– Да уж я слыхала об этом, сэр. И так огорчилась, что слов нет. Ведь такой чудесный, благоразумный джентльмен! – Так вот, миссис Мерфи, моя фамилия Клиффорд, и я – адвокат, который будет защищать мистера Феликса. Не могли бы вы ответить на несколько вопросов, чтобы помочь мне? – Конечно, сэр. Буду только рада. – Вы служили у него домработницей в последнее время, пока его экономка находилась в отпуске? – Точно так, сэр. – Когда мистер Феликс попросил вас об этом? – В воскресенье вечером, сэр. Я как раз собралась укладываться спать, когда он пришел ко мне. – А теперь расскажите, пожалуйста, как можно подробнее, чем вы каждый день занимались в «Сен-Мало». – Я приходила туда по утрам, сэр, разводила очаг и готовила завтрак. Потом убиралась в гостиной, стирала, оставляла ему все необходимое для обеда. Его он делал себе сам в середине дня, а ужинать отправлялся по вечерам в Лондон. – Понятно. В котором часу вы приходили утром? – Обычно часам к семи. В половине восьмого будила его, а завтракал он в восемь. – А когда вы уходили? – Точно сказать не могу, сэр. В десять тридцать или в одиннадцать. Иногда, наверное, чуть позже. – Вы не запомнили, что было в среду первой недели вашей работы? Вероятно, в десять часов утра вы еще были в «Сен-Мало»? – А то как же, была, сэр. Я никогда не уходила раньше десяти. – Да, верно, вы сказали об этом. Но вот что мне важно узнать: был ли в ту среду в десять часов дома мистер Феликс? – По моему разумению, вроде был, сэр. – Да, вот только мне необходимо установить это наверняка. Вы можете определенно утверждать, что он находился дома? – Если начистоту, сэр, то не могу. – Хорошо. А в четверг? Вы видели мистера Феликса в четверг? Женщиной овладели сомнения. – Я видела его по утрам раза два или три, – сказала она, – но не уверена, было ли это в четверг. Хотя вполне возможно. – Вы можете точно сказать, в котором часу он позавтракал в то утро? – Нет, сэр. Что б уж совсем точно, я сказать не могу. Клиффорду стало ясно, что миссис Мерфи, пусть она производила впечатление рассудительной и неглупой особы, совершенно бесполезна как свидетельница. Он провел в ее доме еще некоторое время, упорно задавая ей важные вопросы, но не добился ничего значимого. Она действительно подтверждала все, сказанное Феликсом о том, как было налажено его хозяйство, но на основе ее показаний ни один адвокат не сумел бы построить убедительного алиби. Когда Клиффорд снова вернулся в город, уже пробил час дня, и он решил пообедать в «Грешеме», чтобы заодно опросить персонал ресторана. Метрдотель, с которого Клиффорд начал, ничего не знал. Он передал фотографию Феликса своим подчиненным, и в результате сыскался один, вспомнивший художника. По его словам, Феликс ужинал у них как-то вечером недель пять или шесть назад. Официант, итальянец по национальности, Феликса хорошо запомнил, потому что принял его сначала за соотечественника. Но, увы, точной даты мужчина назвать не смог, а больше никто не помнил лица художника. Клиффорд с глубочайшим сожалением констатировал, что показания официанта-итальянца столь же бесполезны, как и слова миссис Мерфи. Для самого адвоката все это служило подтверждением правдивости истории, рассказанной Феликсом, и он проникался к французу все бо́льшим и бо́льшим доверием. Но личное мнение – это одно, а показания и улики в зале суда – совершенно другое. Добравшись до своей конторы, он написал Боншозу с просьбой срочно связаться с ним по возвращении в Лондон. На следующий день Клиффорд вновь посетил Брент. Феликс заявил, что ездил поездом в Лондон каждый вечер той роковой недели, и адвокат рассчитывал найти кого-либо из железнодорожных служащих, кто заметил его частые появления на станции. Он опросил всех, и наконец ему попался билетный контролер, обладавший некоторой информацией. Да, подтвердил он, Феликс совершал регулярные поездки. Каждое утро отправлялся в Лондон в 8.57 и возвращался каждый вечер в 18.05. Но контролер заметил также, что в последнее время он не пользовался этими поездами, зато по вечерам покидал Брент либо в 18.20, либо в 18.47. Рабочий день контролера заканчивался в семь, и потому он ничего не знал о времени возвращения Феликса из Лондона в такие вечера. А найти кого-то еще, знавшего об этом, Клиффорду не удалось. К тому же, вновь разочаровав адвоката, контролер не мог вспомнить, когда именно художник сменил свое привычное расписание. И, уж конечно, от него не удалось добиться твердого подтверждения, что художник ездил в Лондон в тот самый четверг. После этого Клиффорд пешком дошел до «Сен-Мало» в надежде обнаружить по соседству дом, откуда была бы достаточно хорошо видна усадьба Феликса, что его обитатели могли заметить молодого человека в судьбоносный четверг. Но и здесь он не добился толка. Никаких домов в непосредственной близости от усадьбы не оказалось. Мучительно раздумывая, что делать дальше, адвокат вернулся в лондонский офис. Там его ждали другие неотложные дела, и остаток дня, как и два последующих, он был слишком занят ими, чтобы серьезно размышлять над делом Феликса. Утром четвертого дня поступило письмо от Лусиуса Хеппенстола, адвоката Королевской коллегии. Оно было отправлено из Копенгагена, и коллега сообщал, что находится в Дании в связи с судебным процессом, но надеется вернуться в течение недели и они с Клиффордом смогут встретиться и вместе обсудить дело. Клиффорд едва успел дочитать письмо, как секретарь объявила о прибытии к нему в приемную некоего молодого человека, который, впрочем, вошел, не дожидаясь формального приглашения. Он был высок, строен, темноволос и темноглаз, с небольшими черными усиками и коротким, чуть крючковатым носом, придававшим ему некоторое сходство с хищной птицей. Боншоз, подумал Клиффорд и не ошибся. – Вы еще не слышали об аресте мистера Феликса? – спросил адвокат, указывая гостю на кресло, куда тот мог сесть, и протягивая коробку с сигарами. – Нет, ничего не слышал, – ответил Боншоз на хорошем английском языке лишь с небольшим акцентом. У него была живая и подвижная манера двигаться, порой резкая, словно внутри срабатывали некие пружинки. – Не могу даже выразить, насколько я был поражен и даже шокирован, получив вашу записку. Но ведь это все какой-то абсурд! Нечто совершенно невероятное и неслыханное! Любой, кто знает Феликса, скажет вам, что он попросту не способен совершить подобное преступление. Лично мне кажется очевидным, что произошла глупая ошибка, и она скоро будет непременно исправлена. Не так ли? – Боюсь, дело не столь простое, мсье Боншоз. К несчастью, улики против вашего друга очень убедительны. Конечно, почти все доказательства всего лишь косвенные, но в совокупности они выглядят неопровержимо. Буду честен с вами и не стану скрывать: в данный момент я пока не вижу, каким образом можно выстроить линию его защиты. Молодой человек не сдержал удивленного жеста. – Ваши слова пугают меня! – воскликнул он. – Они звучат устрашающе. Неужели вы считаете, что ему могут вынести обвинительный приговор? – Как ни прискорбно, но именно это я и имею в виду. Все может закончиться плачевно, если только не обнаружатся неизвестные пока нам факты, проливающие иной свет на его дело. – Какой ужас! – вскрикнул Боншоз в отчаянии заламывая руки. – Ужас! Сначала бедняжка Аннетта, а теперь еще и Феликс! Но неужели же ничего нельзя сделать? Или я вас неправильно понял? Голос и манеры молодого человека выдавали неподдельную тревогу и волнение. Мистер Клиффорд с удовлетворением наблюдал за ним. Радовала искренняя преданность Боншоза другу и непоколебимая вера в него. Феликс не мог быть законченным злодеем, если оказывался способен вызывать к себе столь дружеские чувства. Адвокат тоже сменил тон: – Вы действительно неправильно меня поняли, мсье Боншоз. Я вовсе не имел этого в виду. Мне лишь хотелось донести до вас, насколько трудная нам предстоит борьба. Вот когда все друзья мистера Феликса должны оказать ему всемерную поддержку. И я начал с того, что попросил вас приехать ко мне сразу же по возвращении в Англию. – Я приехал сегодня рано утром и явился в контору задолго до ее официального открытия. Надеюсь, это покажет вам всю меру моего желания помочь Феликсу. – В подобном желании я и не сомневался, мсье Боншоз. А теперь попрошу вас рассказать мне все о Феликсе и о той части вашей жизни, которая имеет к нему отношение. Кроме того, мне интересна любая информация о вашей бедной кузине, покойной мадам Буарак. – Сообщу все, что мне известно, но если что-то в моем рассказе покажется вам неясным, пожалуйста, задавайте вопросы. Боншоз начал с разъяснения, что он и Аннетта – двоюродные брат и сестра, внуки ныне покойного мсье Андре Умбера-Лароша. Поведал о проведенном вместе детстве, рано пробудившейся в обоих любви к изобразительному искусству и переезде в парижскую школу живописи мсье Дофэ. Он также упомянул о знакомстве с Феликсом и его любви к Аннетте. Далее Боншоз перечислил некоторые факты своей жизни: решение заняться виноторговлей в фирме, находившейся в Нарбонне, и назначение его постоянным представителем фирмы в Лондоне, возобновившаяся дружба с Феликсом, пагубная страсть к картам, помощь, оказанная ему Феликсом, недавние серьезные денежные затруднения, возникшие как следствие излишнего азарта. Он упомянул о письме к Аннетте по этому поводу и надеждах, которые связывал с беседой между Аннеттой и Феликсом в Париже. Рассказал, как встретил Феликса по возвращении в Лондон на вокзале Чаринг-Кросс в воскресенье вечером, о совместном ужине, когда он получил столь необходимые 600 фунтов и проводил Феликса, уезжавшего на такси в «Сен-Мало». Клиффорд слушал и с грустью отмечал про себя, что вся история, рассказанная Боншозом, в главном до боли похожа на истории миссис Мерфи, официанта из «Грешема» и билетного контролера с железнодорожной станции в Бренте. Несомненно, подтверждая правдивость слов Феликса и все сильнее укрепляя собственную веру адвоката в его невиновности, эти люди оказались бы совершенно бесполезны при слушаниях в суде. Все верно. Теперь он, Клиффорд, располагал необходимыми данными для проверки каждого слова Феликса. Но проблема заключалась в другом: правдивость показаний Феликса почти не помогала доказать его невиновность. Истории совпадали настолько, что Клиффорд чуть было не впал в другую крайность, заподозрив предварительный сговор между рассказчиками. Он задал Боншозу множество вопросов, но не узнал ничего для себя нового. Молодой человек не встречался с Феликсом ни в среду, ни в четверг, а значит, не мог содействовать установлению алиби. Окончательно убедившись в бесперспективности продолжения беседы, Клиффорд распрощался с Боншозом, пообещав держать его в курсе дела. Глава 24 Мистер Джордж Ла Туш Несколько дней спустя мистер Клиффорд и мистер Лусиус Хеппенстол, давние и очень близкие друзья, ужинали вместе в резиденции Клиффорда, намереваясь затем провести длительное и детальное обсуждение дела. Мистер Хеппенстол вернулся из Дании раньше, чем предполагал, и успел ознакомиться с кипой документов, предоставленных обвинением, а также с заметками Клиффорда обо всем, что тому удалось установить. Более того, они вдвоем вновь побеседовали с Феликсом и с Боншозом, предприняли еще несколько не слишком значительных шагов в расследовании, сделав только одно более-менее важное открытие: покойная мисс Девайн в то воскресенье действительно пересекала пролив на пароме, шедшем в Фолкстоун, а на прогулочную палубу вышла одна, поскольку обе ее горничные слегли с морской болезнью. И целью встречи двух адвокатов этим вечером стала выработка стратегии защиты, принятие решения, какой же основной линии необходимо придерживаться. Причем оба они прекрасно понимали, насколько это сложная задача – принять такое решение. Во всех предыдущих делах, какие им доводилось вести вместе, аргументы в защиту обвиняемых почти всегда выглядели очевидными. Часто к защите имелись два или даже три вероятных подхода, и проблема заключалась только в том, чтобы выделить наилучший из них. А сейчас адвокаты столкнулись с совершенно новой трудностью: какая-либо защита пока в принципе не представлялась возможной. – Первое, с чем нам надо определиться, – сказал Хеппенстол, усаживаясь после ужина в мягкое кресло, – из чего мы изначально исходим. Считаем мы Феликса невиновным или виновным. Каково твое личное мнение? Клиффорд некоторое время хранил молчание. – Я пока не разобрался со своими мыслями, – ответил он. – Замечу только, что манера Феликса себя держать и сама его личность произвели на меня благоприятное впечатление. Свою версию событий он изложил мне весьма убедительно. А свидетели, с некоторыми из них ты уже встречался, практически полностью подтвердили его историю. Более того, он им тоже понравился, вызвал безоговорочное доверие. Не говоря уже о друзьях. Возьми, к примеру, того же Мартина – человека суетливого, впечатлительного, но отнюдь не глупого. Он хорошо знаком с Феликсом и настолько верит ему, что готов потратить собственные средства на оплату защиты и доказательство его невиновности. Для меня это немало значит. Да и по сути в его рассказе нет ничего неправдоподобного. Все могло произойти именно так, как он говорит. И наконец в его пользу свидетельствует тот неподдельный шок, который он пережил при вскрытии бочки. – Но… – Но? Да все остальные факты по делу представляют собой сплошное но. – Стало быть, личное мнение ты пока не составил? – Не до конца. Я склоняюсь к тому, чтобы считать его невиновным, но уверенности в этом у меня нет. – Должен с тобой согласиться, – заметил королевский адвокат после паузы. – Я тщательно обдумал обстоятельства дела и, разрази меня гром, если вижу хотя бы шанс добиться оправдания при собранных против него уликах. Их слишком много, и они делают позиции обвинения крайне сильными. Да что там! Давай называть вещи своими именами – улики против него сокрушительны и неопровержимы. А потому, я считаю, единственная наша возможность – это полностью отмести все улики в сторону. – Отмести в сторону? Каким же образом? – Сделать так, чтобы они перестали иметь решающее значение. Нужно признать, что на сегодняшний день мы знаем одно: Феликс либо виновен, либо стал жертвой заговора. – Да, так оно и есть. – Очень хорошо. Давай проработаем вторую возможность. Улики не могут приниматься во внимание, поскольку сфабрикованы, а Феликс – жертва заговора. Как тебе такая идея? – Знаешь, я совсем не удивлюсь, если окажется, что это правда. Я очень много размышлял над доказательствами, и находки, сделанные в «Сен-Мало», начали вызывать у меня определенное недоверие. Письмо от Эмми, отпечаток на промокательной бумаге, бриллиантовая булавка – все как-то слишком нарочито, чересчур убедительно, а потому выглядит неестественным. Сами по себе эти улики выдают ту тщательность, с которой их подбирали. А машинописное письмо мог изготовить кто угодно. Повторяю, я не удивлюсь, если окажется, что ты сразу взял правильный след.