Он вновь переключился на анализ событий. В нем теперь заметно окрепло предчувствие, что Феликс все же виновен, чему во многом способствовала беседа с мистером Гордоном. Показания шотландца всецело поддержали эту версию. В Париже любовники проявили крайнюю осторожность, избегая вероятности быть замеченными вместе. Особенно это касалось Северного вокзала, где в любой момент могли попасться люди, знакомые с кем-то из них, и беглецам приходилось делать вид, что они никогда прежде не видели друг друга. Зато на пароме появилась возможность рискнуть и поговорить, особенно в ненастную, ветреную погоду, когда прогулочная палуба обычно почти пуста. Но в Лондоне, если Феликса к тому же кто-то встречал, им пришлось вернуться к парижской манере поведения, покинув вокзал порознь. Да, гипотеза представлялась правдоподобной. Инспектор закурил одну из своих крепких сигар и, глядя задумчивым взором на пейзажи, сменявшие друг друга за окном купе, продолжил размышления. Какими стали дальнейшие шаги этой пары по прибытии в Лондон? Можно предположить, что Феликс поспешил избавиться от встретившего его друга, воссоединился с мадам Буарак в заранее условленном месте и, скорее всего, отвез ее в «Сен-Мало». Но потом Бернли вспомнил, что экономка находилась в отпуске, а значит, они бы прибыли в дом, лишенный тепла и еды, неприветливый и неуютный. Тогда не лучше ли было им отправиться в отель? Инспектор посчитал такую возможность вероятной и принялся планировать свои будущие действия, связанные с посещением всех отелей, где могла остановиться парочка. Но стоило ему начать обдумывать, как лучше взяться за такую работу, и до него дошла простая мысль: если Феликс действительно совершил убийство, то сделать это мог только в «Сен-Мало». Едва ли любой отель стал бы подходящим местом для совершения преступления. Вероятно, они все же направились в усадьбу. Затем инспектор перешел к следующей мысли. Если убийство совершено в «Сен-Мало», то и бочка была упакована там же. Он припомнил следы от бочки, оставленные в кабинете Буарака. Наверняка нечто похожее осталось и где-то в усадьбе. Если бочка стояла на ковре или даже на линолеуме, должна быть все еще видна округлая вмятина. И уж в любом случае – крупицы опилок. Трудно представить, каким образом от опилок можно избавиться полностью. Бернли намеревался вновь осмотреть дом и провести тщательные поиски следов. Именно обыск, решил он, становился теперь его первоочередной задачей. А потому на следующее утро в сопровождении своего неизменного помощника сержанта Келвина он отправился в «Сен-Мало». По пути он объяснил суть своей версии о распаковке и повторной упаковке бочки и указал, что им следует искать в первую очередь. Дом по-прежнему пустовал. Из-за болезни Феликса отпуск его экономки продлился. Бернли отпер дверь ключом из связки, изъятой у Феликса, и они вдвоем вошли внутрь. Далее последовал самый тщательный и методичный обыск всех помещений. Начал Бернли со двора, осмотрев поочередно все пристройки. Все полы были залиты бетоном, и не приходилось рассчитывать, что можно обнаружить след от дна бочки. Зато они подмели полы аккуратно и бережно, а собранную пыль с помощью сильных увеличительных стекол проверили на наличие опилок. Внимательно провели инвентаризацию имевшегося имущества, изучив все, что имелось в наличии, включая двухместное авто Феликса, стоявшее в каретном сарае. Затем поиски продолжили в доме, столь же скрупулезно обследуя комнату за комнатой, но только дойдя до осмотра гардеробной Феликса, Бернли сделал первое настоящее открытие. В шкафу висели несколько костюмов Феликса, и в правом боковом кармане одного из пиджаков обнаружилось письмо. Оно было смято, надорвано и небрежно засунуто в карман. Поначалу Бернли не обнаружил в нем ничего интересного и лишь при повторном прочтении у него в голове молнией сверкнула мысль: он, вероятно, нашел именно то, что так долго искал – звено в цепочке улик против Феликса, которого до сих пор недоставало. Послание было написано на бумаге низкого качества почерком женщины, не слишком образованной, что выдавали и безграмотность, и сама манера изложения. Такое письмо, подумал Бернли, могла написать барменша, официантка или продавщица. На листке отсутствовали какие-либо водяные знаки, как и адрес отправительницы. Что касалось содержания, то оно оказалось следующим: Понедельник Мой обожаемый Леон! С тяжелым сердцем берусь я за перо чтобы написать этих несколько строчек. Что с тобой произошло любимый? Ты занедужил? Если так то я примчусь к тебе во что бы то ни стало. Мне плохо без тебя и я так больше не могу. Я прождала тебя все вчера надеясь что ты придешь, как дожидалась и в давешнее воскресенье, а потом каждый вечер на неделе, но ты так и не пришел. А деньги почти закончились. А миссис Хопкинс талдычит если я не заплачу ей на следущей неделе, то она меня выгонит. Я уж подумала что надоела тебе и ты больше не придешь никогда вооще. Но потом решила что не такой ты человек, а просто заболел или уехал куда. Напиши или приходи потому что я без тебя не могу. Вечно твоя (хоть и с разбитым сердцем) Эмми. Бегло прочитав исполненное меланхолии письмо, Бернли сделал заключение, что Феликс на поверку оказался очень похож на многих других мужчин – не хуже и не лучше, – но при повторном прочтении до него дошла невероятная важность написанного. Не содержалось ли в нем объяснение мотива для убийства? А что, если письмо открывало для мадам Буарак те страницы прошлой жизни Феликса, которые оставались для нее закрытыми? Обдумывая варианты, Бернли постепенно проникался мыслью, что он пока очень смутно, но все же может представить себе картину случившегося. Феликс и мадам Буарак прибыли в «Сен-Мало», а потом, по стечению обстоятельств, из-за проявленной Феликсом недопустимой неосторожности, женщине попалось на глаза это письмо. Неизбежным следствием стала ссора. Что мог предпринять Феликс? Вероятно, сначала выхватить письмо из ее рук и поспешно сунуть в карман пиджака. С глаз долой. Затем попытаться успокоить рассерженную леди. Но, предположим, это ему не удалось. Ссора разгоралась все яростнее, сыпались взаимные упреки и оскорбления. В пароксизме озлобления и страсти он ухватил мадам Буарак за горло и сильными пальцами задушил. Когда же совершил убийство, был настолько ошеломлен, что напрочь забыл о существовании обличающего письма. Элементарная ошибка из тех, что так часто с головой выдают преступников. И чем дольше инспектор размышлял над ней, тем вероятнее представлялась ему подобная версия. Но снова приходилось признать, что строилась она целиком на предположениях. Отсутствовали реальные доказательства происшедшего. Еще одна улика из серии: «Все это так, но все же…», которые вызывали сожаление инспектора еще во время путешествия в поезде. Но как бы то ни было, у следствия появлялась еще одна нить, и за нее следовало ухватиться. Необходимо разыскать девушку и выяснить, какого рода отношения связывали ее с Феликсом. Бернли уже предвидел, сколько усердной работы потребуется для решения такой задачи. Затем он сложил письмо, сунул между страницами своего блокнота и возобновил обыск. Они проползли по полу во всех направлениях, чтобы каждый участок коврового покрытия в какой-то момент оказался подсвечен лучами солнца, но никаких отпечатков не обнаружили. Просмотрели с помощью линз ворсинки ковра, прощупали щели между сиденьями и спинками кожаных кресел и у их подлокотников. Результат все тот же. Но потом Бернли совершил второе открытие. Между смежными кабинетом и столовой располагалась дополнительная дверь, которой явно уже давно не пользовались. Она была заперта, и даже ключа от нее в общей связке не нашлось. Со стороны кабинета дверь прикрывала тяжелая портьера из темно-зеленого плюша, а перед занавесом стояло обитое кожей небольшое кресло, чьи подлокотники образовывали со спинкой плавные полукруги. В стремлении не оставить ни кусочка ковра необследованным, Бернли отодвинул кресло в сторону. И когда он уже был готов склониться и осмотреть освободившееся место, его внимание привлек какой-то блестящий предмет. Он пригляделся. Маленькая, слегка изогнутая золотая брошь в виде английской булавки, покрытой мелкими бриллиантами, зацепилась за ткань портьеры у самого шва. Причем острие не погрузилось в плюш глубоко, и булавка упала на пол, как только Бернли тронул занавес. Он поднял ее. – Слишком изящная вещица даже для такого кокетливого модника, как наш Феликс, – заметил Бернли, показывая находку Келвину. А потом замер, пораженный мыслью, что держит сейчас в руках, по всей вероятности, гораздо более важную улику против Феликса, чем все предыдущие. Ведь действительно заколка могла принадлежать вовсе не ему. Уж очень элегантной выглядела она, чтобы служить, например, булавкой для мужского галстука. Что, если этот предмет принадлежал женщине? Но еще важнее представлялся другой вопрос: не была ли этой женщиной мадам Буарак? В таком случае дело можно считать практически раскрытым! Опустившись в кресло, которое он занимал во время первой ночной беседы с Феликсом, Бернли стал всесторонне рассматривать новые возможности, позволив воображению нарисовать вероятную картину, каким образом булавка или брошка покойницы могла оказаться в том месте, где он нашел ее. И такая картина стала обретать все более реальные черты. Прежде всего нетрудно было представить, что дама в вечернем платье прикрепила эту булавку к своему наряду у плеча или использовала ее в качестве застежки. И если дама сидела в том кресле спиной к портьере, а некто ухватил ее за шею и с силой отклонил голову назад, то вероятно, что во время борьбы булавка под напором отстегнулась и упала, зацепившись за плюш. Инспектор уже в который раз был вынужден признать, что основывается на предположениях и догадках. Но только теперь предположения подкреплял тот несомненный факт, что булавка изогнулась и расстегнулась при нажатии на нее. И чем дольше он размышлял над этим, тем более похожей на правду становилась его версия. Кроме того, теперь не составило бы труда подвергнуть любые предположения проверке. Перед ним возникли два вопроса, ответы на которые окончательно решат судьбу расследования. Во-первых, если булавка принадлежала мадам Буарак, Сюзанна непременно узнает ее. Изящный пунктир из бриллиантов отличал ее от таких же предметов женского туалета. Девушка должна помнить, надевала ли мадам эту вещь в вечер званого ужина. Во-вторых, поскольку булавка отцепилась от платья под воздействием посторонней силы, на наряде не могло не остаться прорехи или хотя бы отметины после этого. Оба вопроса легко поддавались проверке, и он решил написать письмо в Париж с изложением сути дела этим же вечером. Инспектор положил булавку в футляр, который постоянно носил для подобных целей в кармане, и продолжил осмотр кабинета. Какое-то время совершенно безрезультатно, а потом сделал очередное открытие, показавшееся ему еще более важным, чем находка булавки. Покончив с изучением внешнего вида мебели, он уже более часа провел за письменным столом Феликса, выдвигая ящик за ящиком, читая старые письма, проверяя листы на водяные знаки, а машинописные тексты на особенности шрифтов. Артистический темперамент хозяина имел свои недостатки. Ему, например, не хватало терпения, чтобы хранить бумаги и документы в относительном порядке и хоть как-то классифицировать их. Счета, квитанции, пригласительные билеты, записки, деловые письма – все это без всякой системы засовывалось Феликсом в первый попавшийся под руку ящик. Бернли внимательно просмотрел содержимое стола до последнего обрывка, но не нашел ничего примечательного. Ни на одном из листов бумаги не проявлялись на просвет те водяные знаки, какие были на письме для заказа скульптуры в фирме Дюпьера. Все отпечатанные на машинке письма не имели тех дефектов шрифта, которые бросались в глаза в послании к Феликсу от Ле Готье. Инспектор со вздохом подумал, что осталось пройтись всего лишь по нескольким полкам с книгами, и работу можно считать законченной, когда ему подвернулась третья ценная находка. На столе лежала пачка листов промокательной бумаги, сложенных странным образом. По всей видимости, у Феликса вошло в привычку вкладывать только что написанное между двумя промокашками, чтобы высушить чернила. Не изменяя свойственной ему скрупулезности, Бернли тут же принес из ванной небольшое зеркало, с помощью которого изучил каждый листок по очереди. Дойдя до четвертого, он внезапно замер, а потом издал торжествующий возглас, поскольку зеркало четко отразило уже знакомые ему слова: сл… от в….ы.. на… т… По………пра… … льп… неза…….но по…..дресу …… Мне не. вестна точ. я цена, в….я сто. сть транспо. иров… но я посчитал, что 1500 фран. в окажет… достат. но. Посему я приложил к данному письму указанную Это было окончание письма, полученного фирмой Дюпьера с заказом на мраморную статуэтку! Вот неопровержимая улика! Феликс все-таки заказал скульптуру, потом по глупости промокнул текст, а промокательную бумагу забыл уничтожить! Инспектор чуть слышно рассмеялся, настолько обрадовала его находка. Феликс заказал скульптурную группу – теперь факт был точно установлен. А если это так, то именно он организовал первую транспортировку бочки, и, вероятней всего, второе, а затем и третье ее перемещения. Становилось очевидным, что Феликс организовывал все эти путешествия бочки. Значит, он положил в нее труп, а сделать это мог только убийца. Теперь стоило вспомнить и о бумаге. Ведь она была одного и того же вида и для заказа на изготовление скульптуры, и для письма по поводу участия в лотерее и странном пари. Феликс заявил, что получил письмо от Ле Готье почтой. Но обсуждая этот вопрос в кабинете мсье Шове, они не исключили вероятности, что автором письма мог стать сам Феликс. Сейчас подобная мысль находила подтверждение: в распоряжении Феликса имелась особого сорта французская бумага, использованная в обоих случаях. Три важные улики, обнаруженные за столь короткий промежуток времени, – письмо, подписанное Эмми («с разбитым сердцем»), изогнутая булавка на портьере и четко читаемый отпечаток на промокательной бумаге, – представлялись инспектору прямыми свидетельствами виновности Феликса. Однако ему так и не удалось обнаружить никаких следов вскрытия бочки даже после самого тщательно осмотра. Напрашивался вывод, что сделано это было не здесь. Хотя в голову тут же пришло возможное объяснение. Предположим, Феликс получил бочку и привез ее в «Сен-Мало», чтобы снова отправить в путь на следующее утро. Куда бы он поместил ее на ночь? Она оказалась слишком тяжела, чтобы передвигать в одиночку, а помощники в таком деле были ему совершенно ни к чему. Как же следовало поступить? Да очень просто! Оставить бочку на повозке, разумеется! Он мог следовать элементарному и самому очевидному плану: распрячь лошадь, а бочку вскрыть там же, где она и находилась, – на телеге. И если при этом просыпалось немного опилок, то Феликсу помог ветер – от них вскоре не осталось бы ни соринки, а тем более сейчас, когда минуло столько дней. Бернли вновь обрел уверенность в правильности взятого направления в расследовании. Потом его осенила еще одна идея. Если лошадь распрягали и она провела ночь в конюшне усадьбы, то какие-то следы обязательно остались. Он вернулся во двор и снова провел поиски, но на этот раз удача больше не улыбнулась ему. Пришлось признать, что лошадь на территории участка не держали очень давно. Он допустил, что кучер оставил повозку, а лошадь увел с собой. Но такой вариант представлялся едва ли реальным, и инспектор решил пока оставить этот вопрос открытым. Бернли вернулся в Скотленд-Ярд, где шеф выслушал его отчет с большим вниманием и тоже оказался под впечатлением от находок, сделанных инспектором. Он высказал свое мнение в пространном комментарии, закончив так: – Мы, конечно, отправим булавку в Париж для опознания горничной. Но если разобраться, опознает она ее или нет, не столь уж важно. Мне кажется, нам удалось собрать против Феликса достаточно улик, чтобы передать дело в суд. Между прочим, совсем забыл упомянуть. Я отправил нашего человека к нему в фирму – в компанию, выпускающую рекламные плакаты. Там сообщили: Феликс брал отпуск как раз на ту неделю, когда бочка путешествовала из Парижа в Лондон и обратно. Разумеется, я не считаю этот факт еще одним доказательством против него, но он прекрасно вписывается в нашу версию. Через два дня от мсье Шове пришла телеграмма: «Сюзанна Доде опознала в булавке вещь, принадлежавшую мадам Буарак». – Это окончательно решает вопрос, – сказал шеф и выписал ордер на арест Феликса, который следовало провести, как только тот почувствует себя достаточно здоровым для выписки из больницы. Часть 3 Лондон и Париж Глава 21 Защитники Феликса Среди миллионов людей, развернувших утром газеты, у многих загорелись от возбужденного любопытства глаза при виде заголовков типа: «Тайна бочки. Леон Феликс взят под арест». Хотя полиция обнародовала далеко не все известные ей факты, в печать просочилось достаточно информации, чтобы вызвать живой интерес у широкой публики. Трагические обстоятельства дела, как и окружавшие его загадочные события, захватили воображение общества. Хотя считалось, что полицейские располагают всеми необходимыми доказательствами для ареста подозреваемого, однако никто, за исключением узкого круга официальных лиц, не имел реального представления, какого рода обвинения будут представлены против Феликса. Но ни один человек из миллионов читателей газет не воспринял новости с таким глубоким изумлением и ощущением шока, как уже знакомый нам доктор Уильям Мартин из усадьбы «Вязы» близ деревни Брент по Грейт-Норт-роуд. Напомним, доктор Мартин был тем человеком, который на глазах притаившегося за деревьями констебля Уолкера пришел в «Сен-Мало» и пригласил Феликса в себе домой на партию в бридж. Они были давними приятелями. Много дней провели они вместе на берегу соседней речки за ловлей форели, много вечеров скоротали, играя на бильярде. Члены семьи Мартина тоже воспринимали Феликса как родного человека. Все они с радостью привечали его у себя в усадьбе, доверяя ему порой самые сокровенные мысли. Поначалу доктор Мартин попросту отказывался верить попавшимся ему на глаза громким заголовкам в прессе. Феликс, его близкий и верный друг, арестован? И притом по подозрению в убийстве! Это представлялось совершенно невероятным, вселяло такой ужас, что он долго не мог осмыслить прочитанного. Он был готов принять случившееся за кошмарный сон, но в отличие от дурных сновидений реальность не исчезала, и хотя мысли доктора находились в некотором беспорядке, они то и дело возвращались к этим жутким событиям. Поневоле он стал припоминать подробности жизни друга. Тот неизменно проявлял скрытность, не слишком откровенничая о себе, но доктору он всегда виделся человеком очень одиноким. Жил отшельником, и Мартин не вспомнил ни единого случая, чтобы к нему приезжали гости и оставались ночевать в его доме. Феликс ни разу не упоминал о каких-либо своих родственниках. «Кто же, – думал он, – придет ему на помощь сейчас?» У такого доброго и отзывчивого человека, как доктор Уильям Мартин, подобный вопрос не мог долго оставаться без ответа. «Я должен навестить его, – размышлял он. – Нужно выяснить, кто будет представлять его интересы. И если больше никого нет, то эту миссию должен взять на себя я, делая все, что в моих силах». Но возникали сложности практического свойства. Как получить разрешение на свидание с заключенным? Доктор не знал этого. Для мужчины своего возраста и общественного положения доктор Мартин был невежествен в юридических вопросах. Но стоило ему столкнуться с одним из них, как он неизбежно прибегал к самому простому выходу из положения – советовался с Клиффордом. Вот и новую проблему надо решать так же – посоветоваться с Клиффордом. Клиффорд, носивший полное имя Джон Уэйкфилд Клиффорд, был старшим партнером в адвокатской конторе «Клиффорд и Льюишем» почетного судебного общества Грейс-Инн, а для Мартина стал доверенным лицом и закадычным другом. Случайно познакомившись в отпуске, они затем поддерживали тесные связи, часто бывали в гостях друг у друга. При этом внешне Клиффорд разительно отличался от веселого и беззаботного доктора. Низкорослый, уже в почтенных летах, умудренный жизненным опытом, он неизменно одевался с тщательной элегантностью, бережно ухаживал за седой шевелюрой и усами – словом, мог служить живым воплощением порядка во всем. Его манеры отличала сдержанность и даже холодность, но природное чувство юмора не давало ему окончательно превратиться в сухого и скучного педанта. Юристом он был первоклассным. Те, кто восхищался им, называя адвокатом от бога, знали, что не только ум, проницательность и опыт делают его столь грозным оппонентом в любом суде. В основе всего этого лежала скрытая от поверхностного взгляда бесконечная доброта этого человека. Неотложные дела продержали Мартина на работе всю первую половину дня, но после обеда, около трех часов пополудни, он уже поднимался по ступенькам к дверям фирмы «Клиффорд и Льюишем». – Мартин! Как поживаешь? Очень рад тебя видеть. Чему обязан неожиданным удовольствием? – Спасибо, дружище, – сказал доктор, принимая предложенную хозяином сигару и опускаясь в удобное кожаное кресло. – Боюсь только, что мой визит не доставит тебе удовольствия. Я пришел по довольно неприятному делу. У тебя есть несколько свободных минут?