — рванулись в разные стороны. Но одного из них Крюков успел перехватить — того, кто шарахнулся прямо ему под руку. Еще в детстве, когда он занимался в боксерской секции, его тренер часто повторял: «Разнообразие ударов и комбинаций вещь хорошая, но нужно до автоматизма отрабатывать один-два коронных». И Крюков до седьмого пота отрабатывал «коронную тройку» — встречный «кросс» свингом правой в голову — апперкот левой в печень и правой в челюсть. В то время спортивные чиновники делали ставку на комбинационный, игровой бокс. Крюков с его нокаутирующей «коронкой» плохо вписывался в их политику. Поэтому из бокса Капитан вскоре ушел, но тренировок не бросал, присоединив к ним позже дзюдо и каратэ. Второго отморозка он подсек зацепом. Парня развернуло. но упасть ему помешала стена, и он, врубившись в нее спиной, замер от секундного шока после удара. Крюкову это было достаточно. Бить свинг было не во что, он ограничился двумя апперкотами. При ударе в челюсть что-то хрустнуло, затем затылок молодца с гулким стуком врезался в поверхность стены, так что посыпалась штукатурка. Менее опытный боец не смог бы отказать себе в удовольствии замереть хоть на миг и с видом художника поглядеть на дело рук своих — как медленно стекает по шершавой стене тело врага, теряя жесткие очертания и превращаясь в округлую бесформенную массу. Но Крюков сразу после удара отскочил вправо, сделав наугад выпад назад ногой. И вовремя. Третий мерзавец, как гвардеец кардинала, нанес удар заточенным электродом как раз в то место, где секунду назад находился сыщик. Пинок ногой пришелся неточно и только оттолкнул нападавшего. Но острие электрода, зажатого в его руке, успело пронзить тело падающего напарника. Крюков прыгнул назад и, схватив незадачливого фехтовальщика за шкирку, попытался пробить брешь в стене его стриженой головой. Потом, несмотря на неудачу, повторил процедуру еще раз. Молодой человек потерял всякий интерес к сопротивлению и присоединился к двум своим сокамерникам, уже лежавшим на полу. Теперь осталось заняться профилактикой. В свое время он получил на этот счет исчерпывающие инструкции от друзей — Ляха и Графа. Жалеть поверженного противника в такой ситуации — значило обречь себя на верную смерть. «Шерстяные» его благородства оценить не могли. У них был приказ «опустить» или убить опера, и его неисполнение оборачивалось смертным приговором для них самих. Поэтому, рано или поздно, они бы до него добрались, а как долго им предстоит жить в одной камере, не знал никто. Сколько начальник захочет. Отморозков требовалось обезвредить, такова была суровая необходимость. Крюков поморщился. При массе других недостатков садистом он не был. Но никуда не денешься, надо. Он вернулся к первому из поверженных врагов. Тот понемногу приходил в себя. Увидев приближающегося мстителя, он засучил ногами и попытался забиться под шконку. — Куда? — Крюков поймал его за ногу, ударил кулаком в голень другой ноги, которой тот неуклюже попытался его лягнуть. и выволок из укрытия. — Не надо! — скулил деморализованный подонок. — Я не хотел, меня заставили! Я больше не буду! — Конечно не будешь, — успокоил его Крюков. — Ты же не Маресьев, чтобы плясать на протезах. Он прихватил плачущего богатыря за запястье, покручивая его руку и так. и этак. Прикидывал. в каком месте ее лучше сломать. Внезапно где-то совсем рядом раздался взрыв. С потолка камеры посыпалась штукатурка. В коридоре раздались крики и выстрелы. Что это? На память Крюкову пришла картинка из детской книжки с подписью: «Восстание рабов под предводительством Спартака». Прокатившись по коридору, гул затих. Перепуганный отморозок даже скулить перестал. Он прекрасно понимал, что если в изоляторе вспыхнет бунт, он сломанной рукой не отделается. Снаружи камеры загремел засов, дверь немного приоткрылась, пропуская внутрь Чапаева. Крюков не смог удержаться от смеха. — Вот это прикол! И тебя закрыли? — Не дождешься, — отрезал бывший участковый. — Я за тобой. Объясни, почему я все время должен вытаскивать тебя с кичи? В дверь осторожно просунулась голова коридорного вертухая. Он внимательно оглядел поле битвы и вздохнул с заметным облегчением. — Как ты тут? Порядок, сам справился? А я думаю, чего ты в тормоз не колотишь? Может, уже замочили, суки? Крюков оставил в покое недоломанного противника и обратился к вошедшим. — Что там за шум снаружи? Народ штурмует дворец Трех Толстяков? Чапаев усмехнулся. — Нет, просто Расул взял штурмом изолятор и освободил всех своих. Но это еще не все. Сидоров, этот мудак, догадался свалить все изъятое у группировок Расула и Бормана оружие прямо здесь, на втором этаже изолятора. Так что теперь Расулу на стволы тратиться не нужно. Получил бойцов вместе с боекомплектом. Крюков не удивился. Он ждал чего-то в этом роде. — И что Расул собирается делать дальше? Брать почту, телеграф и телефон? Или захватит Домодедово, поднимет самолеты и будет таранить Белый дом? Чапаев пожал плечами. — Не знаю, но мне кажется, после смерти сына у него совсем крыша поехала. Короче, нефига гадать. Сейчас сюда твой друг Сидоров прикатит. Пойдем лучше пивка попьем и поглядим, что дальше будет. В свете произошедших событий Крюков счел предложение бывшего участкового вполне разумным. Они попрощались с дежурным надзирателем, вышли через выломанные двери изолятора и отправились к ближайшему месторождению пива… Возобновленное телешоу занимало весь десятый этаж «Башни смерти». На одиннадцатом в это же самое время проходила историческая встреча двух криминальных гигантов. Депутат Карпушкин чувствовал себя хозяином положения. Он и вел себя соответствующим образом, вальяжно и снисходительно. Борман, напротив, болезненно переживал свою полную беспомощность. Ему оставалось только жаловаться и роптать на нового хозяина города. — Ты развязал руки Расулу, — ныл Борман. — Он окопался в городе и теперь его отсюда не выгонишь. Подожди, не сегодня-завтра он и до тебя доберется.