– Да, поднял у меня с плеча прядь и пропустил через пальцы, – объяснила Робин. – Потом, вероятно, почувствовал мое отношение и попытался выдать этот жест за отеческий. В общем, я сказала, что мне надо в туалет, но попросила его задержаться, чтобы продолжить разговор о благотворительности. А сама рванула по коридору и поменяла жучок. – Ты чертовски ловко это провернула, Робин. – По пути сюда я прослушала все записи, – сказала Робин, передавая Страйку извлеченные из кармана наушники, – и отметила кое-что интересное. Страйк послушно вставил наушники в уши, а Робин в сумочке включила воспроизведение. «…в половине четвертого, Аамир». Голос с валлийским выговором был прерван звонком мобильного телефона. Прошаркали шаги, звонок прекратился, и Герайнт сказал: «А, привет, Джимми… секунду… Аамир, закрой дверь». Опять шарканье, стук шагов. «Да, Джимми?..» После этого Герайнт, казалось, долго пытался вклиниться в нарастающую тираду. «Что… да ладно, подо… Джимми, послу… Джимми, послушай – послушай! Ясно же, что ты проиграл, Джимми, я понимаю, как тебе обидно… Джимми, прошу тебя! Мы понимаем твои чувства… да, это несправедливо, Джимми, но ни я, ни Делия не родились богачами – мой отец был шахтером, Джимми! Так что выслушай, пожалуйста! Мы вот-вот получим фотографии!» Затем он умолк, и до слуха Страйка доносились лишь подъемы и спады тона в скороговорке Джимми Найта. «Я тебя услышал, – вставил наконец Герайнт, – но, умоляю, не совершай никаких поспешных действий, Джимми. Он не отдаст… Джимми, да послушай ты! Тебе не видать этих денег – он же ясно дал понять. Теперь еще газеты… так что… нужны доказательства, Джимми! Доказательства!» Последовал еще один короткий отрезок невнятного бормотания. «Я же тебе сказал, правда ведь? Да… нет, в МИДе… ну, вряд ли… нет, у Аамира есть контакт… да… да… хорошо… непременно, Джимми. Ладно… да, хорошо. Да. Ну давай». Лязгнула брошенная на рычаг трубка; раздался голос Герайнта: «Сучонок паршивый!» Послышались еще шаги. Страйк взглянул на Робин, и та описала пальцем круг, предлагая послушать дальше. Секунд, вероятно, через тридцать заговорил Аамир – неуверенно и натянуто: «Герайнт, Кристофер ничего не обещал по поводу фотографий». Молчание, нарушаемое только потрескиванием крошечной кассеты и шорохом перекладываемых на столе Герайнта бумаг, словно звенело натянутой струной. «Герайнт, вы меня слы…» «Слышу! – рявкнул Уинн. – Боже правый, ты, лучший выпускник Лондонской школы экономики, не можешь придумать, как выманить фотографии у какого-то ублюдка? Я не прошу тебя выносить их из министерства, просто раздобудь копии. На это, надеюсь, у тебя ума хватит?» «Мне лишние неприятности не нужны», – пробормотал Аамир. «Знаешь, – сказал Герайнт, – думается мне, после всего, что мы для тебя сделали, особенно моя жена…» «Я вам очень благодарен, – зачастил Аамир. – Ну… ладно… попробую». В течение следующей минуты не было слышно ничего, кроме шарканья подошв и шороха бумаг, а потом раздался механический щелчок. После минутного отсутствия речи устройство автоматически выключилось, но вновь активировалось при звуках голоса. Вошедший – совсем другой человек – хотел выяснить, собирается ли сегодня Делия присутствовать «на подкомитете». Страйк снял наушники. – Ты все разобрал? – спросила Робин. – Вроде да, – сказал Страйк. Робин выжидательно откинулась на спинку стула. – Министерство иностранных дел? – повторил Страйк себе под нос. – Черт его знает, что он такого наворотил, если фотографиями заинтересовался Форин-Офис? – Разве нас касается, что он наворотил? – Робин вздернула брови. – Я не отрицал, что это интересно. Я только говорил, что платят нам не за это. Страйку принесли рыбу с картошкой. Поблагодарив барменшу, он щедро полил еду кетчупом. – Иззи упоминала об этом как бы между прочим, – припоминая, сказала Робин. – Не могла же она так притворяться, если он… ну, ты понимаешь… своими руками лишил кого-то жизни. Она сознательно избегала слова «задушил». Трех приступов паники за три дня было вполне достаточно. – Сдается мне, – сказал Страйк, жуя картофель, – этот анонимный звонок подсказывает… если, конечно… – запнулся он от пришедшей ему в голову мысли, – если, конечно, Джимми не надумал приплести Чизуэлла, вдобавок ко всему прочему, еще и к рассказу Билли, – что для него главное – не доказать факт детоубийства, а просто дискредитировать министра, у которого и так на хвосте сидит пресса. Есть еще интернет, ты же понимаешь. Там куча народу заявляет, что членство в партии тори уже равноценно детоубийству. Возможно, Джимми таким образом надеется усилить свое давление. Страйк задумчиво наколол на вилку несколько кусочков жареной картошки. – Хотел бы я знать, где сейчас Билли, да только некому поручить розыск. Барклай не заметил никаких признаков его присутствия, и, по его словам, Джимми даже не упоминал, что у него есть брат. – Билли сказал, что его держат взаперти, – осторожно напомнила Робин. – На слова Билли, честно говоря, особенно полагаться не стоит. Я знал одного парня, «кочколаза», у которого на учениях начался психоз. Так вот: этот, к примеру, считал, что у него под кожей бегают тараканы. – «Кочколаза»? – Пехотинца. Фузилера. Картошку попробуешь? – Нет, наверное, – вздохнула Робин, хоть и была голодна. Мэтью, которому она отправила SMS, ответил, что будет ждать ее к ужину. – Погоди, у меня еще не все. – Сьюки Льюис? – с надеждой спросил Страйк. – О ней разузнать пока не удалось. Нет, я о другом: жена Чизуэлла твердит, что какие-то чужаки топчут ее клумбы и шастают в конюшню. – Чужаки? – переспросил Страйк. – Во множественном числе? – Это со слов Иззи… но она считает, что Кинвара – эгоцентричная истеричка. – Вырисовывается некая отдельная категория фигурантов, ты согласна? Полубезумцы, не способные верно истолковать увиденное. – А как по-твоему, не мог ли туда сунуться, среди прочих, и Джимми? К ней в сад? Пережевывая картофель, Страйк обдумал и эту возможность. – Пока не вижу, зачем ему соваться к ней в сад и шастать в конюшню, – разве что пугнуть Чизуэлла. Еще раз переговорю с Барклаем: есть ли у Джимми машина, не упоминал ли он поездки в Оксфордшир. Кинвара вызывала полицию? – Когда вернулась Иззи, этот же вопрос задал ей Рафф, – сообщила Робин, и при упоминании этого имени Страйку опять почудилась в ее голосе легкая застенчивость. – По словам Кинвары, ночью, когда залаяли собаки, она увидела в саду мужскую тень, но злоумышленник сразу сбежал. Наутро – опять же по ее словам – на конском выпасе обнаружились следы, а у одной из лошадей появилась ножевая рана. – Ветеринара не вызывали? – Этого я не знаю. Мне стало гораздо труднее задавать вопросы, когда к нам в офис зачастил Рафф. Он же обо мне ничего не знает, а я не хочу показаться любопытной. Отодвинув тарелку, Страйк полез в карман за сигаретами. – Эти фотографии… – начал он размышлять вслух и тем самым вернул разговор в нужное русло. – Получается, что в Форин-Офисе есть некие снимки. Черт побери, с какой стороны они могут скомпрометировать Чизуэлла? Кстати, не работал ли он когда-нибудь в Министерстве иностранных дел, а? – Нет, – ответила Робин. – Вершиной его карьеры было кресло министра торговли. Но этот пост ему пришлось оставить из-за интрижки с матерью Раффа. Деревянные часы над камином напоминали, что ей пора уходить. Она не шелохнулась. – А ты, стало быть, неровно дышишь к Раффу? – ни с того ни с сего поинтересовался Страйк, застав ее врасплох. – Что? – Робин испугалась, как бы ее не бросило в краску. – Как это понимать: «неровно дышу»? – Так, поверхностное впечатление, – ответил Страйк. – До вашего знакомства ты отзывалась о нем весьма нелестно. – А ты хочешь, чтобы я с ним расплевалась, но при этом и дальше выдавала себя за крестницу его папаши? – возмутилась Робин. – Нет, боже упаси, – сказал Страйк, но Робин показалось, что в этой реплике сквозит какая-то издевка. – Мне пора, – сказала она, смахивая наушники со стола в сумочку. – Я обещала Мэтью быть дома к ужину. Бросив Страйку «пока», она вышла из паба. Страйк провожал ее взглядом и смутно сожалел, что заговорил о ее симпатии к Рафаэлю Чизуэллу. В считаные минуты он допил пиво, расплатился за горячее блюдо и, прихрамывая, вышел на улицу, где закурил и набрал номер министра культуры. Ему ответили после второго гудка. – Одну минуту, – сказал Чизуэлл. Страйк уловил нестройный гомон. – Здесь слишком людно.